действительно было так, - общество захватывала инфернальная болезнь, отречение от Веры только усугубляло беззащитность масс. Оставшиеся письменными свидетельствами воспоминания переживших те страшные годы людей свидетельствуют о том, что сказано теперь мною.
Средь бела дня поднялся шум: под окна соседнего дома подошла парочка – мужчина и женщина, оба – лет тридцати пяти, стали вызывать одногодку своего и, как видно, знакомого.
- Сиплый, козел, выходи! Выходи, уродец! – кричал мужчина.
- Да пошел ты!- отзывался смело, но, тем не менее, не желал спускаться вниз Сиплый.
- Иди сюда, я тебе рыло начищу! – не унимался мужчина.
- Иди сюда, я тебе ….! – проявила «боевую доблесть» и женщина.
Степана Никанорыча покоробило от всех этих криков и выходок, захотелось самому надавать оплеух и Сиплому, и ворогу его, и пошлой, распоясавшейся бабе, но только закрыл плотно окна, да ушел к телевизору.
- Непуганые идиоты! – покивал ему бес, сочувственно пристроился рядышком на диване.
- Откуда ты знаешь это? – удивился Степан Никанорыч, ибо присказка эта произносилась знакомым его после поездки в Германию начала девяностых. Но, с тех пор многое переменилось и в родных пенатах!..
- Я же говорил тебе: нас много – легион! Мы все слышим, все видим, где-то и сами провоцируем. Не видел, сколько у бабенки за спиной бесов сейчас стояло?
- Сколько? – без особого интереса спросил Степан Никанорыч.
- За мужиком – двое, а за бабенкой – все семь!
- Понятно! – перестал уже чему-то удивляться Степан Никанорыч.
- Занятная бабенка, кстати! Где не появится, везде склоки, ругань, кляузы, пьянь да драки! Ну, при семи бесах так и должно быть! Еще погоди, и по слову моему будет: подставит еще и мужичонку своего под нож. Не откачают! Ну, да что выбираешь!..
Шли мимо детской площадки, с играющей ребятней, с охаживающими отпрысков своих матерями и бабушками, под гулкие удары по мячу играющих тут же, в пространстве огороженной футбольной площадки, подростков.
В первую очередь обратили внимание на себя подростки. Было их всего пятеро. Один, делового вида юнец лет двенадцати, сидел на портфелях, прислонившись спиною к сетке забора и, подобно гусенице из «Алисы в Стране чудес», не выпуская изо рта электронной соски, пускал клубы дыма. Четверо его друзей гоняли мяч и нещадно матерились. Ни матери, ни бабушки, попривыкшие уже ко всему и смирившиеся с веком, кажется, не замечали того.
«Ученый» уже, не стал вмешиваться и Степан Никанорыч, только что попытался повернуть от площадки подальше.
- Погоди. Погоди! – буквально за рукав удержал его бес. – Хочешь, штуку покажу?
- Опять пакость какую? – нахмурился Степан Никанорыч.
- Да нет, весьма занятную! – похвастал бес и, вытянув руку с выставленным указательным пальцем в сторону мальчишек, сказал: - Посмотри!
От этого «посмотри» как-то все прояснилось во взгляде нашего героя: все так же гоняли мяч юнцы, все так же «сама собою» сыпалась с языков их ругань и взаимные, унизительные друг другу оскорбления, но теперь всякое злое слово было видимо.
- Тонкие, черные, похожие на волосы ведьмины черные дымные истечения, врывались в плоть юнцов, оседали внутри.
Бес прокомментировал:
- Это ругань ваша. Хорошо проедает!
- Ясно! – устало ответил Степан Никанорыч и поплелся обратно. На том, впрочем, учиненное бесом представление не окончилось.
- Ну-ка, покади, покади мне! – остановился вдруг бес перед группой молодых курящих женщин.
- В каком смысле? – старательно проговаривая в уме слова, спросил беса Степан Никанорыч.
- Ваше курение, это каждение нам, бесам! Знаете вы о том, нет ли, главное – вы нам служите! За то, собственно, за презрение вами Законов Божественных (как вы по-земному судите: «незнание законов не освобождает от ответственности?» Точно!) после болячки и получаете.
- Есть хоть что-то, что мы вам в угоду не делаем? – воскликнул Степан Никанорыч, когда они с бесом оказались подалее от посторонних.
