Глава 7. В ОДНОЙ УПРЯЖКЕ
В 1991 год, последний год Советского Союза, Сафарийское Братство вступало как недокрашенный нетерпеливой командой пиратский фрегат, что, распушив все паруса, летит в атаку на торговый караван. Под окончательную победу над казиношниками, пэтэушниками и переселенцами, театральные спектакли каждые выходные, чинные конные разъезды моих легионеров и 25% дивидентов на именные акции.
Вокруг последних возник уже нездоровый ажиотаж, так что очередные 20 новых акций, выброшенных на новогодний аукцион, в полчаса были разметены по десять-двенадцать тысяч рублей. Заворчал даже Скипидар, представитель нашего главного кредитора.
– Эдак через год вы будете своим выплачивать большую прибыль, чем нам.
– А запросто, – снисходительно отвечал ему Аполлоныч.
– Ну так давайте и наших исходных полтора лимона превратим в эти акции.
– Нет, они только для нас, аборигенов.
Чуть придя в себя после сельсоветских выборов, директора зверосовхоза и рыбзавода всячески старались вставлять палки в колеса симеонскому мэру, уклоняясь от увеличившихся поборов на содержание посёлка, и грозили Севрюгину ведомственными карами. Особенно строптивился совхозный директор, потрясая в воздухе госзаказом и не желая, как требовал мэр, сокращать вдвое количество норок и оленей.
– Да, я не могу пока ещё снять вас с должности, – соглашался Вадим, – но посадить в изолятор за грубые со мной пререкания мне вполне по силам. Или каждый раз краевого прокурора будете звать себе на помощь?
Любо-дорого было на него смотреть в такие минуты. Он и в самом деле снимал свой парадный сафарийский мундир лишь, когда выезжал в командировки, в остальное время был всегда только в нём, как бы говоря своим мундиристым видом любому собеседнику, что признаёт строго военный стиль управления. Мы с Аполлонычем, глядя на него, и сами опарадились. Было в этой униформе что-то такое особенное, что здорово расправляло плечи и добавляло приятную надменность в общении с окружающими. Кроме того, мы все четверо (включая Зарембу, заменившего уехавшую учиться Катерину) раскатывали по острову в самодельных электроавтомобильчиках Шестижена, переделанных из болгарских электрокар, имели своих персональных секретарш, которые записывали за нами каждое слово, без нашего прибытия не начинали театральные премьеры и музыкальные концерты. На вершине Заячьей сопки уже были присмотрены места для дополнительных командорских резиденций и даже в Лазурный мы отправлялись на отдельном командорском катере.
Таким образом, пик упадка советской номенклатуры для нас превратился в пик расцвета номенклатуры симеонской. Не мешал даже «Великий уравнитель» – компьютер, который уже не просто вторгался в личную жизнь, а нагло сидел на пуховичке в спальне напротив супружеской кровати и зорко всё подглядывал. Для многих галерников стало настоящей манией проверять по монитору каждый вечер, кто и что именно в этот день в Сафари себе приобрёл. Но особых протестов не раздавалось – все не то, чтобы привыкли, а как бы понимали, что любое соглядатайство в домашней среде обитания из порока становится санитарной добродетелью, превращая скромных обывателей в вольные личности, которые не боятся никаких досмотров и суждений.
Наверно, и во всей стране социализм никогда бы не кончился, если бы каждый вот так мог заглянуть к своему начальнику на кухню и кроме микроволновки и второго телевизора не увидеть там ничего особенного. А то вон как в разных московиях разорались о привилегиях и неравенствах, что даже на дальневосточном острове слышно. В Сафари же обсуждение командорских доходов было темой разговора разве что для самых зелёных стажёров, остальным она лишь скулы зевотой сводила.
– Это у них просто резервный фонд, – объясняли по секрету ветераны новичкам. – Который ещё для большей страховки они делят между собой на четыре части. Заведёшь пятое командорство, сам такую заначку получишь.
– У нас чужая покупка служит скорее сигналом самому это не покупать, чтобы быть оригинальней соседа, – любил добавлять по этому поводу Ивников.
Иногда, правда, сами покупки приобретали довольно забавный характер. Так было во время приезда на Симеон матери Севрюгина. Строгая тетя Зина собиралась взять нерадивого сына за ухо и отвезти в Минск досматривать свою одинокую старость. А тут, понимаешь ли, её Вадимка большого начальника из себя корчит, поселил мать в отдельных галерных апартаментах с двумя малолетними внуками и бросил на произвол судьбы.
Разобиженная бабуся, убедившись в безграничном для себя магазинном кредите, принялась хватать товары с полок направо и налево, мотивируя это хорошим помещением обесценивающихся рублей. Кто мог отказать матери симеонского мэра? Никто. Вадим тоже не стал ограничивать её рвение – пусть хоть этим займёт себя, а просто на следующее утро собирал в сумку её покупки и, унося якобы на свой личный склад, возвращал обратно в магазины, прибавляя себе авторитета и добродушных улыбок симеонцев.
Всё новое непременно вступает затем в своё определённое русло. Через каких-то полгода найден был и нужный баланс между посёлком и Сафари. Вадим, собственно, обманул симеонцев, назвав Фермерское Братство четвёртым подразделением Симеона. Галерные бригадиры пунктуально являлись в сельсовет на планёрки, регулярно отстёгивались в посёлок спонсорские платежи, там же, в сельсовете, утверждались наши строительные планы и графики проведения спортивных и развлекательных мероприятий, но всё это были весьма условные признаки подчинения.
