тут, то там, пресекающими путь заборами.
Переменившие дворы эти Степан Никанорыч не любил и для прогулок выбирал широкие, в убранстве полувековых тополей, дворы своей юности. В разные дни бывало здесь много молодых мам с ребятишками, но временами – тихо и пустынно, минорно, так что отдыхалось и умом, и сердцем.
Тихо было и сегодня. Ни бабушек на лавочках, ни играющих в песочнице у горки детей. Только вдали два школьника, лет семи-восьми с азартом колотили черным пакетом по стволу тополя, а после, и по стене ближайшего четырехэтажного старого дома.
Невольно Степан Никанорыч посматривал на них и недоумевал: что может быть в пакете, чем они долбят?
Прошло еще несколько минут, ребятня утомилась и, бросив пакет, скрылась за домом.
- Посмотришь? – спросил вкрадчиво бес. Он, прежде безгласный и невидимый, конечно же, был рядом со Степаном Никанорычем, материализовался!
- Да я не любопытный! – ответствовал ему Степан Никанорыч. Но отмахнуться от беса не получилось.
- А я бы посмотрел! – загадочно сказал на то бес.
Без особого интереса и нужды Степан Никанорыч подошел к брошенному пакету, приподнял край и отшатнулся. В пакете, обагренном кровью, лежало несколько мертвых котят.
- Какая же ты сволочь, бес! – согнувшись, словно от боли, Степан Никанорыч побрел прочь.
Бес глянул ему вслед с мимолетным беспокойством: не хватил бы старика до времени удар!
- Ну что ж ты переживаешь так! – чуть поотстав, засеменил за спиною Степана Никанорыча бес. – Что сеется, то и пожинается! Толи будет еще! Вот и святые ваши пророчат…
Ну, хочешь, сделаю тебя опять слепым как прежде? Будешь ходить, глазами видеть, а ни умом, ни сердцем не воспринимать. Будешь как все нынче. Очень удобно!..
- Нет уж! – рыкнул ему Степан Никанорыч.
- Нет, ты мне такой – переживательный, решительно не нравишься! – сердился уже бес. – Ни шашни на стороне от жены не заведешь, ни пакостями не займешься! Осуждать других и то реже стал! Разве это жизнь! Тебе жизни лет десять осталось, не более, так «оторвись»! Чтоб было что вспомнить…
- В Аду! – буркнул ему Степан Никанорыч.
- Да хоть и в Аду! – восторженно откликнулся бес, закривлялся: – «Согрешишь и покаешься!»
В магазин ходили чаще как на прогулку: под ручку, никуда не спеша. Но бывало и так, что занятая делами по дому Дарья Семеновна отправляла мужа «по скорому» за покупками одного. Вот и сегодня, написала фломастером на ровном клочке бумаги список, да и поторопила:
- Давай-ка, Степан Никанорыч, одна нога здесь и вторая – здесь! – улыбнулась, поцеловала, но тут же и вновь делами занялась.
Что ж, расторопно и бодро Степан Никанорыч переоделся из домашнего в выходное, да и поспешил из дому.
Только вышел из подъезда, - Семеныч подскочил. Нудный мужичонка! Раньше в школе преподавал. Как дети его терпели! А жена? Он же умный! Всё знающий. Всем озабоченный. Встреча с ним сразу разбередила Степану Никанорычу неприязнью душу. Он и сам был не дурак, и, как свойственно нам, не терпел ни чужих разглагольствований, ни умничаний. Слушать, что озаботило сегодня Семеныча, не было ни малейшего желания.
Но бежать было некуда: Семеныч тянул уже руку и бойко наседал на Степана Никанорыча телом. Степан Никанорыч вскипел было внутренне еще более, да заметил предовольную физиономию беса. Стоя рядышком, он, кажется, предвкушал не то скандала, не то драки.
«А ведь экие мы гордецы! – подумалось вдруг, да и вспомнилось многое Степану Никанорычу.
– Ведь как начнет нам кто свое говорить или доказывать, так непременно станем раздражаться, и мысли чужие отпихивать. Сами, мол, с усами! И сам по жизни таков. И ведь это и верно гордыня. То-то бес так радуется!..
А смогу ли слушать я Семеныча? Или так и будет мною рефлексия собственная вертеть?..»
И он стал и успокаивать себя, и к Семенычу прислушиваться. Можно сказать, что за последние тридцать лет знакомства он и взглянул на него трезво – без предубеждения, без шор, первый раз в жизни.
