дьявольские?!.."
"Тиша" - так в семье Алехиных-Прохоровых звали Сашу Алехина, незаметного тихоню, который готов был днями и ночами пропадать в своей комнатке, где, склонившись над шахматной доской, он то играл с самим собой, то разыгрывал захватывающие партии корифеев. Тогда же, в детстве, он открыл в себе способность играть вслепую: ему стали ясно представляться меняющиеся положения противоборствующих сторон и связи, соединяющие своих и чужих: угрозы и способы их парирования, возможные варианты развития позиции, характер сражения на отдельных участках доски, которой перед ним вовсе не было.
Припомнилась Маэстро другая набоковская вещь, точнее - цитата из нее: "...сперва он научился разыгрывать партии, - бессмертные партии, оставшиеся от прежних турниров, - беглым взглядом скользил по шахматных нотам и беззвучно переставлял фигуры на доске. Случалось, что после какого-нибудь хода, отмеченного восклицанием или вопросом, смотря по тому, хорошо или худо было сыграно, следовало несколько серий ходов в скобках, ибо примечательный ход разветвлялся подобно реке, и каждый рукав надобно было проследить до конца, прежде, чем возвратиться к главному руслу. Эти побочные, подразумеваемые ходы, объяснявшие суть промаха или провидения, он мало-помалу перестал воплощать на доске и угадывал их гармонию по чередовавшимся знакам. Точно так же, уже однажды разыгранную партию он мог просто перечесть, не пользуясь доской..." "Как верно сказано! - в который раз восхитился Маэстро, - Словно обо мне..."Это было бесконечно давно...бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратные".
Маэстро с горечью покачал крупной лысой головой, припоминая зачин и окончание одного бунинского рассказа, читанного им в Париже в двадцать третьем году. "Но, как водится, мы не понимали своего счастья", - подумал Маэстро словами героя того рассказа.
Он не расслышал, как скрипнули несмазанные дверные петли, и в номер вошел некто в белых перчатках и фиолетовой униформе служащих гостиницы 'Эшторил-парк'. Фиолетовый субъект вкатил в тесный неуютный гостиничный номер тележку - по-видимому, ужин - и, не поздоровавшись, принялся выкладывать на небольшой прямоугольный стол тарелки, за которыми последовала пара кастрюлек из белого металла.
- А вот это - лишнее, - поморщившись, пробормотал Маэстро по-французски, - я плотно пообедал и ужинать не намерен.
- Тогда хотя бы глоток портвейна, - несколько развязно и на довольно чистом русском языке отозвался Фиолетовый. - Рекомендую, Маэстро, рубиновый "Доуру" трехлетней выдержки. Отлично согревает.
Маэстро вздрогнул от неожиданности, а незнакомец ловко достал с нижней полки тележки пузатую бутылку и два бокала и поставил их на стол. В его руках блеснул штопор.
- Saca-rolhas (штопор - по-португальски; прим. автора) - "спутник агитатора", - указывая на штопор, непонятно пошутил служащий гостиницы. Затем он профессиональными движениями рук в белых перчатках откупорил бутылку и разлил тягучую, почти черную жидкость по коньячным бокалам.
- Кто вы? - спокойно, без удивления, спросил Маэстро. Он осторожно, можно сказать, нежно обхватил пальцами левой руки один из бокалов и поднес его к лицу, чтобы получше рассмотреть "божественную влагу", вдохнуть ее пьянящий аромат.
Фиолетовый хмыкнул.
- О, да кто угодно! Хотите, представитель иудейской шахматной школы, бескрылой, трусливой, неспособной ни к художественному восприятию, ни к теоретическому осмыслению шахматной борьбы. Или посланец шахматной общественности Страны Советов, протянувшей руку помощи своему блудному сыну. Хотите, наконец, один из ярых приверженцев арийских шахмат, сочетающих творческий порыв и атакующую мощь нордической нации.
- Чего вы хотите? - улыбнулся Маэстро, сделав упор на местоимение "вы". Странная беседа, казалось, забавляла его.
Фиолетовый осклабился.
- Ну что может желать поклонник древней игры, оказавшийся рядом с великим Маэстро? Конечно, сыграть с ним пару-другую партий, чтобы потом похваляться на всех углах: я играл с самим Алехиным! И был близок к победе! Если бы, конечно, сыграл в решающий момент слон цэ-пять, а потом дэ-семь! Я, кстати, всегда преклонялся перед вашей идеей перевода слона в испанской партии с бэ-пять на цэ-четыре.
