протягивает в палату журнал, - Я в туалете Юльку из 18-ой палаты встретила, так один из ментов – друг её свёкра, и он ей сказал, что у них под подозрением баба из 20-й палаты.
-Ой, Антошик, у нас тут дела, - принцесса Анна залезла на подоконник, - Полный роддом ментов. Всех на уши подняли…Телефон украли…Почему – мой? Мой вот он. Украли у платницы из 21-ой, ну, которой муж ездит на А-шестом Аудильнике…Что значит, так ему и надо?..Да причём тут "денег куры не клюют, новый купит?"...Антоша, так шутить нельзя!..А как мне не переживать? Нас тут арестовывали, всё забирали…Что значит "не тебя ж украли"? Ты совсем за меня не переживаешь, да?..Ну, и пожалуйста, только знай, что я от тебя такого не ожидала!...И я тебя…И я тебя очень люблю…
-Вряд ли найдут, - Мария-ханум качает головой, - что к цыганам попало – всё, считай, пропало.
-Я не верю, что она телефон взяла, - я смотрю на койку, застеленную тоненьким тёмно-синим одеялом, - Цыганка она или нет – не верю.
-Ну, знаешь, - Мария-ханум коротко отмахивается, - Верю – не верю. Тут уж, как говорится, все факты налицо: она шла в ту сторону. Телефон пропал. А жалеть тут надо не цыганку, а пострадавшую. Она тоже беременная.
Однако вскоре по палатам разносится весть – телефон нашли в огромной кадке с гибискусом на третьем этаже, присыпанным камушками керамзита. Место показала пациентка из 20-й палаты. Подозрения с Ленусика были сняты. Я выдохнула с облегчением.
И сразу после этой новости не сбежавшие домой принцессы и королевы потянулись в Зимний сад – мерить давление.
-Ох, сколько вас много, - усмехнулась постовая сестричка, - Что, переволновались? Да уж, пришлось понервничать. Все углы протрясли.
-Это что ж, она сразу из больницы вытащить телефон не успела, да? – королева Инесса присела в одно из кресел, положив ногу на ногу, - Ха. Прикол. Спереть в больнице телефон. Да, бесстрашная дама – эта баба из 20-й палаты. Кто бы мог подумать.
-Девочки, тут что-то не так, - королева в пуховых платках пугливо оглядывалась по сторонам, - Я слышала, что женщина из 20-й – сиделица, как раз по кражам. Менты это прознали, взяли её в оборот, надавили. И не факт, что цыганка тут не причём. Она могла украсть, а её подельница из 20-й должна была потом его вынести.
-Да перестаньте, - не выдерживаю я, - Так любую можно в подельницы записать.
-Девчонки, хватит, - медсестра шуршит муфтой тонометра, - давайте потом поговорим. Полиция ещё здесь.
Да, сотрудники полиции ещё здесь, но они буквально на глазах растворяются в жёлтом тумане, а с ними и пациентка из 20-й палаты – её ведут по коридору в наручниках, а она смотрит прямо перед собой, и в глазах её читается не кротость или раскаяние, но вызов.
***
В понедельник Ленусик стала требовать от врачей выписки.
-Какой смысл мне ездить сюда? Уколы эти не помогают, только вся задница чёрная – живого места нет, сидеть не могу. Так уж лучше я дома. Дома у меня дел полно, да и не кровит давно. А с беременностью так – даст Бог, и всё будет. А не даст, так что ж? Тут его воля. А не выпишут – я просто не приду. Заставить меня права не имеют, я свои права знаю. Я уж две недели тут лежу.
Ленусика выписали.
Об этом сообщила дежурный доктор – женщина с решительным лицом, одетая в светлый брючный костюм, на шее которой висел портняжный метр ярко-жёлтого цвета, так гармонирующий с цветом коридорных туманов. Ленусик тут же стала спешно собираться – она кинула в сумку телефон, встряхнула тёмно-синее покрывало на своей кровати и обернулась:
-Ну, пока что ли? – в светлых глазах плескалась радость.
-Подожди, - вдруг вспоминаю я, - помнишь, ты сказала, что муж привёл двух детей. Это как?