Был день иной. Шли по улице. Вернее шел-то Степан Никанорыч, но не отставал ни на шаг от него и бес. И, по привычке своей, то над ухом зудел, то гадость какую в голову Степану Никанорычу подсылал – видением, помыслом, словом чужим с узнаваемыми подчас интонациями и руганью.
- Хочешь, покажу тебе все-таки как есть все на самом деле? Что Бог от глаз ваших скрывает?
- Ну, покажи! – равнодушно отозвался Степан Никанорыч.
- Приходи кума любоваться! – затанцевал от радости бес, и все вокруг разом качнулось и переменилось вдруг для Степана Никанорыча.
Был тот же город, тот же солнечный день, но вот люди вокруг… Степан Никанорыч потрясенно заветрелся на месте.
А оказаться потрясенным, ввергнутым в шок было от чего: шли по делам своим люди и шли по пятам за ними ухарями, нашептывая что-то в уши поодиночке, а где-то и целыми группами – бесы.
Шла вдалеке ребятня с бумбоксом, слушали подлую, мерзкую духом и словами какую-то новомодную песню, не стесняясь индифферентных, отгороженных от происходящего, взрослых ругались матом, шли за ребятней по пятам весьма счастливые происходящим бесы и, похлопывая в ладоши, ухмыляясь, нашептывали что-то ребятне на ухо.
Степан Никанорыч рванулся к ребятне.
- Перестаньте ругаться! И дрянь эту – выключите!
- Да пошел ты, дядя!.. – отозвался самый мелкий из ребятишек и послал Степана Никанорыча языком быдла «по матери».*
- Ах, ты! – Вспылил Степан Никанорыч. – Сейчас тебя к родителям отведу, пусть знают, как их сын со взрослыми разговаривает!
- Отведи, отведи! – отозвался со смешком наглец. – Отец тебя, скотину старую, с лестницы спустит! А после – ногами бить будет!
Рассыпавшаяся между тем подалее от Степана Никанорыча ребятня – по виду все от третьего до пятого класса, - обматерила, как оплевала, пенсионера с ног до головы и потешалась бы и далее, но потянулись к происходящему женщины – одна, другая, третья, - все в возрасте, и ребятня посчитала за благо ретироваться.
- Ну, ты… наивень! – говорил несколькими минутами позже бес Степану Никанорычу, когда он раздавленный и словно побитый тащился в сторону своего дома. – Ты что думаешь, папаша пацаненка**этого пожурит его за поведение такое, накажет? Не смеши! Миром всегда правит прогрессия: она – отражение людей, а потому и вариантов немного – вверх или вниз! Чистое чистым посевает, но гниль только гнилью расползается!
Ты ведь ТВ смотришь, там, где на всяком канале деграданты, да насилие, где здоровые оболдуи худеньких учительниц «гасят» или где их отпрыски с ножами на тех же учительниц кидаются? Прими как должное – вы сами это творите и выбираете. Живи как все: не противься, отводи глаза или говори: «Мир меняется!..» Все так и должно, и пред всякой бурей было так: и в Смуту, и перед революцией, и ныне – и тогда Бога теряли, и тогда всякий раз язык быдла*** довлел надо всем. Все предчувствовали «свободу», все потешились ею!
Пойми и смирись! Вы ныне – ничто, не вам бороться с нами. Смотрите и ожидайте! Сказано вам пророчеством еще две тысячи лет назад, Иоанном этим Богословом, да не только им одним, и о числе Зверя, и о правителях, и о детях ваших, что чрез ничтожество ваше страшнее взрослых станут.
Дожил свой век – тому и радуйся! А о внуках ваших мы позаботимся!
- Да чтоб вы перевернулись! – отшатнулся от беса Степан Никанорыч.
- Пожалуйста! – посмеялся бес и перевернулся – рогами книзу, а копытами – кверху. Ничуть этим, разумеется, не обременяясь, а хуже того – и не думая отставать ни на шаг от Степана Никанорыча.
- Но так ведь нельзя! Должно же быть что-то святое в жизни! – вскричал и едва до слез не дошел Степан Никанорыч.
- Зачем? Ну, ведь есть во всем сладость ныне – во вседозволенности, безнаказанности. Сегодня шпана эта тебя материт, а завтра забьет потемну палками – из праздного, «живого» интереса. Все не ново и даже «естественно».
