Превратности судьбы

если говорить откровенно.
      - Выходит, что истина не может терпеть никого, кроме самой себя. Это хорошо?
      - Это лучше, чем неопределенность, которая скрывается за недосказанностью, могущей привести к неправде, а то и к прямой лжи.
      - Но прямая ложь уже не ложь, если ложь кривая, есть кривда, обратная правде.
        - В таком случае прямая ложь есть истина лжи, изобличенная, откровенная ложь, ложь в свете истины. Есть и ложь в себе, во тьме.
        - Ложь в себе знает ли, что она ложь?
      - Это трудный вопрос. Может быть, такая ложь есть заблуждение, самообман.
      - Да, ложь в себе есть заблуждение. Но самообман не есть уже бессознательное заблуждение. Это намеренная, сознательная ложь, правда, не другому, а самому себе. Значит, мы определили неопределенность в качестве условия возможности лжи, ложности, которая есть в познании истины. Выходит, противоречива не сама истина, а путь, который ведет к ней через ложь, как препятствие на пути к истине, к правде. Истина потому правда, что она правильная, прямая. Но где? На пути к себе? Нет, в конце пути. Что же в конце пути? Будущее или сама вечность?
        - Будущее – это одна из остановок на пути к вечности.
        - Если остановка, то препятствие? Значит, ложь?
        - Нет, не ложь, но не сама правда, а намек на нее, установка на правду.
        - Остановка как установка?
        - Место отдыха по ходу движения к истине. Но такая остановка, если задержаться угрожает обратиться в отказ от истины, в ложь.
        - Значит, ложь заключена в прошлом. Она проходит?
        - Да, она явление преходящее. Вечна только истина.
        - Она еще не прошла.
        - Но мы и не в конце пути к истине.
        - Значит, мы не знаем точно и верно, что не заблуждаемся на счет правды?
        - Об этом мы узнает только в самом конце пути к ней.
        - Да, уж. 
        - Знаешь, Жак, то, что мы воображаемым и принимаем за будущее, является для нас непостижимым, непознаваемым. Однако оно вполне постижимо как настоящее. Постижение непостижимого непостижимостью есть ясновидение, предвидение видимого. Такое постижение свойственно мистикам, ведьмам, ведьмакам. Мне доступно другое - мысли и в них идеи.
        - Что есть идея?
        - Трудно понятным образом прямо сказать, что это такое. Сам я понимаю идею в качестве существа мысли. Есть и такие существа, а не только мы, как телесные существа.
        - Так мы существа тела или души?
        - Я думаю, что ты неправильно сформулировал вопрос, противопоставив друг другу тело и душу. Люди есть душевные существа в теле.
        -  Если это так, то откуда вы, ваша светлость, знаете, что есть существа мысли? Неужели вы их видели или беседовали с ними?
        - Они невидимы, как и наши мысли. Лично со мной они не беседовали, но я слышал, как они разговаривали друг с другом.
        - Каким образом? Вы слышали их ушами?
        - Совсем нет.
        - Тогда чем?
        В ответ принц поступал себя по лбу указательным пальцем и пояснил словами: "Головой. Умом". Мысли можно зреть умом.
        - То мысли. Вы же ведете речь о существах.
        - Для меня мысли - существа, вернее они есть явления существ из иной реальности - реальности уже не существенной, натуральной, а сверхъестественной.
        - Ну, если только так, продуманным образом. Теперь мне понятно, о чем вы пишете роман, - о скриптах.
        - Спасибо, Жак. Хорошую мысль ты покинул мне о том, как их назвать.
        - Кого? Скриптов?
        - Да, моих персонажей.
        - Выходит, герои вашего романа - это существа из мысли?
        - Да, они созданы из мысли, которая мне пришла в голову в состоянии вдохновения, в духе, мысленным образом которого и является идея.
        - Следовательно, ваши персонажи, герои вашего сочинения сочинены вами под действием духа, внушены вам? Этот дух тоже существо? Существо мысли или духа?
        - Какие трудные вопросы ты задаешь мне. Мои герои есть творение не чужого внушения, но моего помышления. Вся сложность их творения заключается в том, что они замыслены мною в духе.
        - Если я правильно понимаю вас, то вы думаете, что их творение не обошлось без духа как существа?
        - Верно.
        - Но этот дух есть существо мысли или духа?
        - Ты подозреваешь его в том, что он тоже может быть моим измышлением, если является существом мысли?
        - Вроде того.
        - Вот поэтому он есть духовное существо, независимо существующее от моего помышления. Но он становится мне доступным в мысли уже не прямо, как дух, а как идея посредством, через мысль.
        - Не есть ли тогда идея ангел, посланный вам мыслью духом?
        - Да, да, вот так вернее.
        - Ангел - существо мысли?
      - Нет, он существо не мысли, но идеи, идеальное существо мира духа. Однако мне он доступен в виде мысли, в котором я могу признать его существование и принять его, понять. Другие принимают ангелов на веру. Понимают ли они ангелов, этого я доподлинно не знаю, ибо они являлись мне только в мысли. Может быть кому-то, вроде пророков, они являлись в слове веры как посланцы бога.
        - Как интересно! Вы странный писатель.
        - Я сам такого же мнения о своей персоне.
        - Ваша персона - это вы сами, лично или ваша часть, или кто-то другой?
        - Кто еще?
        - Ну, я не знаю...
        - "Лично", "персонально" означает в целом человека в его заявлении, а не частично.
        - Понятное дело. Герои вашего "Скриптория" есть образы реальных людей?
        - Никак нет. Это существа из мира слов, сотканных из мыслей.
        - Так значит, они являются существами слова, а не мысли?
        - Нет. Они существа мысли, но благодаря мне как автору живут в мире слов.
