ПРОШЛЫМ ВЕКОМ, ОСЕНЬЮ

у вас первым секретарём партии стал Брежнев, а у нас Романов. Похоже, в этой точке мы сейчас и находимся. От неё и пошло расхождение наших миров. Одна планета благополучна, другая угрожает себе самой...
- Стало быть, если я ничего не стану предпринимать, то у нашей планеты появится шанс?
- Именно так. На том и строится мой расчёт. Поэтому я здесь.
Гилевич надолго замолчал.
- Как думаешь, - поднял он глаза, полные тоски, - каково это - пожертвовать любимой женщиной ради всеобщего блага?
- Думаю, это ужасно... Но ты ею не жертвуешь. Потому что через “эффект бабочки” ты всё равно её не спасёшь.
- Для меня бездействие сродни предательству.
- Ну почему же бездействие? На начальной стадии обычно болезни излечимы. Главное, не упустить момент. Угрозу можно предотвратить, если знаешь о ней заранее.
Гилевич согласно покачал головой.
- Всё так, всё так...
И снова надолго умолк, опустив голову.
Когда же он, наконец, посмотрел на Рубцова, тот заметил явную перемену в его лице, на котором, туманно проступая, ожило прежнее выражение.
- Расскажи-ка мне, Лёва, - сказал Гилевич, - как ты прилетел сюда... И ещё ты обещал рассказать о каком-то невероятном случае, который произошёл с тобой.
- Охотно.
Они поднялись со скамейки и пошли по бульвару, ступая по солнечным пятнам, в которых яростно горели лоскуты листьев.
Было покойно и тихо, хотя вокруг стоял тот особенный шум, что неотделим от города, как гул от верхушек леса.
- Мы куда-то поедем? - спросил Рубцов, когда они оказались возле метро.
- Хочу познакомить тебя со своим другом Симоновым. Это второй участник эксперимента. А, по сути, первый. Я его только “закинул” в прошлое - куда-то очень далеко, и сам не знаю куда, в какой-нибудь неолит, - а уж он вызвал “эффект бабочки”. Женька - человек героический. Первопроходец. Как Юрий Гагарин. С одной стороны, жаль, что он останется в безвестности, а, с другой...
- И слава богу! - закончил за Гилевича Рубцов.
Ничем героическим облик Симонова не выделялся. Впрочем, как и облик Гагарина. Напротив, внешностью он обладал самой обычной - светлые глаза, русые волосы, открытое лицо, и это так же роднило его с первым космонавтом. Как и то, что был он улыбчив, обаятелен, располагающе прост.
Представляя Рубцова, Гилевич то и дело сбивался, своевременно не подумав, на какую роль того следует назначить.
- Это Лёва... Лев... Сергеевич (не сразу сообразил он, как зовут отца Рубцова), мой товарищ... старший товарищ... по работе...
Рубцов уважительно посмотрел на Гилевича, отдавая должное его находчивости (именно старшим товарищем он и выглядел!).
- Очень приятно, - радушно протянул руку Симонов, - я Женя. Проходите.
- Спасибо, - сказал Рубцов и, вспомнив вдруг об обычае снимать обувь при входе в квартиру, начал расшнуровывать туфли.
И Гилевич, и Симонов недоумённо уставились на него.
- Лёва, ты чего? - спросил Гилевич.
Рубцов понял, что ошибся: этот обычай, судя по всему, появится несколько позже, но разве такие тонкости упомнишь?!
- Да я... камешек вытряхнуть... 
Окончательно рассеивая неловкость, Гилевич сказал:
- Ты уж, Жень, извини, что без звонка. Так вышло.
- Да ничего, - дружески коснулся Симонов его плеча. - Мы всё равно сегодня весь день дома.
И позвал:
- Лида, Лида!
Жена Симонова оказалась замечательной хозяйкой. На скорую руку она сообразила закуску из бутербродов с сыром и колбасой (той самой, докторской!), порезала треску горячего копчения в золотистой кожуре и с белоснежным мясом, а потом ещё, не скупясь, подала жаркое, приготовленное к семейному обеду. Нашлась и бутылка вина, а коньяк гости принесли с собой. Словом, стол удался на славу.
Симонов был, несомненно, наисчастливейшим из людей, поскольку имел не только жену-хозяюшку, но и жену-красавицу с роскошными рыжеватыми волосами, глазами редкого сиреневого цвета, милым лицом, на котором милой была даже небольшая асимметрия в виде ямки на одной щеке и вздёрнутого краешка рта.
Рубцов был очарован Лидой.
Он поймал себя на мысли, что смотрит на неё, как на прекрасное творение искусства - ничего плотского, только созерцание. Это старость? Ведь он, в сущности, очень не молод.