Ну, так есть возможность отомстить. Пользуйся ей! После нас - хоть потоп! Человек человеку – волк, а ныне и хуже – зар-р-раза! Все идет вразнос. Не удержишь, не остановишь, Божьей помощи в одиночку не испросишь. Так дай же свободу ярости в себе, пробуди хищника, наконец! Сегодня таких уважают и чаще иных оправдывают. Так что давай, тебе – все карты в руки!
- Погоди! – остановился вдруг вослед какой-то мысли Степан Никанорыч, и, тревожными глазами взглянув на беса, спросил:
- А где же ангелы-хранители? Ты вот показал одних бесов кругом. Сколько людей, и все без Защиты! Где ангелы, что пекутся о нас?
- Нет их, как видишь! Разбежались от вас! – потешился бес.
Чуть живой, Степан Никанорыч побрел домой. Бес же солгал – ангелы были. Он просто не показал их. И сейчас идущий вослед Степану Никанорычу ангел-хранитель плакал вместе с человеком и держал его за плечо.
*Русский язык переворачивается, и переворачивается осознанно. В условиях «проходного двора» (т.н. «мира без границ», «свободного» мира) мы часто не ведаем, кто под благообразным видом входит в наш Дом, не видим прямого действия этих лиц. Меж тем ударов наносится одномоментно множество: и это не только «происки» иностранных спецслужб. Есть и другие силы, более могущественные, не считающиеся ни с государствами, ни с самими населяющими их народами. Разрушительные силы эти живут «похотями отца своего» и отвечают ненавистью на покорность любого принявшего их в свое лоно народа. И, концентрированной ненавистью этих притаившихся за спинами сил, ненавистью трезвой и никогда не успокаивающейся, начинаем мы говорить языком предлагаемых нам самопроклятий (в нашем загрязненном и кощунствующем обыденном разговоре чего только нет чуждого русскому языку: от хулы на Матерь Божью (охранительницу нас и России!), до фраз-глумлений (когда берутся слова из Православных молитв и переворачиваются в хулу), и слов-самообличений (например, «стерва»). Всем мы оперируем с «хохмой» и удовольствием, как в пьяном угаре.
**Извиняюсь, что применяю столь естественное в речах беса слово – одно из многих, наряду с руганью, хулой и оплевыванием словесным привитое русскому человеку и им без осознания, в проклятие себе пользуемое.
***Я всегда говорил: матерщина – это самопроклятие для тех, кто оперирует ею. Вопреки мнению нашему, «язык» этот создавался не татарами и язычниками, но теми инородными вкраплениями, какие ныне выступают разрушителями морали и государственности уже во всех странах (имеющий очи, да увидит, а имеющий уши, да услышит). Очень важно стало «узаконить» матерщину ныне через подловатых представителей нашей «культуры», ибо те, кому давно уже и прочат и готовят ярмо раба, должны сами обозначать пред светом себя через подлый «язык» вырождения, через клеймо «моды» и «прогресса». Все, от поступков до интересов должно обнажать их и обличать перед светом. В проклятие, в вырождение, в небытие.
Что до отсылок на Смуту и предреволюционные годы, то это
На основе прочитанного могу сказать следующее:
Мне понравился сюжет - он весьма нетривиальный. Персонажи живые, не картонные, тщательно прописаны - с уважением, любовью и тонкой иронией. Да и само чтение доставило удовольствие - написано очень умело, умно, "вкусно".
И о небольших недостатках. При всей чистоте текста - а в том, что автор с ним работал много, долго и очень тщательно, у меня сомнений нет - видно, что профессиональной редактуре и правке он не подвергался. Поэтому местами торчат досадные заусеницы, прыгают "блошки". В коротком рассказе это не очень страшно, там их по определению много быть не должно, а вот при таком объеме они копятся в читательской памяти, начинают ее загружать мусором как загружается пылью мешок пылесоса.
Поэтому, Игорь, если позволите, совет: нужен если не профессиональный редактор, то хотя бы внимательный квалифицированный читатель. Автору самостоятельно с этим справиться очень непросто - глаз замылен. Или заново внимательно перечитывать текст раз в два-три месяца. Хотя там есть неверные написания слов которые вы сами не исправите. Например, слова храм и бог, которые вы совершенно напрасно пишете везде с заглавной буквы - это ошибка. Если вам интересно, я могу показать то, что заметил я. Там набралось немало. Но если вы тонкая и ранимая натура (я без иронии), то обратитесь к тому на кого вы не будете обижаться.
Ставлю "понравилось" только потому что не дочитал. Возможно, потом, после дочитывания, поставлю "очпон".