Анамнезис2

выглядело влюбленным, и Дора безнадежно подумала, что ей тут нечего делать. Между тем Сэм весело крикнул уже из кухни:
-Дора принесла вина, давайте ужинать! Я приготовлю салат, а вы пообщайтесь без меня.
Девочка разместилась на диване, подобрав под себя ноги, а Дора села в кресло. Ей сдавливало грудь от беспощадности происходящего, ведь она не могла не заметить прелести юного лица соперницы, ее непосредственности и чистоты. И все же не хотелось верить, что Сэм способен на подобную жестокость.
-Как дела?- спросила Дора первое, что пришло в голову. Девочка осторожно ответила:
-Хорошо. Но Сэм говорит, я многого не помню из своей жизни.
-А Сэм… тебе нравится?- спросила Дора. В ответ девочка просияла:
-Я его очень люблю – он мой папа!
Дора открыла рот от удивления, не зная, что и думать: мысли вихрем кружились и шарахались от горя к радости. Оставив Мэдхен, она прошла к Сэму в кухню. Он обнял ее и спросил:
-Как тебе Мэдхен? Извини, я пока не хотел говорить… В общем, она живет у меня. Это сложно объяснить… Но она мне как дочь, понимаешь?
Дора осторожно заметила:
-А вдруг найдутся родственники, вдруг она вспомнит все? Ведь это может принести тебе боль в дальнейшем.
Сэм поморщился, как будто это уже случилось:
-Мне не привыкать. Но хоть ненадолго… почувствовать это тепло. Трудно передать... даже Салли в свое время не была так нежна со мной, как эта девочка. Я чувствую, что когда-то недодал дочери свою любовь.
-Мэдхен,- сказала задумчиво Дора,- что-то немецкое. Кажется, в переводе – девочка.
-Да?- удивился Сэм, глядя нежно на своего приемыша.
-Мэдхен, не пей вина. Тебе на ночь молоко полагается,- сказал он, и она, отставив бокал, уселась к Сэму на колени и погладила ладонью его лицо:
-Ты уже колючий.
-Тебе пора спать,- напомнил ей Сэм.
-Разреши еще чуточку посидеть с тобой, мне так хорошо и спокойно, когда ты рядом.
Дора смотрела на это удивленно и все-таки ревниво, но старалась не подать вида. Сэм легко подхватил девочку на руки и понес в спальню, а Доре крикнул:
-Разогрей молоко.
Мэдхен уснула, а они  долго сидели за разговором.
-Она изменила мою жизнь. Если ты поймешь это и примешь… Но я вижу, ты ревнуешь. Дора, я выберу ее, если ты поставишь меня перед выбором.
-Как я могу что-то требовать?- грустно произнесла Дора.- Но мне трудно понять тебя. Эта девочка… как смогла она так быстро приручить тебя? Я чувствую, что рядом с ней мне нет места в твоем сердце, хотя ты и относишься к ней как к дочери.
-Да, я не могу пока ни о чем думать. Но если ты полюбишь ее, так же, как я…- с надеждой сказал Сэм, а Дора в отчаянии воскликнула:
-Это невозможно! Мы знаем друг друга уже три года, но я не стала за это время твоей семьей, а она за какой-то месяц – стала. А ведь ты совершенно ничего о ней не знаешь,– кто она и откуда. Кроме того, в любой момент могут найтись ее родственники, которые отберут ее у тебя, но ты легкомысленно отдал свое сердце этой девочке.
    Сэм молчал, и Дора понимала, что больно задела его. Ей хотелось плакать, потому что она чувствовала, что теряет Сэма. Он уснул с ней рядом после близости, которая не принесла ей удовлетворения, а утром встал рано, и Дора слышала, как он зашел в спальню к Мэдхен и беседует с ней. "Воркуют с утра",- подумала она, и сердце ее сжалось от ревности, но она "нацепила" улыбку, накинула халат и спустилась к ним. Девочка обнимала Сэма за шею:
-Мне приснился такой чудесный сон, Дора! Мне всегда снится Сэм – он самый лучший!
    Решено было готовить яхту, и Сэм как обычно поручил Доре множество дел по дому, а сам уехал проверить, насколько обработали днище его посудины. Мэдхен осталась с Дорой и оказалась очень послушной и трудолюбивой, так что сердиться на нее не было никакой возможности. И как только Дора не приглядывалась, как ни старалась спровоцировать, в Мэдхен она не находила того, что усердно выискивала. Сын Доры, повзрослев, поселился в другом штате, с ним у нее были очень натянутые отношения, что приносило немалые страдания обоим, и она даже подумать не могла, что полюбит чужого ребенка. Когда Дора кормила Мэдхен ужином, та нежно обняла ее и сказала:
-Спасибо, Дора.
Это объятие вроде бы ничего не значило, но открытость и искренность девочки разоружили Дору. Она почувствовала в душе проталину. Заглядывая в спальню к спящей Мэдхен, разметавшейся на постели, Дора поймала себя на желании укутать девочку покрывалом, а Мэдхен, не открывая глаз, сквозь сон улыбнулась и прошептала:
-Милая Дора…
    Сэм радовался тому, что они подружились, а Дора чувствовала, что сейчас с Сэмом ее связывала более крепкая нить, чем те отношения, что тянулись три года. Сэм был достаточно молчалив, но теперь улыбка озаряла его лицо всякий раз при виде их обеих.
Как-то к обеду Мэдхен сварила суп.
-Кто научил тебя так готовить?- спросила Дора, пробуя блюдо. Мэдхен задумалась и ответила:
-Это борщ.
-Может быть, ты украинка или русская?- сказала Дора.
-Может быть,- улыбнулась Мэдхен, радуясь, что оценили ее стряпню.
-А друг у тебя был?- спросила Дора и заметила, как дрогнули ресницы Сэма: видно он обходил эту тему в разговорах с Мэдхен.
-Иногда мне кажется, был кто-то,- задумчиво ответила девочка,- что-то такое вспоминается…
-А именно?
-Губы и… вкус.
Дора улыбнулась:
-Понимаю – поцелуи…

