вслед за вчерашним своим другом.
–Ну, друг мой, все в сборе, – весело начал Рене, когда Ронове нагнал его. – И ты, и Базир, и я, и даже Абрахам.
Ронове веселья Рене не разделял.
–Жаль только, – продолжил церковник, – Стефания не дожила до этого момента! Ох, невинная душа. Мы все запутались, увязли. Но наша ли в том вина?
Вот эти слова уже были ближе Ронове. Он чувствовал, как подступает решение, какое-то решение, до которого он сам не дошёл, но в котором отчаянно нуждался.
–Есть и наша, – осторожно заметил Ронове. Теперь они стояли друг против друга. Двое – привыкшие выживать. Двое – оставившие позади и честь, и совесть, и мораль, и дружбу.
–Но есть и сила обстоятельств, – церковник посерьёзнел и стал говорить тише. – А ещё есть чужая сила. Сила, решившая, что может властвовать над нашими жизнями и определять нам путь! Судить нас, клеймить нас… всё ли от нас зависело?
Ронове молчал. Он привык, что за подобным тоном ничего хорошего не кроется. В последний раз Вильгельм говорил с ним именно таким тоном, когда убеждал жениться на лже-Стефании, которую сам же и убил на церемонии фальшивой свадьбы.
Но Рене не мог знать этого. Он привык к прошлому, к прежнему Ронове, и говорил с ним так, как раньше, когда убеждал охотиться на Абрахама, Стефанию и Базира и поддерживать легенду о борьбе самого Рене со злом, и говорить о нём, как о единственном, кто может вести церкви.
«Он меня использует. Они все меня используют» – откуда взялась эта мысль, а главное – зачем? Ронове не знал. Он почувствовал только резь где-то в голове, которая, впрочем, мгновенно прекратилась, но этот миг боли отрезвил что-то зарождающееся.
–Не всё, – продолжал Рене, слегка удивлённый тем, что Ронове не цепляется за намёки. Церковнику пришло в голову, что его недавний соратник просто допился и перестал эти самые намёки улавливать. – Мы хотели жить. Хотели бороться. И ты, и я – мы совершили много ошибок, и многое потеряли, но теперь нам нечего делить. Абрахам придёт спрашивать и с тебя, и с меня. Причём сделает это так, словно сам он безгрешен, и с него не спросит уже никто.
И снова глупое мрачное молчание.
–Нам надо объединиться, – прямо сказал Рене. – Тебе и мне. И если Абрахам призовёт нас с тобой к ответу, то мы призовём его. Где его хвалёная доблесть? Где его борьба со злом? Где его ответы за боль и разрушенные судьбы? Наши судьбы? Мы расскажем всем соратникам…всему штабу, что Абрахам далеко не…
Ронове вдруг криво усмехнулся. Рене предположил, что это отклик на его мысль, и ободряюще улыбнулся в ответ, но Ронове вдруг отозвался совсем иначе:
–Без меня!
Этого Рене не ждал. Он думал, что Ронове, как и всегда, схватится за любую возможность, чтобы спасти свою шкуру. Не может же он не понимать, что Абрахам припомнит им всё и нужно как-то сыграть на опережение, чтобы сохранить остатки своего положения?!
–Ты, видимо, не понял, – мягко укорил Рене, – я могу объяснить тебе чуть понятнее.
–Я понял, – заверил Ронове, – я просто…
Он прислушался к себе, да и вообще впервые настолько серьёзно задумался о том, что он, собственно «просто». Равнодушен? Нет. Равнодушия нет. Равнодушие – это милость, которую ему никто не даровал. Разочарован? Нет. Разочароваться можно было ему лишь в себе, а это Ронове уже успел сделать давно.
–Устал, – нужное слово было лёгким и страшным. Оно отозвалось с готовностью, вспыхнуло алым цветом. Цветом пожарища. Цветом крови Стефании и лже-Стефании. Цветом вспыхнувшего стыдом лица Елены С…
–Абрахам тебя сожрёт! – Рене продал себя. Он не ожидал, что Ронове окажет вдруг сопротивление ему и предлагаемому спасению. Это было невероятно, и он не сдержался. – Сожрёт живьём!