-Ааа, - Ленусик опускается на покрывало, и её руки приходят в движение, - понимаешь, он загулял, и его любовница родила дочку. Муж принёс девочку домой, когда ей и годика не было. А потом ещё раз загулял, и ещё одна дочка родилась. Ну, ей уж месяца три было, когда я сама сказала: "Давай, неси. Мать-то совсем непутёвая. Ей дитё и не нужно совсем".
Я потрясена услышанным, а Ленусик продолжает:
-Да, у нас так. Муж может загулять – он мужчина. Значит, я что-то делаю неправильно, я виновата. А дитя ни в чём не виновато. Ему положено с отцом жить. Вот так у меня ещё две дочки появилось. Я люблю их, как своих. Они и есть мои – я их вырастила. Они меня мамой зовут, и других мам у них нету.
-Обалдеть, - фыркает Мария-ханум.
Принцесса Анна хватается за телефон, а Ленусик вылетает из палаты, и скоро шаги её стихают.
На следующий день выписывают принцессу Анну, затем Марию-ханум. Мы давно обменялись номерами телефонов, и мы будем общаться и дальше вне этих стен. У Ленусика никто не спросил номера телефона, впрочем, и она ни у кого не спрашивала.
-Видела воровку? – спрашивает меня королева в пуховых платках, перебирающая ветви гибискуса в Зимнем саду, - Огрызалась мне сегодня в столовой. Нахалка. Зря только потерпевшая заявление своё забрала, пожалела её. А таких не жалеть надо, а наказывать…Вот хочу себе росточков домой набрать, уж больно роза красивая. Тебе наломать?
Наконец, наступила моя последняя ночь в больнице. Накануне вечером я прогулялась по вечернему коридору, заглядывая в потемневшие окна, желая только одного – не попасть сюда раньше положенного срока. Затем я возвратилась в палату и сложила в пакеты кое-какие вещи и книги.
Я рано легла, с нетерпением ожидая рассвет. Чем раньше ляжешь спать, тем раньше наступит утро, верно? И я действительно заснула, а ночью меня разбудил грохот.
Едва я открыла глаза, как услышала знакомый хриплый голос:
-Привет, ты ещё здесь?
Ленусик!
В удивлении я села на кровати. Медсёстры перетаскивали Ленусика с тележки на четвёртую койку, заправленную тёмно-синим покрывалом.
-А я говорю: "Если Маринка из 16-ой ещё здесь, давай меня в 16-ую на прежнее место, - Ленусик тяжело дышит, - Всё, хана. Я чую. В этот раз всё. Отбегалась.
Я смотрю, как медсёстры устанавливают штативы для систем, и движения их чёткие, слаженные. Они молчат – только шуршит одежда да потрескивают упаковки с лекарствами. Ленусик лежит, закрыв глаза. Я смотрю на окровавленные простыни. Много крови. Слишком много крови…
Меня выписывают утром, и мы разговариваем в смотровом кабинете с врачом, которая улыбается коротко и как-то осторожно, а потом вдруг роняет голову и трёт лицо ладонями, и я замечаю её усталые глаза.
-Простите, - говорит она, - Сегодня операция за операцией, а у меня дочь заболела. Переживаю. Сейчас вот думать, что с цыганкой делать. Дохлый номер. Ладно бы девчонка была, а то уж взрослая баба – не впервой.
Да, дела у Ленусика не очень хороши, и когда я захожу в палату за вещами, то вижу каталку и медсестёр. Ленусика перетаскивают на каталку. Она ничего не говорит, только тонкие руки повисают вниз, как плети. Тётя Фая суетится тут же, собирая в узел грязные простыни.
-Ох-хо-хо, - бормочет она, - грехи наши тяжкие. Прости Господи. Всё - тут.
Я пропускаю каталку вперёд, но как бы я не старалась идти медленно, я догоняю кавалькаду в конце коридора, где расположены лифты и нужная мне лестница.
Медсёстры суетятся возле лифта, у которого вдруг заклинило одну дверь. Ступая на лестничный пролёт, я вижу, как каталку завозят в кабину лифта, и жёлтый туман растворяет застывшее восковой маской лицо, на которое наползает яркий с блёстками платок .
11.02.2023г.
Марина Новикова-Шведт.
P.S: История написана на основе реальных событий, произошедших в моей жизни, и я прошу прошения у тех, чьи чувства я могла задеть.