***34

    Вернувшись в Москву, я оказался затянут в дела нового предприятия. Издательский центр поглощал мое время полностью, и волей-неволей я предоставил Дане намного больше свободы, чем обычно, тем более что встреча с Одином все-таки состоялась, но не вызвала у моей жены никакого волнения. Это вполне успокоило меня, ибо иных соперников я пока не видел. Конечно, моя ревность являлась проявлением крайнего эгоизма, но рождала ее любовь к Дане, поэтому бороться с собой в этом плане я считал бессмысленным: разве возможно принудить к чему-либо свои чувства. Я дал себе слово освободиться от ревности, но та все усиливалась. Высокой, общечеловеческой любви к Дане во мне всегда противостояла корыстная и чувственная, но именно она была способна заставить меня отказаться от всего в мире и отдать за Дану жизнь.
    Единственно, с кем я частично соглашался делить свою жену, была ее новая подруга. Неожиданно Дана очень сблизилась с Алиной. Они подолгу увлеченно беседовали, Алина тянула Дану в лабораторию, соблазняя рассказами о своей работе и посвящая в какие-то тайные задумки. Дружба эта очень быстро приобрела проникновенную доверительность, но, в отличие от Норы, Алина не вызывала во мне ревнивого протеста. Правда, облик ее, манеры и поведение несколько тревожили своей необычностью. И Дана находила свою новую подругу во многом нестандартной. Однако я видел, как они тянулись друг к другу, разговоры их были нескончаемы, и я почти со злорадством наблюдал, как страдает от молчаливой ревности Нора.
    Меня крайне забавляло еле скрываемое изумление, с которым на нее поглядывала Алина. Обе были деятельны и чрезвычайно возбудимы, правда, каждая по-своему. Вероятно, Алина, как натура творческая и целеустремленная, жившая в своем особом мире, таких как Нора изучала словно странных животных, не вписывающихся в эволюционную теорию, но и Нора вглядывалась в соперницу со жгучим интересом и даже страхом. Она вела себя с Алиной чрезвычайно осторожно, явно страшась не угодить Дане, выверяя каждое слово, за что вознаграждалась улыбками Даны и ее мимолетными ласками.
    Несмотря на уважение, которое я питал к Алине, ее фанатизм в работе вызывал во мне внутреннее противодействие. Точные науки, по моему убеждению, способны иссушать женщину, ведь наличие силы, ума и предприимчивости предполагает некую защищенность психики, жесткость и телесную аскезу. А женственность для меня всегда олицетворяла чуткость, глубину, чувствительность в душевном плане, и нежность – в плане физическом. То, что Алина подружилась с Даной, сближало их в моем сознании, поэтому я не мог представить подругу Даны в механистичном и обезличенном киберпространстве. По моим предположениям эмоциональность должна была мешать ей в работе, но Додик уверял, что Алина ясно мыслящее существо. Чего я всегда боялся почувствовать в Дане, так это холодного рассудка. Правда, Алина не была рассудочной в обычном смысле, но увлеченные наукой люди забывают даже о любящих их родных – этого я никак не принимал в женщине. При всей моей тирании, у моей жены никогда не бывало странных отрешенных взглядов, способных тревожить непривычный глаз, как у Алины. Дана рассказывала о ней с тайной грустью, поскольку Алина трогала в ней неясные струны, вызывающие боль, тревогу и нежность. Они стали во многом откровенны друг с другом, Алина даже доверила Дане свою переписку с неким виртуальным знакомцем. Эту историю в письмах Дана восприняла неожиданно остро, и я смутно ощутил некую опасность для нее, поэтому настаивал на  ограничении их взаимной  доверительности, но она лишь печально улыбалась – остановить этот снежный ком было почти невозможно…