Но Ронове и здесь пожал плечами:
–Ну и пусть. Я думаю, он устал не меньше меня. Кто-то, в конце концов, должен разбить наш узел и эту паутину.
Рене не попытался задержать не оказавшегося прежним Ронове, и лишь безмолвно досадовал, глядя в ссутулившуюся его спину. В прежние время Ронове был статен и гордился ровной красивой осанкой, а теперь?
А теперь случилось невероятное. И прежде всего, это невероятное касалось Ронове и совсем не в области ровной спины. Он боялся Абрахама, но связываться с Рене, пусть даже ради спасения, он не желал. Хватит с него. Когда-нибудь нужно и ответить за всё. Базир был абсолютно прав, когда врезал ему! Каждый раз был прав – сам себе Ронове это признавал. Страх перед Абрахамом не оставлял его, но в эту минуту Ронове чувствовал, что поступил очень правильно, как, может быть, уже не поступал очень давно.
Базира выловить оказалось труднее. Он был востребован, а ещё – нелюдим. Перемещаясь быстрой тенью, он перехватывал дела и нагружал себя чем угодно, лишь бы отвлечься и не думать. Дела, кстати, выполнялись из рук вон плохо, и если бы не Глэд и Уэтт – молча страхующих его, все заметили бы несостоятельность Базира. А так он, обещая тут и там помощь в организации того или иного подготовительного дела, тут же забывал об обещании. Бумаги, взятые для заполнения и переписей присутствующих и разосланных для заданий, валились из рук, путались…
Он нагружал себя делами, но не мог их выполнять. Мысли побеждали руки. Пальцы дрожали, мысли уходили далеко, на бумаги падали чернильные кляксы. Глэд переписывал за ним – Уэтт не умел писать и даже имя своё, как подпись, мог начертать с большим трудом. Уэтт выполнял подвижные задания: бегал, командовал, распоряжался, решал…
Когда же Базир спохватывался, вскакивал вдруг в ту или иную комнату, то обнаруживал, что всё или выполняется или уже выполнено. Узнав это, Базир качал головою, бормотал под нос, что совсем этого не помнит, и получал удивлённо-сочувствующие взгляды в спину: надо же, заработался, бедняга!
Даже Арману Глэд попытался соврать и при его вопросе, что делает Базир, ответил:
–Он работает буквально на разрыв, и…
Под внимательным взглядом Армана Глэд, конечно, сразу сдался, понял, что заврался, прикрывая Базира и выставляя свою инициативность и инициативность Уэтта за распоряжения Базира, и возмутился:
–Ему просто надо прийти в себя! Что мы – нелюди какие?
Арман отмахнулся и посоветовал в присутствии Уэтта про нелюдей не говорить – без Марека оборотень сделался неподатлив к штукам.
Но тот, кто хочет, то найдёт. Рене выловил Базира и понял, лишь взглянув на несчастного, что тот нуждается не в спасении, а в покое. Пришлось пойти на чуть большую хитрость, чем рассчитывал Рене.
–Я хотел покаяться перед тобой и Стефанией, – в эту минуту голосу Рене, слезам, что явно звучали в нём, мог позавидовать даже самый искренний и скорбящий человек. – Я столько заставил вас перенести! Я верил, что вы стали мне врагами. Вы не пришли ко мне. Вы бежали… куда? Зачем? Друзья так не поступают, и я вынужден был…
Рене осёкся. Рыдания душили его, и лишь Господь Всемогущий знал цену этим настояще-ненастоящим рыданиям, в которых была всё-таки скорбь, но больше было желания выжить.
Лицо Базира, которое Рене так часто находил маской, дрогнуло от жалости. Прежде Базир относился к нему весьма скептически и прохладно, но сейчас, когда мир рушился опять и снова, когда у Базира не было и одной опоры…
Если Стефания, что умерла на глазах Базира, была ненастоящей, если Абрахам убил настоящую, руководствуясь бешеной верой в то, что поступает по отношению к ней же милосердно, если не осталось в этом мире неперевёрнутой правды, то, быть может, и Рене это касается? Что если он не мерзавец, забравший себе чужую славу и перенёсший свои злодеяния на них?