- И не во вред себе? В век сей? Нет! – расплылся бес в предовольной улыбке и, подобно пьянице, захлопал в ладошки.
- А Храмы, а верующие? – попытался его уловить на вранье Степан Никанорыч.
- Друг мой! – бес панибратски, но безуспешно попытался взять Степана Никанорыча под ручку. – Сегодня и те, кто молятся, слова говорят, а не сердцем горят! Себе говорят, галочки ставят да заслуги приписывают, а не с Богом общаются. Собою тешатся! А Бог таких и не слушает. Ты же не перепутаешь сам, когда сын взывает к тебе, а когда просто бубнит кто-то без сердца заученное. Да и это раз в год исполняемое ими в самодовольстве покаяние и причастие – кого обманут они?
Отчего-то именно сейчас, при наличии незваного куратора своего, Степан Никанорыч стал подмечать премногие неприятные «мелочи»: и грязь и сор год от года все обильнее покрывающие родные улицы, чего впрочем, кажется, совершенно не замечали, или «пообвыкнув», принимали уже как должное люди. Периодически травимых чьей-то «заботливой» рукой голубей, чьи тела порою можно было встретить на прогулке через каждые пятьдесят и сто метров. Забитые отдушины домов, с часто обреченными на безвыходность и смерть кошками и котятами в подвалах. Объявшие жилые районы обезображенные, в колоды обращенные, деревья. Прочувствовал вдруг, как переменились и обездушили сами люди, как катастрофически кратка стала жизнь выброшенных или рожденных на улице животных. Как обличают крах и воровство, разорение страны всякая улица и переулок. И, разумеется, не мог он не заметить теперь как деградировало теперь в человеке слово, а через перемену эту и стали сваливаться, сами того не замечая, как в некую яму отхожую, люди.
На жену свою Дарью Семеновну, Степану Никанорычу грех было жаловаться: женщина и работящая, и покладистая, нежностью и вниманием как миром благоуханным переполненная. С такою век вековать и хорошо и благодатно. С такою и самому не лень с утра о пользе общей думать, да и без подсказки дело свое по жизни делать. Хотя, разумеется, и она не безгрешна была: одна разговорчивость Дарьи Семеновны чего стоила! Вот ведь простая душа, как заведется о чем, и не остановишь ее, не переслушаешь! Воспитанная и тактичная по жизни, в разговоре обычно забывалась, и читал ли что Степан Никанорыч, слушал ли что иное, как не замечала – выговаривала свое: не новое, оговоренное уже и не раз, и даже не десять раз, а все-то память и мысль ее не оставляющее.
Говорила, да не скоро успокаивалась. К напастям подобным Степан Никанорыч, впрочем, попривык с годами: мог уже и читать под монолог женушки, и новости слушать, и даже всерьез задумываться о своем. И если и смущала его когда излишняя разговорчивость Дарьи Семеновны, то единственно только во время совместных их променадов, когда хотелось не то что помолчать самому, но и сам мир Божий послушать, всей душою почувствовать. Но и тогда и терпел, и молчал.
Что до бытовых мелочей, то было все в доме ладно: чистые полотенца, шторы, белье, блестящая, как на выставку, посуда и блестящие же полы, а, в довершение ко всему – частый добрый покой в доме. Что еще для жизни надо?..
Но вот тут-то на «семейном фронте» все вдруг и расстроилось, и годами отлаженный быт засбоил и задребезжал – бес взялся за Дарью Семеновну!
Душа без молитвы – душа незащищенная. Всякий-то шаг ей, то «порча», то «сглаз», то «сложности характера», то раздрай на ровном месте. И там, где пройдет душа молитвой хранимая, лишенная Защиты премного темного на горе себе наскребет.
Но да вернемся к Дарье Семеновне. Случилось неладное что-то и с ней: взбеленилась вдруг на Степана Никанорыча.
Как говорил я уже раньше, Степан Никанорыч попривык давно к разговорчивости супруги и слушал ее, как говорится, «в пол уха». В новый же день это как-то по-особому уязвило Дарью Семеновну, так что она и щелкнула Степана Никанорыча по голове оказавшимся некстати под рукою полотенцем, и «завелась».
