ЖИЗНЬ В МЫСЛИ

логично забыть не только свое прошлое, но и самого себя. Значит, есть еще нечто помимо жизни и смерти, что буддисты вслед за Буддой называют «нирваной». Но как быть ей мотивированным? Для этого, естественно, Будда начинает представлять в медитации жизнь страданием, чтобы отбить в кус к жизни. На этом он не останавливается, а только продолжает, представляя жизнь тотально непостоянной и самого себя в ней тоже. Если нет страдания, то нет и мира, и тебя самого, Будды! «Будьте сами себе светильниками! – говорит Будда своим ученикам накануне мрака смерти. Но для чего? Для того, чтобы осветить мрак смерти знанием жизни того, что есть по ту сторону жизни и смерти, их разделения. Знаком такого разделения и являешься ты сам как Я. Это иллюзия. Никакого Я нет. Значит, нет никого и ничего. Есть только пустота. Помимо жизни и смерти. Это и есть ничто, ибо ни жизнь, ни даже смерть еще не есть ничто. По ту сторону жизни и смерти есть ничто. То, что есть ничто, не есть, что нет ничего. Что есть, но есть и ни-что. Что оно – это ничто. Ничто из того, что есть, что мы знаем, как что.  Даже смерть мы знаем, но не само ничто. Ничто есть иное для что. Но и оно есть. Есть бытие ничто. Сущностью, чтойностью ничто является не-бытие. Существование ничто есть бытие, а его сущность – не-бытие. Ничто внутренне противоречиво, ибо есть не-бытие. Явлением ничто в жизни выступает смерть. Следовательно, смерть есть не сущность ничто, но только его явление. Но тогда сущностью смерти является ничто. Сущность же самого ничто скрывается в не-бытии. Таким образом Иван Иванович пришел к выводу, что ничто является смертным смертью в жизни и скрывается в не-бытии, а смерть есть явление ничто в жизни как ничего из того, что есть в жизни. 
        «Как это все запутано, - подумал про себя Иван Иванович и додумал следующее, -  вот я думаю о смерти. Ну, какой человек думает о смерти? Только такой у кого в жизни нет других проблем. Большинство так никогда и не задумывается о ней, ибо у них полно других, житейских забот, например, о хлебе насущном, о злате, серебре, короче, о деньгах, об их количестве, наконец, проблем со здоровьем, с близкими. Они умрут, так и не изведав смерти, не узнают ее. Поэтому они думают о том, о чем не могут не подумать, додумать о том, что можно осязать, можно представить. Я же думаю о смерти, будучи еще живым, мало того, - не чересчур больным. Видать, я счастливый человек, раз у меня как у живущего нет более неотложных проблем, чем проблема смерти. Неужели я так близко подошел к смерти, что ни о чем не могу думать, как только о ней? Это опасно: «не буди лихо, пока оно тихо». Нет, я думаю о смерти опять же в свете не самой смерти, а жизни. Ведь ничто есть ни что из того, что есть в жизни как жизнь. Эта жизнь меня интересует, а не смерть как то, что противоположно ей. Смерть, а тем более ничто трудно представить наглядно, увидеть ее. Но не только ничто невидно, безвидно, сам Бог невидим.
        Недаром о нем пишет евангелист Иоанн, что «Бога не видел никто никогда» (Евангелие от Иоанна, 1:18). Он невидим потому, что не может реально быть представлен вне мира, который в Нем как все в Одном. Все есть в нем как сущее в целом в Бытии, Он же Сам есть в Себе только для Себя как уже Сверхсущее. Для Иного Он есть Бытие, которое есть и поэтому все есть. Бог есть Не-Иное для всего, в том числе для мира в целом и в частности для человека, в качестве Бытия. Правда, для человека как сущего Он есть еще и Сверхсущее, но не реально, а только в образе, в представлении по аналогии сущего Сверхсущему. В реальности Бог как Сверхсущее, как Дух, как Абсолютная личность, как Само Самое или Я есть трансцендентное для сущего человека.
        Правда, человек пытается уподобиться в творчестве Богу как Творцу и в человеческой жизни, человечности Богу как Иисусу Христу, но это возможно только в подражании, в копии, а не в оригинале. В этом смысле человек есть явление Я Бога, если человек – личность, а не просто естественная или творческая («яркая»), культурная индивидуальность. Много в этой индивидуальности «человеческого, слишком человеческого». В Боге человека столько, сколько следует, в меру, чтобы человеку быть, существовать в Боге. 
        В человеке есть нечто от личности, но это личное превосходит социальное, к которому сводят человечески индивидуальное, ибо есть от Самого Бога, от его Ипостасности. Социальное сочетается с индивидуальным как общее с единичным. Личное же или в отстранении от субъективности личностное (субъектное) сочетается с божественным по своей особенной стати, положению.
        В человеке даже то, что противно Богу, от Бога же, как не-бытие, как ничто, как пустота, как хаос. Сама пустота есть минимум Бога. Производная этой пустоты есть алогичный, безмерный хаос, который стремится все превратить в ничто, в пустоту как свой предел. Но человек нужен Богу, чтобы узреть Себя в качестве Иисуса Христа. А мы должны уподобиться Иисусу, чтобы стать собой. В этом спасение», - так заключил Иван Иванович свое пространное размышление.  Понять Ивана Ивановича можно было так, что смерть есть для тела, но не для духа, который одной природы с Богом. Оставался еще вопрос о том, бессмертна ли душа. Но на него было трудно ответить так определенно, чтобы было ясно, наконец, вечно ли человеческое, именно человеческое Я, а не что-то иное.
