может. Она ненавидит его так же неистово, как некогда любила.
А коль скоро экс-супруги были на ножах – к слову, это беда всех разведенных – и вечно грызлись из-за опеки, алиментов и оформленной на Нурию машины, пользуется которой он, сестра зачастую путает дочь со своим бывшим и цепляется к ней по всяким мелочам типа паэльи или тисканья собаки.
В свете вышесказанного мы молча принялись есть желтый рис, но другого шанса мне не представится еще пятнадцать дней, и бог весть какая стычка может разразиться между Нурией и ее шестилетней дочерью тогда, так что я набрался смелости и выпалил желаемое:
- Я уже говорил, что хорошенько все обдумал и хочу купить у мамы магазин.
Я придерживался, на мой взгляд, безвредного для всех сценария территориальной перестройки, продиктованного обстоятельствами: купить магазин, стать предпринимателем и одному отвечать за все, внести кое-какие изменения в бизнес-модель, немедленно приступить к поиску квартиры и, возможно, в ближайшее время переехать. Ничего другого не оставалось.
Мама во все глаза смотрела на меня. Нурия продолжала машинально есть, что делает всегда, когда у нее закипает кровь. Поди угадай, какие жуткие фантазии роятся в ее голове, в которых мы с ее бывшим являемся жертвами. Сестра подложила себе риса.
- Хотите немного добавки? – предложил Хорхе, чтобы охладить накал страстей.
- Нет, спасибо, – ответила мама и, обратившись ко мне, спросила: – Что ты сказал?
- Ма, у тебя же все равно пока плечо... я надумал поменять кое-что в магазине и хочу сам за это взяться. Я могу выкупить у тебя твою долю. Я уже посмотрел ссуды в банке.
- И мою... мою долю ты тоже выкупишь, вот что я тебе скажу, – выпалила Нурия, обезглавив креветку.
- Послушай, твоя... – начал было я, но мама меня перебила.
- Моя доля больше вашей, и еще у меня треть прочего наследуемого имущества.
- Да, ма, поэтому я объяснял Нурии, что ее часть...
- Так будет, если я захочу, – перебила меня мама.
- Конечно. По-моему, идея неплохая, вот я и предложил. Ты можешь выйти на пенсию и получать из фонда деньги, довольно кругленькую сумму, и…
Мама снова не дала договорить, оборвав меня на полуслове.
- Значит, ты уже все распланировал.
- Да, – ответил я, немного растерявшись. Я думал, что деловое предложение будет расценено в мою пользу, как доказательство моей зрелости и ответственности.
- И сколько ты нам отстегнешь? – живо встряла Нурия.
Сестра даже от креветок оторвалась на время. Предвкушение возможных денег в кошельке заставило Нурию забыть о неурядицах с ненавистным бывшим, и теперь она сама вовсю тискала Паркера и даже дала ему куриное крылышко со своей тарелки, что категорически запрещено программой воспитания собаки, но я ничего не сказал, поскольку обучение пса не являлось темой сегодняшнего разговора.
- Значит, по-твоему, я обязана отправиться на пенсию.
- Это не совсем так, мам. – Начиналось самое худшее. – Я хочу, чтобы тебе было хорошо, хочу обеспечить твое будущее, вот и всё. Не знаю, но, возможно, магазин – слишком тяжелая ноша. Ты устала. В смысле…
Она не дала мне продолжить.
- Избавиться от меня, вот чего ты хочешь.
- Так о какой сумме речь, хотя бы приблизительно? – дудела о своем сестра. – Я подумала, что могу купить на эти деньги машину Даниэлю. – Даниэль – как раз тот самый бывший, которого она ненавидит; с Луисом, еще одним бывшим, вторым по счету, сестра прекрасно ладит, потому что он святой; с Эрнесто, первым бывшим, она не враждует, потому что он аргентинец, и половину времени живет там. – Мне нужна машина, на крайняк подержанная.
- Мама… – я попытался возобновить наш с матерью разговор на действительно интересующую меня тему, однако Нурия не собиралась уступать главенство.
