умереть. Не страшно ни за детей, ни за Любимую – сердце выхолащивалось и умирало.
Он был из семьи материалистов – и это было губительно. Что может принести в спасение себе человек ни во что кроме «цивилизации» и «прогресса» не верящий, разум один только – помутнение, да отказ?
…Будут «любовницы», компании и алкоголь. Будет нелепая, прежде времени, смерть. Высшей Защиты в этой сугубо «разумной» жизни не существовало. Было одиночество только и разверзшаяся вдруг пустота, какую прежде спасительно заполняла Любовь. Но теперь, вдруг, Любовь отступила, оставила его в одиночестве – и мир рухнул. Мир отвернулся от него. Осталась одна пустота.
Да, были, конечно, дети. Была любовь к ним. Но без света сердечного, без Любви той, кого десять лет назад назвал он Единственной, и эта любовь к детям и родителям стала туманиться и холодеть, отдаляться, как покидаемый берег. Холодело сердце – так верно охладевает оно у того, кого ничто-то уже не держит на земле, кому сегодня быть может – ночью или ввечеру – умирать. И это ощущение охлаждения и умирания сердца его уже не пугало. Алексей прислушивался только к тому и не сопротивлялся. Духом его овладела апатия.
Есть разная любовь: наученные веком, мы знаем одну лишь «любовь» - животную, плотскую – недолговечную и ни к чему не обязывающую. Есть, между тем, Любовь сердечная. Узнаваема она тем, что не оскудевает. В ком-то она больше, в ком-то меньше. В Алексее было ее в меру – все-таки не поэт и не романтик небесный. Но и того, что было, было достаточно.
И вот, вчерашний безбожник и материалист Степан Никанорыч, прозрев уже многое и видя то, что не дано было видеть иным, попытался защитить зятя: выбрал время, когда оказались в квартире они одни, да и, подступившись, сказал:
- Ты, друг сердечный, хватит уже себя поедом съедать! Вон и усхудал уже весь, и посерел. Ты лучше это, помолись!
Зять глянул непонимающе, а после и удивленно, но, иссушенный, не посмеялся, не сказал ничего против, так что ободренный молчанием его, Степан Никанорыч поторопился сказать далее:
- Я и сам-то не молитвенник, но вот – выписал кое-что. Давай вместе почитаем. Помолимся! Ведь Бог-то, Он оказывается есть! Я теперь уже это знаю. Только Он и поможет. Правда! Успеешь еще себя со света сжить!
- Повторяй! – и он долго и от непривычки нескладно читал зятю и «Отче наш…», и «Царю небесный», и пятидесятый Псалом, и «Да воскреснет Бог!». Зять слушал его. Сперва молча, после, уже пытаясь повторять слышимое. Но сил в нем встать и читать самому не было – утрата Любви, этого спасительного смысла жизни нашей, и верно – и убивает и старит скорее иного яда, иссушает вернее проклятия.
Была тишина в доме, отлаженным механизмом выдавали бодрую поступь и такт любимые настенные часы Степана Никанорыча. Звучали слова и невнятные порой бормотания, час же спустя проступили твердые, в унисон звучащие одухотворенные голоса.
За час этот Алексей переменился и встал. В нем проникновенно, но твердо зазвучал собственный, выверенный в интонациях голос – уже не мертвый, но живой, и, ободренный тем Степан Никанорыч, уступил ему первенство в чтении, сам уже следовал зятю и, в трудных местах, где боялся сбиться иль спутаться, сам уже вторил Алексею.
Что-то посветлело и прояснело в те два часа и между ними, и над ними. Стало и легко и хорошо на душе. Исчезли куда-то бесы, и затеплилась, как на расцветающем утренним свете горизонте, надежда.
Сколько бы еще так продолжалось? Наверное, долго. Ибо впервые в жизни оба они почувствовали и обрели что-то совершенно новое для себя. Нечто не приземленное, не от мира сего, но присутствующее во всяком месте и часе для тех, кто ищет спасения и прозревает…
Да, то был их час прозрения и перемены. Час удивительный, возвративший силы, надежду и жизнь саму. Нагромождения жизни, подобное заваленному, застроенному, заслоненному от земли и Неба городу, стали зыбки сторонни для них, отступили, явилось иное – необъяснимое словами, но явно ощущаемое душами.
