Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть первая

порядком оробевший герой занервничал и засуетился на стуле - и трусливо опустил голову вниз, на книги и тетради будто бы переключился. Их он машинально начал даже листать из конца в конец, изображать занятого студента. Сам же при этом переводил дыхание и собирался с духом как попавший в нокдаун боксёр, изо всех сил пытаясь разрывавшееся от счастья сердце унять, сделавшее его лицо багровым и раздувшимся как в бане…

Через секунду-другую он чуть успокоился, пришёл в себя - и опять робко поднял голову и посмотрел вперёд. И снова столкнулся с направленными прямо на него по-восточному тёмными и чарующими глазами Тани, огромными и огненными, почти в пол-лица, необычайно умными и внимательными как и всегда, вопросительными и лукавыми как у ребёнка, страстными и чувственными как у невесты… И стыд, и благодарность, и упрёк, и надежда вперемешку с недоумением, и даже и тайная и счастливая ласка будто бы, замешанная на симпатии, на приязни, и что-то такое ещё - невыразимо-чувственное и отчаянное, по-настоящему великое, светлое и прекрасное почудилось Кремнёву в её распахнутых настежь глазах, в которые ему было до ужаса страшно смотреть… и сладко, и томно, и упоительно одновременно…

И опять он не выдержал волевого и жгучего до мурашек взгляда Мезенцевой - стыдливо опустил глаза ниц: зарылся в учебники и тетрадки будто бы как последний трус, листами и страницами зашуршал как в норе мышка. И даже втянул голову в плечи, горе луковое, от страха даже слегка пригнул её, за деревянной перегородкой инстинктивно прячась как за спасительной ширмою, за стеной…А когда через минуту, успокоившись и отдышавшись от наваждения, он в третий раз поднял глаза и взглянул вперёд, - то увидел перед собой лишь шапку густых и пушистых золотисто-каштановых волос на склонённой головке Тани, чисто вымытых с утра и аккуратно расчёсанных на пробор, запах цветочных духов источавших будто бы: так ему со страху почудилось. При желании, чуть приподнявшись на стуле, её волосы можно было бы потрогать и даже нежно погладить вытянутой вперёд рукой, их природной мягкостью и чистотой, и шёлковой прелестью насладиться! Так всё это было близко тогда от него, так мило, притягательно, остро и волнительно одновременно!...
А ещё он увидел, внимательно смотря вперёд, пока была такая возможность, белую полупрозрачную шёлковую блузку на своей визави, новую и дорогую по-видимому, импортную, плотно облегавшую шею и плечи Мезенцевой, поперёк перетянутые с обеих сторон лямками белого лифчика. Заметил, что накрахмаленные углы воротничка блузки украшали багряно-розовые цветы, гармонично и празднично смотревшиеся на белом… Рук Татьяны он только не рассмотрел: перегородка мешала этому. Жалко…

«…Неужели же это она для меня сегодня так парадно вырядилась и помылась?» - было тогда первое, что он в угаре подумал. И окончательно потерял голову от подобного рода мыслей и чувств…

9

Ещё несколько раз: может три, а может и все четыре, - они, впервые сидевшие за одним общим столом и на расстоянии метра всего один от другого, встречались и прожигали друг друга страстными и откровенными взглядами, от которых оба уже горели, пылали душевным огнём, если по лицам судить, и дурными делались, блаженными и неработоспособными… Пока, наконец, Мезенцева ни поднялась решительно из-за стола и ни пошла вон из зала, предварительно прямо и недвусмысленно на наблюдавшего за её уходом Максима сверху вниз посмотрев, будто бы даже поманив его за собою: так ему показалось, во всяком случае... Пройдя лёгким широким шагом по залу, шагом физически здоровой девушки, как это сразу же отметил для себя Кремнёв, она дёрнула на себя ручку двери… но перед тем как выйти наружу, она обернулась назад, и опять на Кремнёва взглянула страстно и даже требовательно, который, однако, как приклеенный на месте сидел - и вдогонку за БОГИНЕЙ своей бросаться не собирался... даже и не помышлял о том...

Мезенцева ушла из зала, оставив вещи свои на столе лежать, а значит - намереваясь вернуться назад в скором времени. «Пошла погулять, наверное, отдохнуть от конспектов и книг; а может и в туалет понадобилось зайти, привести в порядок волосы и лицо; или просто у окна постоять, проветриться и освежиться», - было первое и единственное, что подумал тогда оставшийся один Максим, переваривая внутри себя свалившийся на него праздник сердца, успокаивая взбудораженные нервы и душу, закипевшую кровь студя, как и воспалённое естество своё в одиночестве охлаждая.
Честно признаемся, как на духу, что он даже обрадовался тогда временному уходу Тани, давшей ему возможность остыть и прийти в себя в одиночестве, собраться с духом и мыслями - и передохнуть, сил и стойкости для любовных дел набраться, смелости. Они такими энерго-затратными оказались на практике и такими страшными на поверку - эти амурно-чувственные дела, вполне сравнимыми по накалу страстей даже и со спортивными состязаниями!!!
Выходить же и знакомиться с ней в коридоре накануне государственного экзамена, или же где-то ещё, к чему она его, уходя, будто бы настойчиво призывала - как ему это почудилось со стороны, - он тогда абсолютно точно не собирался - не был к тому готов ни физиологически, ни психологически, никак. Это было бы выше всех имевшихся у него в тот момент возможностей и сил, которых он столько уже потратил за последние дни, пошагово и осторожно очень приближаясь к своей обожательнице и чаровнице, визуально знакомясь и привыкая к ней... Да и не мог он ничего серьёзного ей пока предложить, при всём, так сказать, желании, что в таких случаях влюблёнными парнями своим девушкам предлагается. На что он внутренне и сам настраивался в течение последних двух лет - это правда. Но не прямо же сейчас, не сегодня...
Ведь он и не думал, и не предполагал ещё даже и день назад, что это у них всё так стремительно и неожиданно произойдёт - такое их внутреннее сближение и породнение душами. Он лишь попытался вчера, набравшись мужества и утеряв контроль над собой, на метр к ней приблизиться, только на метр! Для него уже одно только это было величайшим духовным подвигом и достижением!... Знакомства же с ней он бы уже не выдержал - ни эмоционально, ни психологически, никак: для него это было бы запредельно!... Да и не оставалось уже времени у каждого из них на близкое знакомство и дружбу, совсем-совсем. У Кремнёва назавтра намечался последний экзамен - и всё, прощай тогда любимый Университет, прощай факультет и товарищи до сентября-месяца. И у самой Мезенцевой подобная же наблюдалась картина: последний экзамен ей на днях предстоял, может и завтра даже - и на практику.
Ну и чего тогда заранее ДЕЛО НАИВАЖНЕЙШЕЕ начинать: её и себя спешкой и суетой нервировать и баламутить?...

