Анамнезис2

Подошла Моника, и  Макс спросил:
-Моника, хочешь остаться здесь? Мы можем жить все вместе у Сэма.
-А разве мы должны были уехать?
  В душе Сэма шевелилась ревность. Хотя Мэдхен он воспринимал как некий теплый нежный комок с детским запахом, даже когда слушал ее фонендоскопом обнаженную. Конечно, как врач он привык абстрагироваться от женских прелестей своих пациенток, но тело Мэдхен он разглядывал и принимал с удовлетворением родителя, произведшего на свет прекрасное дитя. "Вдруг он будет груб с моей малышкой? Она так наивна и целомудренна",- думал он, но одергивал себя и всю ночь напряженно прислушивался, вылавливая каждый ночной звук в соседней комнате, где спали Макс и Мэдхен. Утром, утомленный бессонницей, он старался не подать виду, что крайне напряжен. Мэдхен вышла как обычно, в пижаме, и Сэм, целуя ее в нос, спросил:
-Все хорошо, детка?
Привычно усевшись к нему на колени, она обняла его за шею:
-Да, мой милый Сэм.
-Тебе понравился секс?
-Как-то странно, но, наверное, так и нужно,- ответила она.
-Странно?- удивился Сэм.
-Непривычно: влажно и скользко,- Мэдхен задумалась, пробегая пальцами по его седым шелковистым волосам.-Но его вкус – абсолютно тот. Все остальное… Знаешь, словно затянуто студенистой массой, сквозь которую видны какие-то неясные тени и блики. И еще – что-то острое.
-Острое?
-Да, рядом с ним какое-то острое волнение и дрожь, совсем не так как с тобой – родным и надежным.
Он прижал ее к себе сильнее, и глаза его увлажнились.
    С утра Макс уехал встречать Хелен. Она еще находилась в терминале досмотра, но  по выражению ее лица он понял, что для нее ничего не изменилось.
-Хелен, предупреждаю тебя,- сказал он вместо приветствия.
-Мог бы поцеловать при встрече родственницу,- надула она губы и отвернулась. Он осторожно прикоснулся губами к ее щеке, но Хелен извернулась и впилась в него поцелуем. Макс был почти в бешенстве, а она блаженно улыбнулась и, достав косметичку, привычным движением подкрасила губы.
-Прошу, там, куда мы приедем, веди себя прилично - процедил он ей,- Моника не помнит тебя, на нее нельзя давить.
-Не сомневаюсь – ты то "надавил" на нее сразу и получил все, что хотел,- ядовито заметила Хелен.
-Прекрати,- процедил Макс,- ты невыносима.
-А что, своих детей у этого седовласого благодетеля нет?- поинтересовалась Хелен.
-Десять лет назад в авиакатастрофе погибли жена и дочь Сэма. Его дочери Салли сейчас бы исполнилось двадцать пять лет.
Вечером, в спальне Моника спросила Макса:
-Неужели эта женщина моя мать?
Макс усмехнулся:
-Меня это тоже всегда удивляло.
Наблюдая за тем, как ведет себя с Сэмом Моника, Хелен, улучив момент, шепнула Максу:
-И ты наивно веришь в то, что они не любовники?
Макс еле сдержал свое бешенство и ответил ей:
-С твоей психологией похотливой суки невозможно понять таких отношений. Ты никогда не любила собственной дочери.
Хелен усмехнулась:
-Даже родной отец не может быть таким нежным со своим взрослым ребенком. Не будь слепцом.
    Когда Моника спала после обеда, Хелен захотела на нее взглянуть:
-У нее хороший цвет лица, видно о ней хорошо заботятся. Когда она была далеко, мне казалось, я могу за нее жизнь отдать. Но рядом с тобой я забываю, что она моя дочь и начинаю ревновать безумно, даже не знаю кого – к кому.
Макс ответил ей тихо:
-Ты любишь ее, но не хочешь показывать этого, а я тебе нужен, чтобы эту любовь все-таки реализовать. Признайся, тайной пружиной в тебе сидит любовь к ней.
Хелен молчала, кусая губы.
-Вы отправляетесь в путешествие на яхте. Ты считаешь, мне не место с вами?
-Да, я так считаю!- отрезал Макс. На следующий день Хелен уехала.
