она о нём имеет какие-то представления. И Умник на волне этой взволнованности потерял в себя всякую осторожность и с блеском радости в лице согласно в ответ кивнул. Чего только и надо было Бодсюзу, тут же выведенную из себя в ярость, с которой она и обрушилась на Умника с помощью этой палки в руках.
И получил Умник не только по шее и по хребту, а он с приговоркой Бодсюзу: «Как тебе такое, Умник тут выискался?!», получал там и здесь, и куда только её палка дотянется. А Умнику ничего больше не остаётся, как только руками прикрывать себя. А отвечать на этот её вопрос, как он понимает, сейчас не предусматривается Бодсюзу. А вот как-нибудь потом, то в этом он не уверен – вряд ли ему захочется и нужно ли это будет, когда ответ на этот вопрос будет очевиден.
А между тем Бодсюзу проявляет столько силы воли и настырности в деле выпуска своего пара в сторону Умника, – вон как её припекло по причине неуравновешенных семейных отношений, – и она постепенно начинает выбивать в Умнике не только болевые ощущения, а в нём начинает формироваться ответная настырность, основанная на хватит уже и всему своя мера справедливости.
И вот когда Бодсюзу особенно достала палкой по хребту Умника, он не выдерживает больше молчаливо своего избиения, и из него громко прорывается возмущение его стойкости духа. – Легко бить безоружного!
Что неожиданно останавливает Бодсюзу, увидевшей в словах Умника прежде всего повод перевести дух, а уж затем то, что он хотел так за себя подумать – его справедливые доводы.
– А что тебе мешает мне ответить? – задаётся вопросом Бодсюзу, всем своим видом показывая, что она не понимает недовольства Умника. Кто как вроде не связан каким-то обязательством или обетом не отвечать насилием на насилие в свою сторону со стороны женщин. Я, мол, человек стойких и принципиальных убеждений, и считаю, что женское равноправие должно распространяться на все области их жизни и взаимоотношений с человеческой природой, и если мне в морду хотят вмазать, то и вы, будьте так уж логичны и последовательны, не ропщите на то, что и вам когда-нибудь туда же врежут из права на равноправие и равноценное распределение, как благ, так и неприятностей. А если я вам не врежу, то это будет считаться дискриминацией вас по полу.
Плюс Умник не связан верёвками по ногам и рукам, и тогда что всё это значит с его недовольной стороны. Вот о чём сейчас задаётся вопросом Бодсюзу. Ну а ловчить и хитрить, указывая на некие условности его пространственного положения в виде такой раскоряченности в шпагате, то раз он на него сел, то в чём тогда дело.
Но Умник, как оказывается, человек наикрепчайшей в себе вредности и недоступности женскому разумению, и ему все эти доводы ума Бодсюзу до одного места, и он заявляет следующее. – А разве по мне не видно?
И вот тут Бодсюзу, посмотрев ещё раз на Умника со стороны и объективно, чтобы потом у него не было причин утверждать того, что на него смотрели предумышленно и субъективно, то есть предрешённо, ловится на эту уловку Умника, которую он так умело вложил в свой ответ. Где он сыграл на чувствах и уверенности в себе Бодсюзу, которая должна была увидеть не само положение загнанного в тупик Умника, а то, что этого сморчка, она, волевая и сильная женщина, ни при каких раскладах не имеет права опасаться, – она его в любом случае согнёт в бараний рог, – и раз так, то почему бы не дать шанс этому сморчку на изменение своего положения всё равно в худшую сторону.
– Что ж, – говорит Бодсюзу, – хочешь, чтобы я увидела, то я увижу. – Здесь она убирает в сторону свою палку, и уперевшись взглядом в Умника, кто со своей стороны на неё смотрит немигающим взглядом, берёт и раз, хлопает перед собой в ладоши так, что отбивает пространство вокруг своих рук в пыль. Которая, окутав собой и Умника, вызывает в его носу до такой невозможности свербение, что он не может удержаться от того, чтобы со всей силы не чихнуть.