        - Мне это не понятно.
        - Объясняю: обычно писатель живет в мире вещей, которые лепятся из слов. Слова писателя есть агенты, действия его желаний. Я же как интеллектуальный писатель живу в мире слов, сотканных из мыслей. Мысли мои, но они есть явления желаний духов.
        Мне тут вспомнился один индийский принц Сиддхартха, который искал за словами - реальностью для мысли, - не вещи, как другие люди, для которых мысли есть желания, их чувства, а нечто иное, не материальное, а духовное. Однако он не догадывался о том, что этим духовным служит идеальное, явление которого сознания представляет мысль. Мысль и есть желание, но не твое, а духа, бога, ангела, иного. Тогда как у обычных людей желания являются мыслями. Причем эти желания только в лучшем случае есть их личные желания, обычным же образом они общие.
        Сочиняя текст, я подбираю слова под мысли. Мысли являются для меня формой, а слова - материалом воплощения. Мои слова несут не вещное, а идейное содержание. Мысль является в слове в качестве смысла. Если в жизни реальны вещи, то в моем тексте идеи, которые я нахожу в словах как символах, имеющих смысл. Обыкновенно писатель пишет о вещах или делах, которые желает получить с помощью слов. Его желания становятся мыслями, которые находят себя в нужных словах. У него вещи реальны, слова символичны, а вместо мыслей фантазии. У меня, напротив, мысли являются желаниями; слова им служат для удовлетворения желания невозможного, стремления к идеалу. Он реален в качестве духа. Смысл же есть образ духа как универсалии, конкретно всеобщего содержания.
        - Во как.
        - Вот так. Обычным образом смысл дается человеку не через мысль, а через чувство. Не мысль, а вера, надежда и любовь сообщают душу в теле с богом. Разумеется, я, как и любой человек, верю, надеюсь и люблю. Но мне этого мало для того, чтобы чувствовать себя человеком. Все сказанное становится для меня реальным, понятным в мысли.
        - И давно вы так думаете?
        - Нет, недавно. Ты так же представляешь и переживаешь то, что есть?
        - Я не су… гм… я простой человек. У нас, у простых людей, все происходит прямо, без затей, без ваших мыслей. Если мы чувствуем, то чувствуем, переживаем, а не ощущаем, или представляем. И для этого, для того, чтобы удостовериться в том, что оно реально, мы не раздумываем, как вы.
        - Неужели? Ты не прибедняешься.
        - Вам господам…
        - Может хватит паясничать, представляться простаком? Ты будущий кавалер, господин. Кстати, и среди господ я встречал таких людей, которых ты только что представил, показал. Их большинство.
        - Хорошо, вы принц. Вам позволено так жить. Возьмите того же индийского принца. Я слышал, он взял и покинул дворец, стал нищим проповедником. Была бы охота! От души посмеялся. У вас герой, этот… как его, скриптор, тоже так шутит?
        - У меня роман не комический, а серьезный, философский. Но в нем есть ирония.
        - Что это такое?
        - Помнишь Сократа у Платона?
        - Естественно, только вчера его слушал.
        - Вот ты все шутишь.
        - Никак нет. Я действительно вчера слушал, как вы декламировали вслух речь Сократа.
        - Допустим, я перевел фрагмент из Платона. Знаешь, как называется твой шутовской образ жизни и мысли?
        - Как?
        - Юмор. Ты комик, юморист. Комик малое выдает за большое и больше – за малое. Но если он представляет низкое высоким, то является уже сатириком, сатиром. В противном случае, выдавая высокое за низкое, он становится ироником.
        - Однако в вашей, точнее, в платоновской беседе Сократа со своими учениками, которую вы читали только вчера вслух в библиотеке, один из учеников назвал Сократа сатиром.
        - И что? Да, Сократ был похож на сатира, имел козлиную внешность, но был настоящим человеком, а не козлом. Если ты внимательно слушал, то должен был запомнить символическое сравнение Сократа с неказистым футляром, который скрывает внутри себя сокровище. Сократ имел внешность сатира, но за ней скрывалась прекрасная душа. В этом и заключается ирония. Иронично представлять высшее низшим. Так и Иисус показал, явил в телесной слабости силу духа.
        Без драмы, игры страстей невозможен роман. Но это не главное в нем. Главное не напряжение, зарядка и не расслабление, разрядка чувств. Важен не сам выстрел, кульминация действия, а эхо, рефлексия и переживание того, что случилось. Это и есть смысл произведения, не денотат, а коннотат, сопутствие физическому действию как действие вразумленной души. Это содействие и есть то деяние героя произведения, которое он совершает в душе читателя, очищает его душу от напряжения страстей, которые заводят, поражают и устрашают его сердце. Это так называемый «катарсис». Но у меня в тексте он несет не только чувственную, но еще и сверхчувственную, интеллектуальную нагрузку. Это, можно сказать, интеллектуальная страсть, любовь к истине, сверхчувственная интуиция. Она не только интуиция, но еще и фантазия.
        - Ваша светлость, вы неисправимый фантазер.
        - Пусть так. Чему бывать, того не миновать. Пусть так и будет. Такова судьба и ее перипетии, превращения.
        - Превратности судьбы. На какие только превращения не пускается судьба. В итоге мы меняемся и не всегда в лучшую сторону.
        - Что ты имеешь в виду? Введи в курс дела.
        - Легко. Я веду речь о том, что со временем мы изменяем взгляды на жизнь.
        - Короче говоря, ты говоришь о смене вех, идей. Говоря языком Платона, ты ведешь речь о смене парадигм, установок, идеалов, ценностей. Я понимаю тебя. Но есть то, что неизменно. Это идеи. В