- Десять тысяч евро? Сколько может стоить магазин? Двадцать тысяч? Сто тысяч?
Я не обращал на сестру внимания, хотя это было трудно, поскольку она продолжала баловать Паркера, подкармливая его.
- Мам, помещение может остаться за тобой, и я буду платить тебе за аренду, как делал бы будь магазин моим, если ты думаешь, что…
- Я должна как следует обмозговать это дело, – решительно заявила мама.
Я замолчал. До сих пор мне удавалось действовать по плану, составленному Бланкой.
- Мне причитается такая же часть, как и ему, не так ли, Хорхе? – тут же нарушила установившуюся тишину Нурия, мигом воспользовавшись моим замешательством.
Хорхе работает в каком-то агентстве, и сестра уже намеревалась втянуть его в свои грандиозные интриги, в паучью сеть ее запутанных любовных отношений, заканчивающихся ничем. Однако Хорхе учел ситуацию и, проявив благоразумие, не стал ввязываться в дрязги, хотя всем нам известно, что не встать на сторону сестры в такой момент подобно смерти, поскольку позже неизбежно разразится скандал. Нурия из тех людей, кто либо с нами, либо против нас.
Я решил броситься в контратаку: в конце концов, сестра – не мать.
- Да, Нурия, по завещанию именно так, но я пашу там со дня смерти отца, а ты – нет. В этом и разница. И не подкармливай Паркера за столом! – язвительно добавил я.
- Что-то я тебя не понимаю, – ответила она.
Сестра меня вконец достала: вместо того, чтобы помочь убедить мать, она строила воздушные замки. Тем не менее, я набрался терпения и продолжил объяснять. Никто и не говорил, что будет легко.
- Послушай, что я тебе скажу: за все эти годы я много вложил в магазин. А если партнер не вкладывает в дело ни гроша, его акции обесцениваются.
- Ты тоже ни гроша не вложил, – заметила мать, пошевеливая торчащими из-под гипса кончиками пальцев. Если до сих пор мама молчала, это вовсе не означало, что она сдалась или я ее убедил.
- Зато ухлопал кучу времени, ма, а это тоже вложение капитала. Моя доля акций по сравнению с долей Нурии количественно выросла.
Меня сильно задело прямолинейное высказывание матери по поводу денег и незначительности моего вклада. Я всегда был незаметным как невидимка, незапоминающимся, и в том была моя проблема. Разве не я двадцать лет бдил там вместе с ней по утрам, вечерам, а частенько и по ночам? Неужели она забыла? Разве не оставили мои руки следов на прилавке, на кассе, на компьютерной мышке, на стремянке? Я не вложил ни гроша. Меня вообще не было. В животе у меня всё опустилось, и Паркер, почувствовав мое душевное состояние, оставил сестру, подошел ко мне и прижался к ноге, виляя хвостом, чтобы поддержать и дать тепло, которого мне порой так не хватало. Как я говорил, у нас в семье не принято проявлять свои чувства и, уж тем более, спокойно и открыто говорить о них. Чувства не к месту и не ко времени вырываются из нас как грязная брань, как кишечные газы, вгоняющие в краску, заставляя выйти из себя и потерять дар речи. Маму словами не проймешь, сантименты ей не интересны. С сестрой Нурией мы все детство и юность дрались насмерть, пока я не превзошел ее в весе и росте, и она не отступила. В тех драках было достаточно чувств, чтобы изучить любое. Мне удалось успокоиться и не попасть в ловушку.
- Можно я телик включу? – спросил средний племянник, помешанный на мотоциклах, а в это воскресенье как раз проводились заезды.