Коньяк расслаблял и навевал философские размышления.
О том, например, что стремление людей к обладанию красотой - не лучший дар природы, или, скорее, атавизм, доставшийся от человека-варвара. Поймать бархатную бабочку или перламутрового жука и посадить в банку - это оттуда.
Все подвластны этому искусу, который в детстве выглядит безобидно, но, не обузданный с годами, становится бедой.
Рубцов решил, что поскольку ему обуздывать нечего, он стал старым и поистине мудрым. Да не коснутся красоты и счастья чёрный взгляд и недобрая рука!
А то, что Симонов и Лида - счастливая пара, видно было невооружённым глазом.
Прощались, как водится, долго, не раз пили “на посошок”.
В коридоре Гилевич сказал Симонову.
- Прощай, Женька. Уезжаю. Я ведь, собственно, пришёл попрощаться.
- Уезжаешь? Надолго?
- Надолго, дружище, надолго...
Гилевич резко повернулся и вышел.
Догнав его на улице, Рубцов поинтересовался:
- Далеко уезжаешь, дядь Ген?
- В Чудиновку. Вместе с тобой. Посуди: здесь у меня никого, кроме Женьки и Клавы. Женьку я забрать с собой не могу. А с Клавой мы и у вас прекрасно проживём. И вообще, останься я здесь, - неизвестно, удержусь ли от того самого рокового шага.
Рубцов застыл на месте, поражённый таким простым решением проблемы.
Подняв глаза к белёсому покрывалу небес, обманчиво отделявшему этот мир от Вселенной, он подумал о запрете доставлять из экспедиции какие-либо живые существа, и ответил Гилевичу:
- Знаешь, думаю, мы там и Клавдию вылечим.
ЭПИЛОГ
Рубцов, Гилевич и Клавдия (уж как Гилевичу удалось уговорить её ехать - одному Богу известно!) благополучно добрались до Чудиновки.
Обстановка на месте была спокойная.
Кмит и Белышев, как и следовало ожидать, образцово несли службу. Неукоснительно выполняя приказ Рубцова, они ежедневно выезжали на “Аллигаторе” в лес с целью имитации работы инспекторов по изведению жука-короеда.
Майор Кмит, остававшийся за старшего, строго следил, чтобы между Белышевым и Марусей не возникло каких-либо отношений (утренние приветствия и пожелания доброй ночи не в счёт). А они, затянись командировка Рубцова в Москву на больший срок, вполне могли бы возникнуть. Да и как иначе, если при появлении Маруси у Белышева зажигался взгляд, а у самой Маруси в его присутствии начинали подрумяниваться щёчки-яблочки.
Правда тут на чеку была ещё и баба Нюра, у которой постояльцы не переставали вызывать подозрений.
Появление Гилевича и Клавдии усугубило её подозрения (вероятно, в том, что все они шпионы-вредители).
- Это ревизоры из лесхоза, - представил Рубцов Гилевича, длинного, нескладного, с буйной шевелюрой, и Клавдию с ярко накрашенными губами, в шляпке и туфельках. - Прибыли проверить нашу работу.
- Ага, - кивнула баба Нюра. - Я так и подумала: не иначе, ревизоры!
Благо миссия заканчивалась и бдительность старушки уже не могла ничему помешать.
Напоследок Рубцов вручил Касьяну и Демьяну оставшиеся после поездки деньги и наказал сообщить о метеорите в Академию наук.
- Маруся пусть письмо напишет. А к Василь Платонычу больше не ходите. Перестал он осколки покупать.
Вот, собственно, и вся история.
Надо, конечно, упомянуть, что по возвращению из экспедиции Рубцов не избежал на службе неприятностей. Однако на его защиту встал генерал Казулин, который сумел доказать в высоких кабинетах, что Рубцовым, хоть и были допущены нарушения, но оправданные, поскольку вынудили его к этому экстраординарные обстоятельства. В итоге Рубцова оставили в покое, а через некоторое время даже наградили медалью Почёта.
Гилевич и Клавдия жили размеренной, спокойной жизнью. Болезнь же, которая угрожала Клавдии дома, так и не объявилась.
Лет через пять Рубцов с удивлением узнал от учёных, что прогноз по планете U+2641 носит неопределённый, прямо сказать, туманный характер.
“Неужели всё напрасно?” - подумал он.
Однако никто не смог бы ответить на его вопрос.
Даже если бы и знал, что Михаил Сергеевич Горбачёв находится уже на подходе к должности первого секретаря Ставропольского крайкома КПСС, а Борис Николаевич Ельцин уже “штурмует вершины” в Свердловском обкоме партии.