    Яхта оказалась прекрасным белым созданием с именем "Джулия". Сэм источал уверенность и спокойствие, что особенно уважал в людях Макс – после того, как от них с матерью ушел отец, Максу очень не хватало сильного и цельного мужского начала рядом. Он прекрасно понимал Монику в ее привязанности к Сэму, ведь ей в ее детской жизни почти не досталось тепла, а заботы Терентия и Хелен были холодны и расчетливы.
    Они собрались рано утром, и в чарующей тишине яхта заскользила легко и быстро. Ничего прекрасней на свете не могло существовать. Моника смотрела вокруг восторженно и влюбленно и откуда-то из глубин спящей памяти вытаскивала стихи Гете. Хотя никто кроме нее не понимал по-немецки, слушать ее было восхитительно. Она декламировала нараспев, двигая руками в такт, откидывая слегка голову назад, изгибаясь всем телом, отчего походила на стебель тростника. Всех охватила необъяснимая эйфория, и казалось, что в мире никого кроме них четверых не существует. Водная гладь сверкала, мачты сладостно поскрипывали особым звуком, который узнает с закрытыми глазами даже человек, никогда на яхтах не ходивший. Сказочность происходящего была настолько фантастической, что хотелось кричать от восторга, словно исполнились все мечты детства и ранней юности. Вечером у какого-то причала они сидели за ужином и задушевно беседовали на свежем воздухе. Незримая объединенность делала ненужными длинные разглагольствования: каждый из четырех свободно вытаскивал из себя ассоциативные воспоминания в виде невероятных образов и фантазий. Они с удовольствием играли в эту игру, предложенную Сэмом. Макс хохотал, подбирая английские слова, способные выразить его русские мысли, но у него выходило неуклюже. Моника легко помогала ему в этом, так как с лету понимала, о чем он хотел сказать. И тогда уже все четверо начинали смеяться, потому что часто она связывала в одну конструкцию понятия, несовместимые в английском языке, но уже вполне понятные Сэму и Доре, так срослись они с миром Мэдхен. Макс ощущал себя абсолютно счастливым.
    Друзья звали его в Сан-Франциско отметить воссоединение с Моникой, и он поехал туда на три дня, правда, один. Ему казалось жестоким отрывать Монику от Сэма, да и не знала она никого из его друзей. Неожиданное переселение Макса в Америку случилось столь стремительно, что он все еще ощущал себя бегущим, хотя можно было давно остановиться. Додик, Кирилл и Алина собирались улетать в Москву, и Макс хотел передать с ними подарки для мамы. А кроме этого, для Макса имелась работа в одном из филиалов их фирмы, что также следовало обсудить. Посредством этого он мог бы сохранять связь с Россией и друзьями, что имело для него очень большое значение, хотя у Сэма он чувствовал себя вполне уютно, а главное, Моника была с ним.
    Алина живо интересовалась делами Макса, с восторгом разглядывая фото Моники. Он много рассказывал о Сэме, о том, что тот принял Монику, словно родную дочь, о возникшей между ними духовной близости и взаимопроникающем общении между Сэмом и Моникой. Именно это особо остро заинтересовало Алину, она слушала Макса с огромным интересом, и ему даже показалось, что его рассказ взволновал ее необычайно и как-то болезненно, что было ему не вполне понятным. Кирилл, заметив это странное волнение жены, взял ее за руку, но Алина все равно слегка подрагивала с каким-то лихорадочным блеском в глазах. Додик, улавливая все хитрыми глазами-маслинами, шутил и смеялся, поднимал тост за тостом, и вскоре всем стало весело. Но Макс еще долго помнил тревожно-возбужденный взгляд Алины…