Пока мальчишки смотрели мотогонки, а племянница, как одержимая, играла с моим мобильником, – девчушка пристрастилась к экранам; бедняжка такая же как мать, поэтому они так часто и ругаются, – взрослые по-прежнему сидели возле неудавшейся паэльи. Все вышло хуже, чем я рассчитывал. Я не мог избавиться от мысли, что причинил боль матери, которой и без того было плохо после падения, затронув столь деликатную тему и заведомо зная при этом, что она может ее расстроить. У сестры, наоборот, не шелохнулся ни единый волосок из нелепого хвостика, который она соорудила у себя на голове. При всем моем уважении к сорокалетним женщинам, нет ничего хуже сорокалетней тетки, которая хочет выглядеть на пятнадцать. Честно говоря, я ждал от сестры несколько большей поддержки, поскольку наша лавчонка канцтоваров была ей по барабану, да и я, в конце концов, не собирался ни продавать ее, ни закрывать, а всего лишь предложил нашей старенькой маме решение; когда я обдумывал свой план, мне и в голову не приходило, что Нурия воспримет его в штыки. Это меня взбесило. Много лет, практически с детства, я одалживаю сестре деньги. Мягко говоря, одалживаю, а на самом деле – дарю. Точнее, она их из меня вытягивает. Двадцать евро сегодня, пятьдесят завтра, а учитывая частоту займов, я выкладываю Нурии больше денег, чем три ее бывших, вместе взятых мужа. Это как пить дать. Иногда я подумываю, что не мешало бы напомнить сестрице, что она прилично задолжала мне, в районе нескольких тысяч евро, а в другой раз корю себя: "что же я за человек, если высчитываю нужды сестры и племянников, в особенности ни в чем не повинных детей? Разве не для этого существует родня? Да и своих детей у меня нет. Пока нет".
Нурия никогда не упоминает о деньгах, которые мне задолжала. Только на Рождество, когда дарит шикарные подарки в счет уплаты долга. Однако я предпочел бы дорогим подаркам живые грошики, тем более, что часто эти самые подарки покупаются на деньги, одолженные у меня накануне. Правда, у меня тоже есть кое-какие преимущества: я не плачу за квартиру, поскольку живу вместе с мамой, и еще работаю в магазине канцтоваров. Останься Нурия в нашей лавчонке, на двоих работы там не хватило бы. Короче говоря, так или иначе, я занимаю место, которое по праву могло быть и ее, а коль скоро сестра его не требует, я не требую с нее долги. Мой друг Хосе Карлос, прагматик до мозга костей, говорит по этому поводу:
- По сути, ты оказываешь Нурии услугу, поскольку ей не приходится заботиться о матери и ее лавчонке.
Однако это не совсем так. Нурия никогда и ничего не хотела знать о магазине. При жизни отец всегда говорил нам летом: "Видеть не желаю, как на каникулах вы бьете баклуши, сидя дома. А ну-ка, марш со мной в типографию!" И мы помогали ему проводить инвентаризацию, красить стены или делали еще что-нибудь по мелочи. На самом деле отец не был извергом и в два часа отпускал нас с друзьями в бассейн, но мы с сестрой были совершенно разными людьми: Нурия терпеть не могла весь июль сидеть под замком, в то время как остальные развлекались; мне же, напротив, нравилась теневая прохлада от опущенных жалюзи в уголке среди наставленных до потолка коробок с барахлом. Я любил листать книги, календари, почтовые открытки, тысячелетней давности журналы, копившиеся здесь со времен еще до нашего с сестрой рождения, которые в свое время никто не забрал, да и теперь вряд ли кто-нибудь прочтет. Отец хранил их, потому что в ту пору ему было жалко взыскивать деньги с заболевшего издателя или невезучего, пьянчуги-агента, с которым круто обходилась жизнь. "Когда-нибудь мода вернется, и тогда эти вещи станут антиквариатом", – оправдывался за накопившуюся кучу бесполезного хлама отец, не любивший причинять людям боль. Я и сам хотел бы быть таким, ибо меня восхищает это качество.
Именно поэтому мне тяжело видеть сидящую перед тарелкой с остывшей едой расстроенную маму с синяками и кровоподтеками, не владеющую рукой, без макияжа, не имеющую возможности сходить в парикмахерскую и поддерживать свойственный ей активный образ жизни.
- И что мне, по-вашему,