И так ему воодушевляюще и с подъёмом всего себя чуть ли не на ноги чихается, что когда он открывает свои глаза после этого вдохновляющего чиха, то не сразу своим глазам может поверить, обнаружив себя на одном уровне нахождения и стояния с Бодсюзу. И Умник с изумлением бросает взгляд на свои ноги, теперь находящиеся в вертикальном положении, затем с тем же восторгом смотрит на Бодсюзу, стоящую перед собой и с насмешкой на него смотрящую, и как бы её спрашивает: И как это так всё быстро вышло?
А вот у Бодсюзу на его счёт имеются другие планы, и она не собирается ему тут ничего объяснять, а она к нему обращается со своей издёвкой. – Ну теперь мы в равных условиях, как видишь. Так что можешь мне ответить, как того хотел. Я жду.
А Умник, когда перед ним так прямо встала ответственность за им сказанные слова, как-то в себе весь растерялся и в общем, не готов был симметрично и адекватно ответить Бодсюзу на то, что она в его сторону демонстрировала. И это притом, что в его плечах и в хребтине до сих пор отдаётся болевыми ощущениями вот такое паскудное отношение к нему этой Бодсюзу. Определённо заслуживающей для себя не только ударов тростниковой палкой по своей уже хребтине, чем в своё присутствие когда-то дома занимался со всей ответственностью главы дома и необходимостью не дать распуститься женскому нраву в Бодсюзу её супруг, сэнсей Якагама (у кого всё-таки не хватило стойкости и мастерства сэнсея, и он увлёкся саке), а раз гяру встала на путь воина, то есть той непреложной истины, какой следуют люди чести, самураи, то уж она на себя и за свой выбор затем пусть не пеняет, если будет получать по полной и без всякого смягчения удары судьбы по своему красивому лицу.
Ну а судя по тому, что Бодсюзу в своём личике ничего подобного из красоты не источала, то этот её выбор в сторону пути воина был уже давно сделан и не слишком удачно для неё, раз она оказалась так обезображена всеми этими ударами судьбы, что её супруг, сэнсей Якагама, не смог себе найти столько силы разума и воли, что решил утопить свою судьбу в чашке саке.
Но как бы всё в Бодсюзу не напрашивалось на то, чтобы себя превентивным кулачным ударом обезопасить от жестокости и ярости Бодсюзу, Умник, что за слюнтяй такой, явно отравленный современными тенденциями малохольности и странности своего поведения, не может никак решится на все эти ответные меры в её сторону. Ему, видишь ли, нужен повод или какая-нибудь веская причина со стороны Бодсюзу. И уж тогда он её взгреет, так взгреет.
А Бодсюзу, видимо, что-то подобное подозревает за Умником, и это её бесконечно радует и в лице над Умником надсмехает. – Тебе, как и всякому слабаку, нужен повод, чтобы женщину ударить. – Вот такую дерзость бросает в лицо Умнику эта самовольная и беззастенчивая на слова и на собственное бесстыжее по большей части дня поведение Бодсюзу, когда дома нет супруга, сэнсея Якагамы.
На что у Умника, со сжатыми в боль кулаках и перекосившегося в лице от досады на такой стервозный характер Бодсюзу, кого он уже уважал лишь за то, что она мать сэнсеев, нет почти слов, кроме этого последнего аргумента, после которого не приведи его господь к тому, к чему его безумная ярость может привести.
– А вот тут-то ты ошибаешься. – Говорит Умник. – В твоём случае мне не нужен повод, ты сама уже есть повод во всём своём корявом даже по местным традициям красоты лице. – А вот это уже было со стороны Умника ниже ватер линии и крайне обидно чуть ли не до слёз Бодсюзу. Но она сама виновата в том, что довела Умника до столь жестоких и крайних в её сторону слов.
