здания вооруженных конников во дворе, врач спешно выскочил во двор навстречу всадникам.
-Ты офицер? – спросил командир отряда, ткнувши врача в плечо прикладом винтовки.
-Нет, я врач, - спокойно ответил врач.
-Что же ты здесь делаешь? – опять спросил командир, не слезая с лошади.
-Лечу людей, - ответил врач. – Здесь находится временный лазарет.
-И много людей в твоем лазарете?
-Тридцать человек, из которых 27 тяжелобольных и три сестры милосердия.
-Твоих тяжелобольных приказано ликвидировать, - мрачно заявил командир.
-Как же можно? – воскликнул врач. – Они же беспомощные!
-Они враги, - сказал командир.
- Какие же враги? Ваши офицеры и солдаты.
- Офицеры и солдаты воюют, а не вылеживаются, - и махнул рукой своим подчиненным. В то же мгновение человек десять всадников спешились и направились к крыльцу.
-Не позволю! – ринулся им наперерез врач.
Ни слова не говоря, командир поднял винтовку и в упор пальнул врачу в спину. Тот рухнул прямо на крыльцо.
В то время, когда бедный врач пытался безуспешно вразумить командира конного отряда, две сестрички милосердия спешно вывели через черный ход четырех бойцов, способных кое-как передвигаться. Перетащили через лаз в соседний двор, откуда старые казачки упрятали бедолаг в дальних дворах.
Когда сестрички вернулись назад в лазарет, бойня уже завершилась. Командир оценивающе осмотрел результат работы своих подчиненных. И тут он заметил, что убитых оказалось несколько меньше, чем 27 человек. Для верности командир пересчитал количество трупов. Вышло 23. А врач говорил о двадцати семи больных.
-Где остальные?! – взревел он, вонзивши взор в перепуганных сестриц милосердия.
-Не знаем! – почти шепотом пролепетала одна из них.
-В расход! – приказал командир, кивнув в сторону девушек. Их тут же расстреляли.
Станичники плакали потом, когда хоронили всех на местном кладбище».
-За что же эти скоты медсестер-то с врачом убили? – растерянно спросил Степка.
-За то, парень, что они свой долг выполняли, - ответил я.
5. Красные
«…При красных Филька Хлопоня заделался очень важным товарищем: председателем станичного совета. Теперь его следовало величать Филимоном Николаевичем. И хотя в доме у Филимона Николаевича по-прежнему было шаром покати, а хлопонинские ребятишки все так же сверкали голыми задами, сам председатель сельсовета щеголял в кожаной куртке, перепоясанной ремнем с кобурой, и в красных революционных шароварах-галифе. Кроме Хлопони в здании сельсовета еще обосновались два товарища, прибывшие из города в станицу для того, чтобы организовать и обустроить здесь новую жизнь.
Один товарищ был редкой породы мерзавец. Он был из прибалтов, звали его Вольф Кронкис. Товарищи называли его Волей, а все остальные – Волком. Это потому, что этому самому человеку ничего не стоило запросто и без всяких колебаний изнутри убить человека».
- Должен тебе сказать, Степа, что в те времена поляки и прибалты очень уж стремились в ЧЕКа пробраться. Чекисты осуществляли, в основном, карательную власть в стране. А уж лучше прибалтов и поляков никто не карал. Зверствовали они на полную катушку, потому что ненавидели весь русский народ, хоть и считались коммунистами
«В станице чекист Вольф призван был поддерживать коммунистический порядок, освободив станицу и прилегающие к ней земли от всех белых, кулаков и прочих всяких контрреволюционных элементов. Передвигался по станице Вольф исключительно верхом на коне. Бывало, что и во двор к кому-нибудь перескакивал вместе с конем, если забор был невысокий. Перемахнет, как черт, и давай по двору гарцевать, беседуя с хозяином. Грядки кой-какие перетопчет, крынки перебъет, живность какую-нибудь опрокинет. А попробуй, скажи что-нибудь, так и пулю в лоб схлопотать можно.
