ПРОШЛЫМ ВЕКОМ, ОСЕНЬЮ

связи с чем Лёва в школу не пошёл. Причина была более чем уважительная: юбилей бабушки Насти. Честно говоря, Лёва не очень хорошо знал папину маму, поскольку виделся с ней считанные разы - когда она, будучи ректором, выбиралась в Москву по делам своего института. И вот - юбилей! Надо ехать!
- Лёва, у нас через три часа поезд. - Мама гремела чем-то на кухне. - Отнеси Борю к Гилевичу. В воскресенье вечером мы его заберём.
Боря - это здоровенный, капризный и, как следствие, склочный кот, который тиранил домочадцев, но вполне ладил с Гилевичем - соседом Рубцовых по лестничной площадке. Приязнь к нему обозначилась у кота с первых же минут их знакомства, когда Гилевич заглянул к Рубцовым по какой-то надобности. Боря, тогда ещё котёнок, подошёл к Гилевичу, внимательно посмотрел ему в глаза, сел на попу и замурчал.
- Да, и рыбу Боре возьми! - крикнула мама.
Рубцов с улыбкой вспомнил, что у него была обязанность - покупать коту рыбу. Обычно он это делал в гастрономе у Покровских ворот.
Лёва прошёл на кухню, взял из холодильника свёрток.
- Попроси, пожалуйста, дядю Гену, чтобы он рыбу отваривал перед едой. Боря любит свежее.
- Скажу. Чего ж не сказать.
У Лёвы почему-то было неважнецкое настроение.
Он сгрёб кота - тот мякнул, затем, уловив рыбий дух, часто подышал, фыркнул и облизнулся.
- Пошли уж, - заглянул Лёва в изумрудные глаза Бориса.
Гилевич не открывал, хотя Лёвина мама звонила ему незадолго и он сказал, что никуда не собирается. Лёва уже хотел уйти, но в последний момент дверь открылась, и сразу бросилось в глаза, что у Гилевича странный вид. Его всегда готовое к улыбке лицо было каким-то озадаченно-растерянным, а шевелюра чёрных волос казалась разлохмаченной больше обыкновенного.
- А, это ты... Заходи.
- Дядь Ген, Борису надо варить рыбу прямо перед едой. Иначе он есть не будет.
- Слушай, старик, сейчас совсем не до этого! Иди на кухню, свари, покорми, а я вечером ещё ему сварю. Лады?
- Лады... Чего ж не лады...
Лёва нашёл на кухне подходящую кастрюлю, залил рыбное филе водой, включил конфорку и прислушался - потому что ему показалось, будто из комнаты время от времени доносится женский голос.
Да, так и было. А ведь Лёва никогда не видел дома у дяди Гены женщины!
Он, разумеется, знал, что подслушивать нехорошо, но, во-первых, за дверями говорили довольно громко, и значит всё получилось не нарочно, а, во-вторых... да и чёрт с ним, что нарочно!
Против Лёвиных ожиданий этот разговор вовсе не был выяснением любовных отношений. То есть любовная тема там, конечно, присутствовала, но не более чем фон.
- Ты же меня узнала?! - явно напирал Гилевич. - Так же ведь?
- Узнала... Как будто я видела тебя во сне, а тут раз - и вот он ты! Я очень обрадовалась!
- А как я мог попасть в твой сон, если ты меня никогда не видела?
- Наверно, не мог. Но я же тебя знаю. И люблю. А то поехала бы я с тобой сюда!
- Вот я и говорю: единственное объяснение - это то, что мы с тобой были вместе в прошлой жизни.
- Да в какой такой “прошлой жизни”?!
- Той, что существовала до эксперимента! Мы в Медведково жили, помнишь?
- В Медведково-то я жила, ты меня там и нашёл, но жила я там одна.
- Так это ты сейчас одна, а раньше жила со мной!
- До этого самого... эксп... опыта?
- Да.
- Расскажи ещё раз, что ты там натворил.
Рассказ Гилевича ошеломил Лёву! Нет - сразил наповал!
Получалось, что дядя Гена изобрёл машину времени! И не просто изобрёл, а с её помощью проверил гипотезу, согласно которой изменения в прошлом влекут за собой изменения в настоящем (”эффектом бабочки” называется). Ну, как проверил? Реально изменил настоящее, отправив в какие-то первобытные времена своего друга. Потому-то он и говорил женщине о “прошлой жизни”.
