Думаю, всякий цивилизованный человек на вопрос, что он знает об идеях Сократа, в первую очередь приведет фразу древнего мудреца: «Я знаю только то, что ничего не знаю». На подобный вопрос о Декарте мы наверняка услышим: «Я мыслю – значит, существую». Для тех, кто окажется в затруднении продолжить, напомню из словаря:
«Рене́ Дека́рт (31 марта 1596 — 11 февраля 1650) — французский философ, математик и естествоиспытатель; один из основоположников философии Нового времени, создатель аналитической геометрии, одна из ключевых фигур научной революции.
Его называют «отцом философии Нового времени», поскольку он заложил основы континентального рационализма XVII века, который развили Спиноза и Лейбниц. Рост рационализма раннего Нового времени оказал огромное и глубокое влияние на современную западную мысль».
Насчет влияния, «огромного и глубокого», тут спору нет. Считается, что Декарт изменил отношение к рациональному мышлению, которое в христианском средневековье представлялось источником своеволия, соблазнов, заблуждений, сомнений, и вообще причиной «первородного греха». Декарт превратил мышление в источник достоверных знаний и инструмент постижения истины. Это проложило дорогу научному познанию.
В философии формула «Я мыслю – значит, существую» легла краеугольным камнем в основу многих учений, где мышлению и сознанию отдается приоритет над духовно-творческой сферой ума, то есть разумом человека. В частности, из этой формулы, как из икринки рыба, развилось учение экзистенциализма, философии существования. Это подтверждает мысль о том, что идеи содержат в себе генезис развития, который определяет необходимость соответствующих идей. Так что, когда Платон говорит об эйдосах, как об идеальных образах сущностей, обитающих в высших сферах, то он не прав, полагая, будто этого достаточно для их воплощения в материальных объектах. Ведь для такого воплощения необходимо изрядное количество других идей и условий для реализации проекта. Например, идеи птицы вовсе недостаточно для создания существа с крыльями. Для сотворения птицы необходимы идеи яйца, идеи пера, идеи зерна, идеи гнезда и т. д. Притом, вряд ли идея птицы найдет свое воплощение на Луне, где нет условий для полета в воздухе.
Для появления доктрины Декарта в ХУ11 веке сложились необходимые исторические условия, когда средневековье и ренессанс сменил период Нового времени, ознаменованный реформацией, религиозными войнами, контрреформацией и научной революцией. Так что, Декарту оставалось только создать учение, соответствующее духу времени. Между тем, дух времени требовал изменение отношение к науке, а значит, и к мышлению. И когда Декарт объявил свое «Cogito ergo sum», стало ясно, что чувственность и духовность отнюдь не определяют сущности человека. Кстати, это очень понравилось философам. Ведь кто, как не они, более всех мыслят. Соответственно, они-то и представляют ту часть человечества, которая более всего достойна существования.
Свое учение Декарт изложил в сочинении: «Рассуждение о методе».
К чести автора, его «Рассуждения» не представляют трудностей для чтения и понимания, и даже напоминают труды Платона, что в свое время добавило им популярности. По этому поводу Энтони Кенни заметил: «Идеи Декарта так прозрачны, что могут быть написаны на открытке, и так глубоки, что изменили философию на века».
Однако, имея дело с философией, никогда нельзя знать, чем обернется иная «прозрачная идея». Ведь как сказал М. Монтень: «В начале всякой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом — незнание».
2
Как известно, «всякое зерно падши в землю дает всходы», но «не каждое зерно пригодно для выпечки хлеба». Вот и в философии развитие идеи вовсе не означает, что эта идея – дитя истинна.
Впрочем, Декарт предваряет свое сочинение тезисом: «Возможно, я ошибаюсь и то, что принимаю за золото и алмаз, не более чем крупицы меди и стекла».
Замечание, конечно, похвальное, и как будто, свидетельствует о скромности и здравомыслии автора. Кроме того, Декарт явно знает цену тщеславию и пишет:
«Он (иной философ) тем больше тщеславится своими идеями, чем дальше они от здравого смысла, так как в этом случае ему приходиться потратить больше ума и искусства, чтобы попытаться сделать их правдоподобными».
Надо полагать, себя Декарт не считал тщеславным. Но я, право, не знаю, что лучше: тщеславие как естественное желание человека получить себе наивысшую оценку, или самомнение как переоценка собственных достоинств. Последнее не менее свойственно философам, чем первое, поскольку философы обычно претендуют на знание истины, которая по общему признанию является тайной жизни. Впрочем, проникнуть в эту тайну, по мнению Декарта, еще никому не удавалось. Кроме самого Декарта, конечно.
«О философии скажу одно, - пишет Декарт. - В течение многих веков она разрабатывается превосходнейшими умами и, несмотря на это, в ней доныне нет положения, которое не служило бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным».