«Заводилась» последний раз она кажется лет пятнадцать назад. В ту пору, прежде чем в доме вновь водворился мир, не в духе и в разладе пробыли они дня четыре. Так что сейчас, глядя в спину удаляющейся на кухню Дарьи Семеновны, вслушиваясь в недовольный ее выговор, в каком разом всплыли на поверхность все давние грехи и обиды перенесенные супругою где по вине самого Степана Никаноровича, где по следам каких-то несуразиц и недоумений, кажется нелепых и забытых, но, ввиду невнятности их превратно изложенных и неожиданно напомненных временем, герой наш забеспокоился не на шутку, отложил пульт и пошел вслед за женой.
- Ну что ты, душа моя?.. – попытался Степан Никанорович успокоить и приобнять жену.
- Не трогай меня! – взъярилась неузнаваемая и мыслью собственной до крайности наэлектризованная Дарья Семеновна, и скинула руки супруга. Желчь, вперемежку со словами полились из нее.
Мы как-то попривыкли к общим клише, к каким-то телевизионно-театральным поведенческим схемам: нам задают слова, суждения, позы, нам выдвигают на глаза негатив и, за выветриванием какой-то собственной духовности и сердечности, мы свыкаемся с навязываемым нам как с данностью. Желая меняться и соответствовать «модам» и «общепринятым нормам», и, выбирая чужой, но такой легкий нам путь, до поры не удивляемся ничему, не вглядываемся всерьез – «просто живем»!
Меж тем из подкладки этой – неслучайной и организованной, - вырастает ювенальщина, а с нею и выхолащивающие сердце и ум «нормы», и худшие нам узы-законы. Но мы уже подготовлены духом к тому, и примем согласно и это ярмо, ибо люди мы сугубо современные – выветренные и на дешевые бусы обмененные, самими собою выброшенные как на откуп и в пламя – «в мир»!
Что до Степана Никанорыча, то человеком «современным» давно он уже не был, по известным клише не судил, а потому обнаружив вдруг в суженой своей «истеричку» забеспокоился всерьез. Не обращая внимания на злые и обидные слова, он не оставил попыток утихомирить супругу.
- Бог с тобою, милая моя! Бог с тобою! Что это ты разобиделась, да раскипятилась? Ну, прости ты уж меня окаянного! – заговорил Степан Никанорыч многие и добрые слова, да наконец-то и обнял основательно Дарью Семеновну.
С какого-то момента, в объятьях его, успокоилась она и обмякла. Успокоился с нею и Степан Никанорович, да так, что и глаза прикрыл. Постоял, убаюкивая словами сердечными жену, а когда же размежил очи, то явственно увидел вдруг мелькнувший прочь из кухни жирный черный бесовский хвост.
Степан Никанорыч дрогнул было, но тут же и угасил в себе непокой, и, снова обратив все внимание на супругу, отнял щеку от ее щеки да и поцеловал Дарью Семеновну и в прикрытые глаза, и щеки, и губы, погладил по головушке, да и предложил:
- А не прогуляться ли нам? Или, по старой памяти, на теплоходе по реке прошвырнуться?..
Где еще постигает человек смирение ангельское как не в хранимом им супружестве!
- В тот день мыслью,
На основе прочитанного могу сказать следующее:
Мне понравился сюжет - он весьма нетривиальный. Персонажи живые, не картонные, тщательно прописаны - с уважением, любовью и тонкой иронией. Да и само чтение доставило удовольствие - написано очень умело, умно, "вкусно".
И о небольших недостатках. При всей чистоте текста - а в том, что автор с ним работал много, долго и очень тщательно, у меня сомнений нет - видно, что профессиональной редактуре и правке он не подвергался. Поэтому местами торчат досадные заусеницы, прыгают "блошки". В коротком рассказе это не очень страшно, там их по определению много быть не должно, а вот при таком объеме они копятся в читательской памяти, начинают ее загружать мусором как загружается пылью мешок пылесоса.
Поэтому, Игорь, если позволите, совет: нужен если не профессиональный редактор, то хотя бы внимательный квалифицированный читатель. Автору самостоятельно с этим справиться очень непросто - глаз замылен. Или заново внимательно перечитывать текст раз в два-три месяца. Хотя там есть неверные написания слов которые вы сами не исправите. Например, слова храм и бог, которые вы совершенно напрасно пишете везде с заглавной буквы - это ошибка. Если вам интересно, я могу показать то, что заметил я. Там набралось немало. Но если вы тонкая и ранимая натура (я без иронии), то обратитесь к тому на кого вы не будете обижаться.
Ставлю "понравилось" только потому что не дочитал. Возможно, потом, после дочитывания, поставлю "очпон".