Но тогда, подумалось Лёве, эта самая “прошлая жизнь” должна быть у всех. И у него, в том числе. Однако он ничего такого не помнит.
Тем не менее, он почему-то безоговорочно поверил всему услышанному.
Фраза женщины: “Гена, а что так рыбой пахнет?!” приземлила мысли и вернула к насущному.
Вода в кастрюле почти выкипела, наглый Борис бодал головой Лёвину ногу, требуя еды.
Тут и женщина появилась на пороге. Узкую полоску в проёме за её спиной заняла тощая фигура Гилевича.
Женщина была дородна, круглолица, с высоким, медного цвета пучком волос и пухлыми губами в красной помаде, - в общем, тётка. Правда, эту тётку в ней мгновенно отодвинула вглубь красивая, добрая улыбка, которая появилась сразу же, стоило Гилевичу произнести: 
- Знакомься, Клавдия, это Лёва и Боря.
А она ещё и с юмором оказалась:
- Так кто где?
- Боря - это кот, - пояснил Лёва и добавил: очень приятно.
Она и, в самом деле, была теперь ему симпатична, несмотря на первое впечатление.
- И мне приятно, - снова улыбнулась своей красивой улыбкой Клавдия. 
- Я, дядь Ген, рыбу сварил, остынет и можно давать.
- А давайте я покормлю?! - радостно предложила женщина.
- Конечно. Ну, я пошёл. В воскресенье Бориса заберу.
Суббота и воскресенье прошли под знаком открывшейся Лёве тайны, отчего поездка в Тулу, которая при других обстоятельствах закончилась бы яркими впечатлениями, протекла довольно обыденно. Время от времени он пытался найти следы “прошлой жизни” - если не у себя в памяти (дело, как он понял, безуспешное), то у других. Для этого он задавал наводящие вопросы кое-кому из гостей, приглашённых на бабушкин юбилей, заставляя их думать о себе как об очень “странном мальчике”. Но и у тех следов “прошлой жизни” не обнаруживалось.
Лёва понял, что не успокоится, пока не поговорит с Гилевичем.
Был уже поздний вечер, когда он позвонил в его дверь.
- Привет, - зевнув, сказал дядя Гена, стоя в майке и пижамных штанах. - А мы уже спать легли.
В прихожей белели женские туфельки, из чего Лёва заключил, что “мы” - это ещё и Клавдия.
- Дядь Ген, у меня к тебе дело.
Гилевич взглянул с удивлением:
- Ну, проходи на кухню.
Лёва начал решительно, заявив, что подслушал их разговор с Клавдией.
- Не нарочно, правда, но это всё равно. Если ты, дядь Ген, скажешь сейчас, что я что-то не так понял, я тебе, не поверю.
По лицу Гилевича пробежала тень, он сел за стол и подпёр лицо рукою. 
- Я тебе такого не скажу! Всё ты правильно понял. И больше того: услышанное тобой - чистая правда.
- Да верю я, верю! Но почему тогда никто не помнит своей “прошлой жизни”?
- Ну, почему же никто? - Гилевич усмехнулся. - Например, непосредственные участники эксперимента помнят. А вообще-то, старик, мне кажется, прошлая жизнь вспоминается каждому человеку. Вот, например, бывает такое состояние - дежавю. Слыхал?
- Не-е-т...
Это с французского - “уже виденное”. Так вот, в этом состоянии человеку кажется, будто он когда-то уже находился в подобной ситуации или в подобном месте, но уверен, что в прошлом ничего этого не было. Может, так и проявляется память о прошлой жизни?
- Дядь Ген! - осенило Лёву. - У меня было это самое дежавю! В прошлом году, когда я с родителями ездил в Ленинград. Мы зашли в какой-то магазин со старинными вещами и книгами, и мне показалось, что я здесь не в первый раз! Но в Ленинграде я до этого никогда не был! 
- Вот видишь?! Ты почувствовал необычность момента, а другой проживёт этот момент - ничего не заметит! Большинство людей к себе не особенно прислушивается. Думаю, в этом ответ на твой вопрос. 
Гилевич встал, прошёлся по кухне, остановился перед притихшим Лёвой.