Маэстро вновь улыбнулся, хотя и не понял шутки, осторожно поставил бокал на стол и пристально посмотрел на Фиолетового.
- Играть в потемках?.. Вы - мастер, гроссмейстер?
- Любитель, причем третьей категории, - небрежно махнул белой перчаткой незнакомец. - Для вас, Маэстро, как я понимаю, играть не глядя на доску, или, проще говоря, a l'aveugle, не составляет труда. Был бы кофе, а он у меня имеется.
Фиолетовый небрежно указал на поблескивающий металлическим боком кофейник, который скромно размещался все на той же, нижней полке тележки, и едко заметил:
- Почту за счастье послужить вам, как вы в свое время изволили выразиться, в качестве Probierkaninchen. Только бы не пробирдамой.
Маэстро вздрогнул, нахмурил брови, заерзал в кресле. Порывистым нервным жестом провел рукой по массивному лбу - когда-то, в молодости, в минуты волнения он имел обыкновение теребить вихор рыжеватых волос, от которых ныне остались одни воспоминания. Кровь прилила к голове, учащенно забилось сердце, лоб покрылся испариной, захотелось расстегнуть ворот рубашки. Такое с ним случалось, когда неожиданный ход соперника опровергал его, Маэстро, расчеты. Чемпион впился глазами в собеседника.
- Ну, на подопытного кролика вы не очень похожи, - взяв себя в руки, холодно заметил Маэстро. Он обратил внимание на обувь Фиолетового. Из-под форменных брюк выглядывали не обычные ботинки, а добротные сапоги вроде тех, какие носил сам Маэстро на Галицийском фронте летом шестнадцатого года в разгар русского наступления, получившего сначала название Луцкого, а потом Брусиловского прорыва. Это немецкое словечко Probierkaninchen напомнило Маэстро обшарпанный вагон литерного эшелона; обыкновенный, буро-зеленого цвета вагон, с внешней стороны которого красовались двуглавые орлы вместе с вдохновлявшим на подвиги лозунгом "За веру, царя, отечество" и в котором он - медбрат, а точнее новоиспеченный помощник уполномоченного летучего отряда Красного Креста - отправлялся в Галицию. Там, в замусоренном тамбуре Маэстро от нечего делать, а также для проверки вариантов "Рюи Лопеса", "сицилианки" и скандинавской защиты, сыграл с каким-то прапорщиком-авиатором десятка три легких партий. Память услужливо напомнила, что раз двадцать Маэстро побеждал прапорщика в глубоком эндшпиле, в пяти встречах дело закончилось ничьей, а остальные партии, в которых "брат милосердия" направо и налево жертвовал тяжелые фигуры, пришлось сдать.
Маэстро хорошо знал, что среди слабых шахматистов встречаются такие, которые в нужную минуту находят правильный план, хитрую защиту, необычный маневр. Эти дилетанты вполне могут подсказать мастеру новые идеи, особенно в дебюте и миттельшпиле. Своими ошибками они дают ему случай поупражняться в остром использовании промахов противников.
... Возможно, этого случайного попутчика имел позднее в виду тяжелораненый штабс-капитан Беляев из второго Сибирского авиаотряда, помещенный в сентябре шестнадцатого года в лазарет Тарнополя. Маэстро вспомнил: однажды в бреду, мотая окровавленной головой, штабс-капитан прохрипел: "Подпрапорщик...изменник...вас...расстрелять за агитацию...".
Незнакомец промолчал - он колдовал над бокалами с портвейном и кофейными чашками. 'Неужели это тот самый подпрапорщик?', пронеслось в голове у Маэстро.
Неожиданно, подобно фокуснику, незваный гость извлек откуда-то канделябр старинной работы со свечой, поставил его на этажерку, слева от сидевшего в пальто постояльца, чиркнул спичкой, и через мгновение скромное жилище Маэстро озарилось неверным загадочным светом. Впрочем, черты лица незнакомца, который позволил себе сесть за доску с другой стороны подставки для чемоданов - там, где расположилась армия черных, оставались почти неразличимыми. Кажется, Фиолетовый был смугл и усат. "Уж не доктор ли Феррейра это?" - мелькнула мысль, но Маэстро прогнал ее, как совершенно невероятную.
- Ваш ход, Маэстро, - вкрадчиво сказал неизвестный.