***35

    "Моя милая Баттерфляй! Посылаю архивный массив материалов, ты должна сейчас очень много работать, используя свою женскую природную способность совершать информационные прыжки в подсознание, чтобы, быстро приняв решение, уходить от опасности. Скачки через пропасти незнания обычно совершают генераторы идей, для тебя же это вполне обычное явление, но помни: подобное развращает – отучаешься от кропотливого труда.
    Ты пишешь, что никак не найдешь равновесия и по-прежнему несвободна от чувственной сферы. Любовь, секс… для тебя это так важно? Отдавать свое тело ради так называемого оргазма? Поверь, когда-нибудь ты научишься получать наслаждения высшего порядка. Хотя желаю тебе подольше живого тепла: напитай им свои поры потому только, что ты – женщина и природа более к тебе жестока. Без тепла ты можешь погибнуть, я это понимаю. А мне уже достаточно того, что дает наше духовное и интеллектуальное взаимопроникновение".

    Мы беседовали через messenger, и я по-прежнему представляла его своим пятнистым вкрадчивым зверем. Он писал мне о своих женщинах, порой подробно и извращенно, но я его понимала, и сама часто советовалась с ним: он знал обо мне что-то такое, чего не знал больше никто.
    "Ты невероятным образом находишь и прикасаешься к сокровенным точкам моего сознания, снимая боль и мгновенно упорядочивая самые сложные структуры и системы. Это и есть "эффект бабочки", моя милая Баттерфляй. Как хотел бы я проникнуть в твой мозг и пройтись по его лабиринту. Прикоснуться к сгусткам мыслей; к сжатым спиралям чувств; разглядеть тонкие прозрачные оболочки ощущений; найти дрожащие нити ассоциаций и передать тебе по их нежнейшим волокнам свои, чтобы они перепутались и объединились. Только такое слияние могло бы принести мне настоящее, истинное наслаждение, не сравнимое ни с чем в этом мире. Я всю сознательную жизнь искал только тебя и нашел. Никто и никогда не знал большего счастья".

    О единении, возникшем между ним и Баттерфляй, Ферсман теперь думал постоянно в фоновом режиме. Ему хотелось, чтобы это взаимопроникновение распространялось, как это происходит у амеб, хотя не желал растворения в ней или ее растворения в себе, напротив, ждал некого усиления, удвоения,