Сам же Декарт, как вы понимаете, исключает свое учения из ряда столь сомнительных.
«Мало-помалу я освободился от многих ошибок, которые могут заслонить естественный свет и сделать нас менее способными внимать голосу разума, - повествует Декарт. - Я не мог выбрать никого, чьи мнения я должен был бы предпочесть мнениям других, и оказался как бы вынужденным сам стать своим руководителем».
Чтобы достигнуть такой независимости, Декарту пришлось изобрести собственный метод открытия истин, где первым пунктом является правило:
«Никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, и что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению».
Правило, конечно, хорошее, но боюсь, что похожим методом пользуется любой сумасшедший, который не сомневается, что он, например, Наполеон. Тем не менее, по заверению Декарта, его метод оказался весьма эффективен. И он сообщает:
«Открывая каждый день при помощи моего метода некоторые, на мой взгляд, достаточно важные истины, обыкновенно неизвестные другим людям, я не только нашел средство в короткое время удовлетворительно решить все главные трудности, обычно трактуемые в философии, но и подметил также достоверные законы, которые Бог установил в природе. Потом, рассматривая следствие этих законов, я, как мне кажется, открыл многие истины, более полезные и более важные, чем все прежде изученное мною и даже чем то, что я надеялся изучить».
Ну вот, что я вам говорил о самомнении!? Видите, Декарт полагает, что открыл самые полезные и важные истины. И он не собирается скрывать их от человечества, если, конечно, за это не придется жариться на костре, по примеру Джордано Бруно. Говорят, Декарт опасался такой перспективы, и потому даже хотел сжечь некоторые из своих сочинений. Но он этого не сделал, и благодаря этому, мы читаем:
«Поскольку чувства нас иногда обманывают, я счел нужным допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется… Принимая во внимание, что любое представление, которое мы имеем в бодрствующем состоянии, может явиться нам и во сне, не будучи действительностью, я решился представить себе, что все когда-либо приходившее мне на ум не более истинно, чем видения моих снов. Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И заметив, что истина «Я мыслю, следовательно, я существую» столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии».
3.
Держите меня семеро, но я не могу подавить в себе желание подражать повествованию Декарта, которое мне почему-то напоминает авантюрный роман. Примерно в таком духе мог бы излагать свои приключения какой-нибудь мореплаватель, затеявший авантюрное путешествие с целью открытия новых земель.
Так вот, после того, как мне стало понятно, что формула «kogito ergo sum» является отправной, и значит, критической точкой всего учения Декарта, что-то во мне взбунтовалось и не позволяло принять эту формулу без возражения.
«Но почему такое внимание к мышлению?» - недоумевал я. Разве нет более существенного признака жизни? Почему нельзя было сказать: «Я дышу – значит, существую» или «Я испытываю боль, я страдаю – значит, я еще жив?» Если все дело в сомнениях, свойственных мышлению, то почему бы не усомниться в собственных сомнениях, как предлагал Паскаль, критикуя Декарта?
Допустим, я вижу дерево, но сомневаюсь, что это дерево. Но тогда что же я вижу, и главное, вижу ли я вообще? А если я ничего не вижу, то не стоит ли усомниться в том, что я живу? И что, если сомневаюсь вовсе не я? Ведь я-то точно вижу дерево. Значит, во мне сомневается кто-то другой? А я? Где и что тогда я? Вот и скажите теперь, могут ли подобные сомнения служить доказательством того, что я существую, или что существую именно я, а не какой-то спятивший тип, обитающий во мне?
И вообще, почему это Декарт решил, что сомнения и мышление – птенцы одного гнезды? Мышление, конечно, является плодом страхов и сомнений первобытного человека. Но из этого следует, что сомнения, питаемые страхами, появились, прежде, чем человек научился делать логические выводы. Животные тоже умеют сомневаться. Предложите любой чужой собаке косточку, и почти наверняка она, прежде, чем взять ее выкажет некоторые колебания.
Сомнение – это чувство, чувство неуверенности в правильном решении, чувство недоверия к реальности, к знаниям. Это чувство может быть осознано человеком, а затем осмыслено, но основания для сомнений отнюдь не вытекают из логики решения задачи. Я же не говорю: «Дважды два – четыре, следовательно, я сомневаюсь». Сомнение, скорее, иррационально и принадлежит сфере интуиции. Очевидно, у интуиции есть повод опасаться неверных выводов. Да вот, и сам я сомневаюсь в истинности формулы Декарта, прежде всего, интуитивно.
[justify] Вместе с тем я понимал, что идея о мышлении как о признаке существования принадлежит великому уму. Ведь Декарт является автором аналитической геометрии, без которой немыслима наша цивилизациях с ее компьютерами и спутниками. Однако в формуле Декарта сомневались многие мыслители. Пробуя на зуб каждое слово в его тезисе, они то приходили