        Само собой, было ясно и понятно, что Божественное Я вечно. Оставалось только надеяться на то, что человек в качестве не телесного существа, а духовного Я будет вечен не в себе, а только в Боге. Разумеется, у Ивана Ивановича, как и любого нормального человека было желание жить вечно в духе, но телом все же не спекулятивным, интеллектуальным, в мыслях, а натуральным. Но, к сожалению Ивана Ивановича, одного желания, да и старания мало для осуществления этого. Такова природа вещей в этом мире. Иной же мир есть для Бога и его ангелов. Что же остается, если нарушена мера в желании бессмертия? Пребывать в иллюзии и утешать себя тем, что есть нечто ИНОЕ, перед которым уместно занять позицию немого вопрошания. А, вдруг, вопреки всему, Я и есть Бог! Вы скажите: «глупо»! Но как сказать, любезный читатель. Все может быть! Это смехотворное «может быть».
        И последнее. О вечной жизни и, в общем, о смерти следует думать и говорить в иных категориях, чем в категориях душевной жизни, иначе сердце разорвется надвое от печали. Дух не терпит сантиментов. Но это не означает, что он суров. Просто дух освобождает от страданий человека, приуготовляя его к покойному существованию в вечности.    



        Как говорят: «Службы службой, а дружба дружбой». Не следует путать службу с дружбой, ибо на службе человек чувствует себя не человеком, а слугой. На службе он подвергается эксплуатации, его там используют.
        Ныне, когда массовый работник уходит из сферы материального производства в сферу услуг, все в той или иной степени становятся слугами общества, то есть, служат друг другу. Вот эти служебные отношения начинают повсюду замещать собой собственно человеческие, дружеские отношения. Эксплуатация становится не просто массовой, какой она была в эпоху материального производства, но просто тотальной. Пришла эпоха служебного производства человека. Это эпоха вторичного, уже культурного закрепощения человека в качестве слуги общества. Сейчас уже не говорят об эксплуатации человека человеком, ибо ее не с чем сравнивать, так как все или почти все стало этой эксплуатацией. Человек превратился в универсальное орудие использования. Он и прежде не был целью общественного развития. Но никогда он не был таким тотальным средством употребления, как теперь.
        О какой человечности можно говорить в наше бесчеловечное время?! Именно об этом часто стал задумываться Иван Иванович. Ему после таких размышлений и жить особо уже не хотелось, - не желал он быть рабом. Ему хотелось свободы, воли и покоя. Ему был не нужен рай, счастье в клетке, пусть даже эта клетка общества была бы золотой. «Не в деньгах счастье, а в их количестве», - говорят люди. И они правы, ибо живут в царстве не качества, а количества, как счетные, оцифрованные единицы эксплуатации, служебного использования.
        Они, эти рабы, и Бога сделали Господином, как будто в отношении с Богом человеку обязательно быть рабом Бога, чтобы он обратил на него внимание! Ну, какая, позволю сказать себе, вдумчивый читатель, глупость. Вы не находите? Иван Иванович полагал Бога не Господином и не Хозяином, а себя не Его слугой, а другом. Правда, такое дружеское отношение к Богу он понимал не в том смысле, что следует «быть на одной ноге» с Богом. Конечно, нет. Бог трансцендентен человеку. Но в своей глубине, уходя в себя, человек приходит, экзистирует, выходит уже из себя, чтобы войти в Бога, в Его вечное царство Духа. Связь человека с Богом носит не телесный, природный характер, но духовный, сущностный. У человека не божественная природа, но по сути, по своей экзистенции, он способен преодолеть инородность Бога, может трансцендировать, перешагнуть границу разделяющую его и Бога, смертного и Бессмертного, времени и вечности.
        Конечно, он способен это сделать с помощью Бога после смерти, когда никакое тело не сможет воспрепятствовать этому возвращению человеческой души на духовную родину. Эта родина звалась Иваном Ивановичем как законченным философом «царством идей».  Туда он стремился всей своей душой с помощью ума. Но одного его ума было недостаточно. Он был необходим для понимания того, что следовало сделать. Но само эта дело требовало непосредственного участия Бога. Бог был не против помочь человеку, но Иван Иванович был еще не готов к этому переходу, он еще не все додумал для того, чтобы понять, как это можно сделать с его стороны. Но он уже знал, что путь к Богу есть не служение раба, не моление грешника, а живое дружеское участие в спасении своей души.
        И все же на этом месте в мысли Иван Иванович запнулся. Он подумал, что Бог выше всяких определений, не исключая и определения Друга. Конечно, Бог был для Ивана Ивановича больше Другом, нежели Хозяином. Но сам то по себе Бог не мог быть Другом собственно. Можно было к Нему так относиться, - Он допускал такое обращение. Иван Иванович надеялся, что Бог допускал дружеское отношение к себе не потому что Ему было все равно, как Иван Иванович относится к Нему, а потому что Иванову так… удобнее, нет, не так, - правильнее будет сказать, адекватнее будет воспринимать Бога. В таком виде Друга Бог предстает человеку уже не как Господин слуге, а как Человек, будучи, разумеется, не только Человеком, но и Самим Собой, Я, Духом, Богом. Ближе и понятнее к позиции Друга позиция Учителя, для которого человек есть ученик. Чему же тогда Бог учит человека? Как это чему? Конечно, человечности. Но чтобы ей учить нужно уже быть Человеком, вернее, Пра-человеком, Идеей его, то есть, человеком совершенным.
        Значит, Бог доступен человеку как Человек, как образец человека, которому обычный человек может подражать в качестве его копии, явления Божественного Я. Если человек явление Я, то Бог есть феномен Я, или то Я, которое вполне, точнее, сполна есть само Я. В нем сущность совпадает с