Мир был иным, нежели преподавали им и сами они привыкли воспринимать его. Теперь они и видели и знали это. И от Откровения этого, из многих названных дорог виделась и проступала пред очами души, пред глазами сердечными единственная, но и самая верная, спасительная дорога, на которой только и возможны и Вечность, и Счастье, и Любовь.
Это было прекрасно, и молитва прояснила тот путь, что-то таинственное открывалось и показывалось душам. Что именно? - глазами они не видели того, но душами уже и чувствовали и знали, и были оба тем спасительно счастливы…
Но вот громко провернулся в замочной скважине ключ, щелкнула открываемая металлическая дверь, и все померкло, обмирщилось. Хотя нет – свет, обретенный и теперь уже, кажется надолго, так и остался подобно дыханию в их душах, теплился на сердце.
Дом меж тем наполнился детскими и женскими голосами.
- И что вы тут делали без нас? – скинув туфли, вошла в комнату Дарья Семеновна.
Вбежали за нею с криком дети. Вошла дочь – Анастасия. Алексей молчал, но видел одну ее только и взглядом выделил. Особым взглядом. Настя почувствовала это – остановилась и, так же забыв на мгновение обо всем, всмотрелась в мужа, и, уловив что-то, неожиданно и смутно, как чувствуют невысказанную еще весть, встревожилась было, но тут же и успокоилась, почувствовав Бог знает как, то заветное, что за буднями – за усталостью и годами, кажется давно покинуло их – Любовь.
Не знаю, переменилось ли что к лучшему в жизни Алексея и Насти. Всякая перемена ведь – труд. А здесь и более того: долгий и заботливый, как о цветке. Мы же – косны и многозаботливы. И косность наша – этот замес самомнения, привычек, разной степени надмения надо всем и безчувственности, - есть уже мы сами, она нам и остов, и скорлупа, и мы вполне сроднились с таковой и благоустроились. И надо ли что нам менять? Ведь во всем мы уже состоялись! И, смягчая шаг, снимая с себя скорлупу, чтобы обнажиться кому-то навстречу душой и сердцем, - «характер» уже не позволит! Самость наша.
В Любви же и без того косны мы и фиксированы раз и навсегда «на достигнутом» - а как «разфиксирует» нас жизнь, так и окажется, что ничего-то уже давно не храним мы и не имеем!
А телевизор (Интернет уж тем более) Степан Никанорыч с тех пор не смотрит. Как говорит: «постится»!
14.02.18/2020/2021
На основе прочитанного могу сказать следующее:
Мне понравился сюжет - он весьма нетривиальный. Персонажи живые, не картонные, тщательно прописаны - с уважением, любовью и тонкой иронией. Да и само чтение доставило удовольствие - написано очень умело, умно, "вкусно".
И о небольших недостатках. При всей чистоте текста - а в том, что автор с ним работал много, долго и очень тщательно, у меня сомнений нет - видно, что профессиональной редактуре и правке он не подвергался. Поэтому местами торчат досадные заусеницы, прыгают "блошки". В коротком рассказе это не очень страшно, там их по определению много быть не должно, а вот при таком объеме они копятся в читательской памяти, начинают ее загружать мусором как загружается пылью мешок пылесоса.
Поэтому, Игорь, если позволите, совет: нужен если не профессиональный редактор, то хотя бы внимательный квалифицированный читатель. Автору самостоятельно с этим справиться очень непросто - глаз замылен. Или заново внимательно перечитывать текст раз в два-три месяца. Хотя там есть неверные написания слов которые вы сами не исправите. Например, слова храм и бог, которые вы совершенно напрасно пишете везде с заглавной буквы - это ошибка. Если вам интересно, я могу показать то, что заметил я. Там набралось немало. Но если вы тонкая и ранимая натура (я без иронии), то обратитесь к тому на кого вы не будете обижаться.
Ставлю "понравилось" только потому что не дочитал. Возможно, потом, после дочитывания, поставлю "очпон".