Взамен Сафари получило гораздо более увесистую порцию выгот. Отныне галерникам не было нужды толкаться в симеонских магазинах – четверть поступающих на остров товаров автоматически шла на галерные склады, строительная и прочая техника посёлка тоже были в нашем полном распоряжении за самую символическую плату, столь же свободно без оглядки мы пользовались отныне и природными ресурсами острова: свалкой ржавых кораблей, навозными и шлаковыми отходами, мраморным и глиняными карьерами, санитарными рубками леса и отстрелом выбракованных оленей.
Не сбывались сказанные когда-то Воронцовым слова о будущем преобладании в Сафари женского труда, ушлые мужские мозги и при отсутствии в зимний сезон масштабных строительных и сельских работ находили своим рукам всё новое и новое применение, будь то редкое ремесло, хобби, превращённое в профессию, или совершенно неожиданное производство.
Внедрение в типографии цветной печати и выходящей три раза в неделю островной многотиражки придало новый импульс всей нашей трудовой жизни. Теперь мы не только красочно оформляли свои книги, но и тотально рекламировали всё, что производили в «Нарциссе» и многочисленных красочных буклетах.
На промышленный поток было поставлено изготовление сувениров и детских игрушек, аквариумов и птичьих клеток, корзин и шкатулок, выведение редких пород собак и кошек. Первые бронзовые подсвечники отлили в литейной мастерской, а в камнерезке получена пробная партия мраморной облицовочной плитки. Каждые две недели из механического цеха выкатывало очередное транспортное средство, будь то торговый фургончик, пролётка или четырёхколесный велосипед для двух пассажиров. Не менее рьяно расширяли свой ассортимент мебельщики и пищевики.
Менее успешны были наши попытки внедриться на самый выгодный рынок Приморья – автомобильный. Себе мы два десятка подержанных японских грузовичков и микроавтобусов как-то добыли, но так, чтобы на продажу, не получилось. Владивостокская портовая мафия оказалась нам не по зубам.
Взамен мы накрепко оседлали 20-километровый участок шоссе Владивосток – Находка. Развернули здесь с десяток передвижных торговых точек, между которыми без устали крейсировали два легионерских микроавтобуса с собаками и радиотелефонами. Базой поддержки служил наш складской терминал в Лазурном с его обширной автостоянкой и гостевыми каютами.
Все вроде бы начинало как-то приятно налаживаться и развиваться, но тут на Симеон, два года потусовавшись по владивостокам и находкам, и ни в чем не преуспев, вернулся зализывать душевные и материальные раны наш старый бунтарь Евтюх. Всегда подозревая зграю в тайном корыстолюбии (как будто мы когда-нибудь это скрывали), он был настолько поражен отстранением Отца Павла от реальной власти, что немедленно стал его самым верным и фанатичным почитателем. Собирал и записывал все былые Пашкины высказывания и рассуждения, которые, собранные воедино, без сопутствующих коментов и в самом деле производили довольно странное впечатление, точно не минский шабашник Воронцов это говорил, а какой-то там Заратустра, пожелавший обсудить все несообразности человеческого социума. Мне лично пришлось даже пару раз этого любителя-сыщика в укромном углу как следует стрясануть и забрать сделанные записи, но это придало потугам Евтюха только ещё большую значимость.
И скоро по рукам стала ходить набранная на компьютере рукопись «Сафаризм», где для большей доходчивости все постулаты были изложены в виде диалога.
– Извечный вопрос: «Сколько человеку чего надо?» – в сафарийской патронажной системе решается сам собой. С помощью знатного патриархального рода, который под эту систему именно и заточен. Человеку всего нужно ровно столько, сколько он можешь запомнить и освоить, и не устать от этого. Вот сядь и попробуй за два часа перечислить по памяти всё, что есть в твоей квартире. То, что в списке не указано, тебе по-настоящему не нужно.
– Ага, а не получится так, что вперёд вырвутся хапуги, обладающие уникальной механической памятью.
– Ну да, а вокруг сто человек со смехом воскликнут: «Смотрите, как он все свои кастрюли запомнил!» Бездетные семьи, живущие ради трёх домов и пяти машин, типажи, скорее комедийные, чем реальные, если появятся, то и пусть появятся, как выскочки-миллионеры позабавят своей нелепостью окружающих.
– Но какой смысл вовлечения под патронаж своего рода посторонних людей?
– В слиянии общественного и личного. Разве жизнь человека, вкалывающего до седьмого пота в своей конторе и отдыхающего в кругу семьи, не бессмысленна сама по себе? Быть маленьким ничтожным винтиком и там, и там? А присоединение неприкаянных людей и даже семей к большому клану даст им возможность развиваться сразу по нескольким направлениям, застрахует от материальных неурядиц и даст чувство сопричастности чему-то особенному и яркому.
– А если наоборот подавит в них любую самостоятельность и свободу, чтобы они не высовывались?
– Для этого и нужна сама сафарийская община, чтобы поправлять явные просчёты клановских патронов. В исключительных случаях разрешая приживалам переход из одного клана в другой.
– Разрешая?! Выходит, это будет настоящее крепостное право?
– Ну да, только в совершенно перевернутом виде, когда барин пашет на своих крепостных больше, чем они на него. Не можешь обеспечить своих вассалов достойным сафарийским минимумом – не взыщи на их преданность и привязанность. И потом никто никому не мешает отделиться и бешеной