***38

    Додик кружил возле немца, словно шмель, и вполне обольстил его, как и любого, кого желал бы обольстить – этого таланта ему было не занимать. Шлем, про который говорила Алина, они сделали давно. Он состоял из множества тонких ремешков-шин, начиненных электроникой, и надевался на голову. В нем были встроены электроды, через которые с поверхности головы передавались команды компьютеру, приводящему в движение объект. Для этих целей теперь служило бывшее инвалидное кресло Сергея. Все последнее время они тестировали эту систему на выполнение нескольких команд: налево, направо, прямо. Джеф в своей лаборатории уже опробовал ее аналог на мини-пылесосах. Шлем давал возможность реагировать на препятствия во избежание столкновений с ними. Они собирались начать работы по расширению набора команд, доступных для работы с системой. Пока Додик показывал немцу возможности шлема, Алина позвала Алекса к компьютеру, потому что у нее оставалась еще одна недоделанная задумка.
-Саша, я нашла еще кое-что. Смотри,- сказала она. Он тут же заволновался, что нечасто с ним бывало, а ей вспомнилось его волнение в лифте, и она даже подняла на него испуганные глаза, но тут же поняла, что волнение это особого рода. Он схватил ее за руки:
-Алечка, господи! Ты не знаешь себе цены! Это прорыв, я чувствую! Все немцы вместе взятые будут сами за нами бегать, только бы мы согласились с ними сотрудничать!
    Они с нетерпением ждали Стенли в Москве, но тот задержался в связи с днем рождения Доры – любимой женщины Сэма. Как оказалось, именно у него теперь жил Макс со своей женой. Всему виной все считали неугомонного Додика, который в свое время предложил Максу свозить Монику в Калифорнию. Додик многозначительно помалкивал, поддерживая и раздувая о себе мнение, как о катализаторе процессов, скрытых от глаз обычных людей, но якобы доступных ему…

***39

      Доре исполнялось сорок пять лет, и она предупредила, что на день рождения приедет ее сын Эдвард. Макс заметил ее волнение, что-то тревожило ее. Но Сэм видно прекрасно знал причины этого волнения.
    Еще до знакомства с Сэмом после размолвки с мужем она уехала на горнолыжный курорт, где каталась в одиночестве. Горы как ей казалось, успокаивали, и к тому же там она ощущала себя молодой. С мужем у нее все и всегда было сложно, они выставляли друг друг претензии с каждым витком все изощреннее, зная прекрасно слабости другого и ударяя в самую болевую точку. Если бы не сын, брак их развалился бы уже давно, лишь Эдвард скреплял их совместную жизнь, но муж твердил, что до сих пор любит ее, хотя мучили они друг друга как настоящие враги. Катаясь на лыжах, она вполне забывала и ссоры, и мужа, которого, как ей стало казаться, никогда не любила, и однажды за ужином познакомилась с молодым мальчиком, почти ровесником ее сына. Они разговорились: он также был один и очень скучал.
    Тэд выглядел рослым, со здоровым румянцем на юных щеках, и оказался очень неглупым, а главное азартным, Дора всегда любила это в мужчинах. Они беседовали на разные темы весь вечер. В его представлении Дора была женщиной в возрасте, но он обнаружил, что она интереснейшая собеседница. Они проговорили до полночи, и назавтра он искал с ней встречи сам. Теперь они всегда ужинали вместе, и разговоры их лились нескончаемым потоком. Передать их, описать, о чем они были, невозможно – обо всем сразу. Речь их могла показаться непонятной окружающим, потому что очень скоро они стали разговаривать с помощью тут же самими изобретенных слов-символов, слов-понятий, даже каких-то отрывочных междометий, но вполне понятных им обоим. Они оба спешили донести друг до друга свои мысли, родившиеся когда-то или только что, и отметали языковые стереотипы, мешавшие им, создавали свои новые: яркие, меткие и ясные друг другу. Это напоминало наркотическое опьянение. Тэдди не спал по полночи, не в силах успокоиться после каждого разговора с ней, ему уже не очень хотелось кататься, хотя приехал он