- Тут ведь, старик, вот какое дело. Если свершил открытие один человек, почему его не может свершить другой? А вдруг не только я менял реальность? Вдруг ещё были люди, которые проделывали то же самое? Себе в угоду... Как они думали. Потому что достигаемый результат непредсказуем. Очень вредная штука - этот “эффект бабочки”. Пусть фантасты сколько угодно упражняются с ним, но нам следует хранить в тайне, что он действительно существует. Ты меня понял, Лев?
Лёва закивал головой.
И снова Рубцов улыбнулся: как в воду глядел дядя Гена! Писатели потом от души насочиняют на эту тему! И то правда: неисчерпаемый кладезь сюжетов и интриг!
После этого разговора Лёва впервые провёл почти бессонную ночь. “Впервые”, потому что раньше он всегда засыпал быстро и крепко, а “почти”, потому что он всё-таки спал, но сон этот был, как явь, в которой он лежал под душным одеялом с открытыми глазами.
В общем, всё говорило о том, что налицо глубокое потрясение, которое и взрослому-то человеку пережить непросто, а не то, что десятилетнему мальчику.
Впрочем, это, пожалуй, не так. Принять нечто поразительное, невероятное как раз легче в детском возрасте, когда душа ещё не утратила навыка верить в сказки.
Отныне Лёва и Гилевич были объединены общей тайной, в знак чего они при встрече на первых секундах серьёзнели, и только потом начинали общаться, как всегда.
Конечно, выдерживая ритуал, Гилевич всякий раз превозмогал улыбку, но неизменно оставался заодно с юным соседом.
А через полгода их дом расселили. Лёва с родителями уехал на Щёлковское шоссе, Гилевич получил квартиру в Бескудниково.
Наступившие перемены в жизни - новое место жительства, новые соседи, новая школа - изменили в Лёве прежнее мироощущение, и значимость тайны, к которой он был приобщён, отошла на второй план.
Со временем эта тайна стала просто знанием, которое существовало в одном ряду с тем, например, что Земля круглая, а после осени наступает зима.
О Гилевиче Лёва вспоминал не часто, но всё-таки вспоминал и был бы не прочь его увидеть.
Однако встретиться ему выпало не с ним, а с Клавдией.
Признали они друг друга не сразу, да и не признали бы вообще, не доведись им столкнуться нос к носу в вагоне метро.
Лёва как воспитанный молодой человек (он учился в девятом классе и уже раз в неделю брился) уступил место вошедшей в вагон немолодой женщине.
- Да не нужно, мне скоро сходить, - попыталась она остановить его. И улыбнулась: спасибо.
Странно, но память тут же откликнулась на эту улыбку, и Лёва узнал в сухой, состарившейся, болезненного вида женщине некогда яркую и осанистую Клавдию.
- Вы меня не помните? Я Лёва Рубцов, бывший сосед дяди Гены.
Клавдия всмотрелась в него светлыми, как голубоватая вода, глазами, и подступившие вдруг слёзы размыли эту чахлую голубизну до призрачности.
Клавдия поднялась, взяла его за руку и потянула к выходу.
Они сели на одну из находившихся на перроне скамеек, и Клавдия рассказала, что три года тому назад Гилевич бесследно исчез.
- Я знаю, он никогда не вернётся... Это всё его проклятые опыты!
Клавдия тихо плакала, Лёва осторожно гладил её по плечу, худому, почти детскому, и не знал, что сказать. Ему было ясно: Гилевич стал жертвой “эффекта бабочки”, хотя сам же, казалось, поставил крест на всяких экспериментах с этим эффектом. Что же заставило его нарушить собственный запрет? Ответить на этот вопрос теперь было некому... Эх, дядя Гена!
Клавдия вдруг перестала плакать.
- Как твой кот поживает?
- По-моему неплохо. Аппетит хороший, голос звонкий.
- Ну, привет ему! Хорошо, что я тебя встретила. Мне легче становится, когда я поплачу. Беда только, что не плачется... Слава богу, врачи обещают, скоро всё закончится... Ну, будь счастлив, Лёва!
На прощание она поцеловала его в лоб, и сладковатый запах старости и хвори толкнулся Лёве в ноздри. 
Конечно же, всю свою долгую, непростую жизнь Рубцов помнил и о Гилевиче, и о Клавдии, и о тайне “эффекта бабочки”, которая заключалась в том,