Вот только Бодсюзу так не считает, как и в случае со своим супругом, сэнсеем Якагамой, кто свою страсть к саке оправдывает отсутствием семейного взаимопонимания и счастья, и так по мнению Бодсюзу во всём так себя ведут только с виду сэнсеи, тогда как на самом деле всё не так и стоит пнуть между ног этого самоназванного сэнсея, то от его хладнокровия и бесстрастия не останется ни следа, а одно только слезливое само неуважение. И Бодсюзу, будучи в курсе того знакового инструментария, с помощью которого сразу выявляется настоящий сэнсей, предпринимает в сторону Умника вот такого рода атаку на проверку его духа самурая – на его бусидо, что и есть сам дух самурая, его живое сердце, которое наделяет силой каждый его поступок. При этом надо понимать, что она атакует Умника не на прямую, а со свойственной свободному духу японской женщины иносказательностью, фатальной предсказуемостью и коварством.
– Благородный человек предъявляет требования к себе. Низкий человек – к другим. – Вот такую иносказательность бросает в лицо Умнику эта полная коварства и опасности Бодсюзу.
И у Умника появляются законные требования к Бодсюзу, пояснить свои слова и то, что она под ними подразумевает и имеет в виду. И Умник так их и говорит, без всякой этой восточной мудротени, чтобы человека запутать, а затем использовать в своих неблаговидных целях.
– Что всё это значит, Бодсюзу-сан? – спрашивает Умник.
А вот Бодсюзу-сан, совершенно не собирается прислушиваться к голосу разума, и она, несмотря на то, как к ней уважительно и по делу обратился Умник-сан, все эти его дипломатические посылы игнорирует и своим ответом ещё сильнее нагнетает и так уже хуже некуда обстановку. – Для начала то, что ты туп, как пробка от кувшина с саке. – Вот такое оскорбление бросает в лицо Умника Бодсюзу-сан. Из чего совсем не сложно сделать некоторые непреложные выводы насчёт такого остервенения в свою сторону Бодсюзу-сан.
Она, как ещё раз можно понять, не то что не нашла личного и тёплого счастья в объятиях сэнсея Якагамы, а он её сердце заморозил своей чёрствостью и равнодушием по отношению к ней, оставляя её переживать за него и замерзать одну в холодной квартире на Акинаве-стрит, разделяя себя и свою весёлость с залётными гейшами, и так сказать, через своё паскудное отношение к ней перекосил весь её разум и здравомыслие в сторону обвинения всего белого света в своей боли и неудачах на личном фронте.
И теперь она на весь белый свет смотрела через призму падлы сэнсея Якагамы, где она вместо того, чтобы разумно и обстоятельно во всём винить его, взяла себе за манеру во всём винить всякие стечения обстоятельств, олицетворением которых и выступают первые ей встречные люди, которые знать не знают подлеца сэнсея Якагаму, а Бодсюзу-сан уже их записала, как минимум в собутыльники сэнсея Якагамы: Всё вы одним саке мазаны, лёжа в канаве.
– Я, если хотите знать. – Со всей непреложной истиной и твёрдостью в голосе ответно вот это говорит Умник-сан. – Знать не знаю в чём держат саке и затем его разливают. О чём, как вы сами сейчас утрируя меня этими познаниями, преотлично осведомлены. И, пожалуй, не только теоретически, но и практически. Что, часто заливаете за воротник? – на этом своём вопросе Умник-сан делает неожиданный и странный выпад рукой к своему горлу, где он бьёт по нему открытым указательным пальцем и как бы фиксирует на этом своём действии внимание Бодсюзу-сан.
И сейчас отчётливо и ясно было сейчас доведено и донесено до её никчёмного против самурайского ума, что если она ещё будет тут пытаться из себя строить самостоятельную и волевую япону ж твою мать, то Умник-сан, как представитель гордого и только не в этом с ней случае
Всем нам хочется что-то сказать...