Поэтому-то он и сидел спокойно на стуле - не дёргался и не горевал, не предвидел ничего плохого на будущее. Потому и не кинулся со всех ног вдогонку, зная, что Таня скоро вернётся назад и тихо сядет напротив, где и всегда сидела. Сядет, оправится и успокоится, поднимет голову, посмотрит вперёд, встретится с ним глазами - и вся как зажжённый бенгальский огонь счастьем засветится и заискрится… И у них с новой силой и страстью продолжится их щемящая и духоподъёмная ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ - такая яркая, красочная и стремительная на удивление, и на зависть всем, которой конца-края не будет!
А потом он, уставший от переглядок, томлений и сердечных страстей, и её, как можно предположить, достаточно уже истомивший ими, - потом он тихо поднимется, мысленно поблагодарит свою Танечку за всё за всё, попрощается с нею до осени - и перейдёт в другой зал, большой. Там ему поспокойнее и потише будет в плане сердечных чувств, немыслимых и нестерпимых… Там он соберётся с мыслями в тишине, любовное наваждение сбросит и подальше усилием воли отгонит, а недостающих знаний, наоборот, добавит перед завтрашним, последним по списку экзаменом. Вот и всё, и хватит пока. А остальное, главное, - уже в сентябре, когда они опять непременно встретятся в Универе и продолжат задушевную песню свою, на которую им будет отпущен целый год по времени, подумать только - целый год!!! За год можно будет всё успеть - и познакомиться, и объясниться, и подружиться.
Так он думал-планировал всё то время, покуда Мезенцеву сидел и ждал, которая задерживалась на прогулке…

10

Через какое-то время она, наконец, вернулась, сияющая и счастливая, какой и была всегда, какой Максим её с первой встречи помнил, подошла к столу уверенным, лёгким шагом и тихо села за стол - книги и тетрадки к себе придвинула, углубилась в них и начала напряжённо думать и запоминать, будто бы забыв про Кремнёва… Но потом, под воздействием горящих кремнёвских глаз, в упор как прожектора на неё направленных, она подняла голову и взглянула на Максима добро, прямо и просто, и по-особому, как ему показалось, внимательно... И опять в том её взгляде пронзительном и лучезарном можно было бы при желании много чего интересного обнаружить и прочитать: и ума, и страсти, и мудрости, и доброты, и чувств огромных и неземных, совсем ещё не использованных и не растраченных на посторонних… Только вот щемящее и бодрящее чувство НАДЕЖДЫ на будущее в отношении Кремнёва во взгляде Мезенцевой вдруг почему-то пропало, увы, заменённое лёгкой досадой и грустью, и даже едва приметным разочарованием… Он стал для неё опять ЧУЖОЙ молодой человек, воздыхающий по ней старшекурсник - и только! Каким и был раньше, каким был всегда, с момента их первой встречи. То есть уже без всякой НАДЕЖДЫ сблизиться и подружиться, повторим, которую он только что, пусть и неосознанно, сам же и похоронил. По причине трусости и дурости своей молодой, как и неопытности в подобного рода делах, самых тонких и щекотливых в судьбах людских, самых душещипательных и трагических.
Но очарованный и одурманенный БОГИНЕЙ сердца Максим, ЛЮБОВЬЮ как солнышком ослеплённый и опалённый, тогда этого совсем не понял и не заметил, чудак, - мимо себя пропустил. Мужчинам подобные тонкие перепады сердечных чувств женщин вообще не дано замечать: они совсем по-иному устроены, как это с годами всё ясней и отчётливее автору видится, попроще, попримитивнее и погрубей...

Посидев ещё около часа напротив красавицы-Тани и сполна насладившись и наполнившись ею, под завязку что называется, до краёв, он после этого нехотя собрал свои вещи, сложил их в портфель в районе двух часов пополудни, тихо поднялся и вышел из зала вон в приподнятом настроении. Успев напоследок обдать свою склонившуюся над столом БОГИНЮ целым морем нежности и любви, мысленно жарко попрощаться с ней на два летних месяца.
Поменяв зал Мезенцевой на свой, просторный и привычный, он просидел там, с небольшим обеденным перерывом, до девяти часов вечера, когда уже работники закрывали читалки, выпроваживая упёртых студентов домой. С трудом успокоившись и остыв от любовного наваждения, он сумел тогда наверстать и выучить всё, что хотел, что временно упустил из-за Тани. И, собираясь в девять часов домой, он мог бы уверенно уже заявить сам себе, что готов к завтрашнему гос’экзамену полностью…

11

25 июня в 10-00 в составе своей 405-й группы Кремнёв сдавал государственный экзамен по военному делу, на котором почтенная