Почему этого не могло быть? Разве это менее вероятно, чем подлог Стефании? или чем её убийство из «благих» побуждений?
–Мы все ошиблись, – прошелестел Базир. – Мы все натворили дел, но мы ведь так не хотели!
Эта мысль висела в нём невысказанным отравляющим всё ржавым крюком. Они не хотели, в самом деле не хотели зла. Они хотели бороться: сначала показать истинное лицо Церкви Животворящего Креста миру церковников, затем бороться со злом Цитадели и павших Церквей, а в итоге не пришил ни к чему однозначному, увязли в крови и в предательствах, в собственной низости и подлости утонули.
–Увы, – Рене перестал рыдать. – Увы… Мы почти воссоединились. Ты, я, Ронове, Абрахам теперь тоже.
Рене замер – ждал реакции. После провала с, казалось бы, абсолютно решённым и предсказуемым Ронове, нужно было быть начеку.
Руки Базира сжались против воли в кулаки.
–Я убью его! – тихо, и от этого ещё более страшно пообещал Базир. Рене почувствовал, как по спине пробежал холодок радости: о ком бы ни шла речь, ему на руку!
–Ронове, – ответил Базир, подумал, и добавил, – и Абрахама, если смогу.
«Сколько же я пропустил?!» – ужаснулся Рене. Это же Базир! Базир, говорящий об убийстве. Человек с прозрачным взглядом, в котором когда-то была лишь насмешка и холодность ко всему. Базир, которого, похоже, всё-таки сломали. И сделал это не Рене, не его церковники, а друзья самого Базира.
–Но за что? – спросил Рене. – Нет, я понимаю, что Абрахам – это далеко не апостол, но ты же был к нему привязан. А Ронове трус, но он снова с вами. И…
–Абрахам убил Стефанию, – безразличным голосом промолвил Базир. это безразличие стоило ему больших усилий, не будь его, отпусти Базир последний контроль, который способен был ещё соблюдать, и его голос зазвучал бы отвратительно высоко.
Вот тут Рене растерялся. У него была другая информация. По лицу Рене Базир понял, что сказал что-то не то, и разум вернулся к нему. Базир снова овладел собою и попытался вывернуть ситуацию:
–Как я…и как Ронове. Мы все не уберегли её.
–А…– Рене сделал вид что поверил. Он знал, что такое ложь и пользовался ею прекрасно. А заодно видел, когда ему лгали. Из Базира, по крайней мере, в таком состоянии, получался очень плохой лжец.
Но Рене мало беспокоила мёртвая девка. Он увидел в Базире ненависть к обоим своим недавним соратникам, и понял, что объединения Абрахама и Базира можно не опасаться. Эти двое не сыграют против него. А если будет очень плохо или будет возможность, то можно попробовать стравить пораньше и вообще не беспокоиться о своём благополучии.
Рене уже был готов идти, довольный итогом проведённой работы, когда Базир попросил:
–Рене?
Как неуверенно звучал его голос! Как дрожал!
–Да? – Рене понимал, что неизвестно, как ещё сложатся обстоятельства, силой которых он пытался привлечь Ронове на свою сторону, и потому обернулся к Базиру без ехидства и насмешки.
–Исповедуй меня, – попросил Базир. – Мне кажется, я больше не могу.
Рене мог отказать. Мог сказать, что Базир давно уже отрёкся от креста и служит теперь непонятно кому, что Рене не обязан оказывать такую услугу, но, опять же – как по-разному могли сложиться обстоятельства! И стоило ли разрушать хрупкий мир с Базиром, отказывая ему в такой малой просьбе?
–Не посылает Господь испытания большего, чем ты можешь вынести, – ответил Рене как можно мягче, – но на правах твоего старого друга я могу тебя исповедовать.
Рене снял с шеи увесистый крест, вытянул с ним руку и предложил:
–Вставай на колени, и исповедуйся. Вряд ли в вашей дыре есть что-то получше. Расскажи о том, что тебя тревожит, и я прочту над тобой Покаяние. Забыл совсем?
Базир поколебался. Затем признался:
–Как мне быть? Я хочу исповеди, хочу покаяния, но не хочу,