Другой товарищ был коммунистом. Звали его Марком Яковлевичем Концевичем. В станице он должен был, во-первых, образовать большевистскую ячейку, а во-вторых, провести в жизнь линию партии большевиков. Этот был намного демократичнее в общении со станичниками. Но все директивы по ликвидации и экспроприации исходили от него. Большим спецом был Марк Яковлич по этой части.
И вот в эту компанию головорезов Филька, то есть, Филимон Николаевич, и определил в качестве писаря-делопроизводителя юного казака Корнилова Александра Михайловича.
Конечно, не по своей воле пошел работать на красных молодой человек. А только пригрозил Филька, что если не станет Сашко по доброй воле работать, то самого его расстреляют, а семью в Сибирь отправят. Не страшно было парню голову под пулю подставить за правое казацкое дело, да мамку с сестренками жалко стало. Кому из людей они худо сделали, чтоб ни по чем зря погибать? А что плеваться ему в спину казаки стали, так это и стерпеть можно. Честь свою казачью Александр не порушал, а станичникам, гляди, и пользу какую служил, у красных-то работая.
Очень даже недоброжелательно отнеслись поначалу к Александру приезжие. Не доверяли, понятное дело, хоть и убеждал их Филька, что Сашко, если и казачьего роду-племени, но самый, что ни есть, бедняк. И в управе служил по причине своей бедности. А сам он шибко башковитый, и грамоте разумеет, и поскольку революции грамотные люди нужны, то следует его оставить работать в совете. Против таких доводов ничего не попишешь. Хоть и смотрели на него Концевич с Кронкисом косо, но загружали писаниной по полной. Сами-то в делопроизводстве мало, что кумекали. Можно сказать, что почти все большевистские документы, кроме, конечно, секретных, проходили через руки Александра. Потому, бывало, доводилось и выручать станичников. К примеру, узнавал Сашко наперед, когда продотряд за очередным побором нагрянет, или у кого из станичников имущество экспроприировать собираются, а то и вовсе, может, кого из казаков в район собираются увозить. Вот Сашко Демке Хлопоне шепнет потихоньку, чтоб сбегал, да предупредил кого нужно. А сам нарочно сидит в конторе безвылазно, чтоб на него никаких подозрений не упало. На Демку-то кто подумать может? Он же Филькин родной сын. Ну, крутится целыми днями возле конторы. Разве это кому-то запрещено?
А Демка был самым верным приятелем Сашка.. Слушался его беспрекословно, и готов был сделать для Сашка все, что угодно.
Ну, вот, шепнет Демка казаку или казачке, что, дескать, ждите гостей: завтра придут к вам имущество экспроприировать. Мужик ночью-то перешерстит все свое хозяйство: телку зарежет, коня хлопцы в хутор уведут, гусей по соседям распихают, а барахлишко какое-никакое в балке закопают и терном прикроют, чтоб незаметно было. Ну, конечно, оставят что-то и для «гостей»: мол, чем богаты, тем и рады. Берите, забирайте у сирот, если без нашего добра советская власть прожить не может».
6. Побег
«Очень скоро станичники оценили выгодность Сашкиной службы в конторе. Особенно, когда спас он от верной смерти троих казачьих старшин, которые вернулись домой из-под Воронежа, где окончательно разгромлены были Красной армией белые добровольческие части. Пришли домой казаки потихоньку: без коней, без оружия, без казачьей амуниции, с котомкой за пазухой и парой сапог за плечами. Но разве в станице что скроешь? Вызвали их на другой день в совет: кто, мол, такие, и откуда явились? Казаки все честно рассказали. Дескать, надоело воевать, по земле душа истосковалась. Принимаем советскую власть и будем дома хозяиновать по-крестьянски. Волк с Концевичем переговорили с ними, записали себе что-то там, потом домой казаков отпустили. Только ушли мужики, тут Волк и говорит Концевичу:
-Брать надо эту контру, и к стенке ставить!
-Да ладно, - махнул рукой Концевич. – Поглядим пока. В станице и без того мужиков не хватает. Работать некому. А мы план по хлебозаготовкам не выполнили. Вот озимые станичники отсеют, тогда и повяжем твоих контриков.
-Нет! Прямо сейчас их брать надо! - стал настаивать Волк. – Неужели ты не понимаешь, что если эти казачки поднимут в станице бунт, то мы не только план хлебозаготовок не выполним, но и шкуры свои собственные потеряем.
-Ой, любишь ты краски-то сгущать! – поморщился Концевич. – Ладно! Ты ведь все равно от своего не отступишься. Как стемнеет, возьми четверых бойцов и езжай за своими контриками.
-А я говорю, прямо сейчас надо брать! – стукнул кулаком по столу Волк.
-Сказал, что до вечера ждать будешь! – рявкнул Концевич. – Нечего народ лишний раз привлекать. И без того на нас, как на зверей, смотрят. Взять их надо без шума. Увезете подальше в плавни. Там и кончите. А в станице не стрелять! Чтоб все тихо было!
-Ладно, - согласился Волк. И ушел. А Концевич с Филькой и Александром остались дописывать отчет по сдаче подсолнечника.
Как на иголках сидел Александр, обдумывая проблему о том, как бы предупредить казаков. Время идет, а уйти нельзя. Концевич не разрешал писарю уходить из конторы раньше, чем он сам уйдет. Еще и Филька крутится чего-то.
И тут явился в контору Демка.
-Ну, ты, че, батя, снидать домой придешь, али нет? – с порога напустился он на отца.
-Ах, ты, ядрена вошь, причина! Чи, уж и обедать пора? - воскликнул Филька. – И чего ты гремишь на всю контору? – напустился на сына. – Чай не глухие тут.
Демка снял с головы картуз и поздоровался с присутствующими. Сашко слегка мигнул ему глазом заговорчески. Когда еще на крыльцо Демка ступал, Сашко увидел его из окна, ну, и на газетном обрывке записку черкнул. Демка степенно подошел к столу, за которым сидел Сашко, и важно протянул руку для приветствия. От всей души пожимая приятелю руку, Сашко вложил в протянутую ладошку плотно скомканную в комок бумагу.
-А ты скоро до хаты? – так же громко поинтересовался Демка. – Твоя мамка велела спытать.
-Не-е, - замотал головой Сашко. – У нас тут отчет. Небось, только к вечеру закончим.
-Ну, ладно, тогда я пошел, - сказал Демка. – Пошли, батя! Без тебя мать не велела приходить.
-Беспокоится, ить! – горделиво вскинул головой Филька. – Нудьгует без мэнэ. Ну, ты беги домой, кажи мамке, шо я скоро буду, - приказал сыну.
Демка пулей вылетел на улицу.
Вечером казачьих старшин, пришедших накануне с Дона, дома не оказалось. Перепуганные насмерть бабы объявили Волку и его приспешникам, что ушли, дескать, мужики в город. Как явились из конторы, так сразу и подались все трое. Заскрежетал зубами Волк, подался было сначала галопом на шлях, который в город ведет, да потом вернулся, и тут же к Концевичу прискакал.
-Убегли, Марк! Убегли контры белозадые! С под носа утекли! – заорал он прямо с порога.
-Да тише ты! - поднялся Концевич. – Говори толком, и не звени. Куда убегли?
-А я знаю, куда? Не наче, упредил их кто.
-Да кто упредить-то мог, ежели никому не ведомо было, что мы их брать собирались? – остудил товарища Концевич.
-Никому не ведомо, говоришь? – ехидно улыбнулся Волк. – А Филимон с писарем? Они в конторе были, когда мы с тобой говорили.
-Ну, так и что? Филимон свой человек. У него на этих контриков свой зуб. А хлопец весь день из конторы не вылезал. Со мной и ушел час назад, - сказал Концевич.
-Вот за этот час он и успел упредить! – настаивал на своем Волк. – Зуб даю: или Филька днем продал, или писарь сейчас упредил.
