останках, но никак не ожидал этого от своей. И сразу же на запах слетелись мухи.
-Стервоза! - с чувством произнес он и полез в палатку. И ошейник, и мыло, конечно же, нашлись на самом дне рюкзака. Подумал- подумал — и отложил мыло. Достал разовый шампунь.
Собака, не меняя позы, все так же лежала у костра, лишь глаза внимательно следили за хозяином. Когда он подошел к ней, она завалилась на бок и оскалила на всякий случай клыки.
-Не бойся, - ласково произнес Серёжка. -Сейчас помоемся - и будем кушать.
Одел ошейник и, пересиливая тошноту от бьющей в нос вони, потащил Джульетту к воде.
Запах, конечно, не исчез и после двух помоек, но терпеть его уже было можно. Собака отряхнулась, и принялась, как жеребенок , кататься на спине по траве.
Серёжка выдавил остатки шампуня на ладошку, тоже намылился. Голова чесалась еще со вчерашнего дня, что зря добру пропадать..
Все утро его не покидало ощущение дежа вю. Он знал, что скоро должна проплыть лодка с местными ребятишками. Что Джулька заскочит в воду и будет злобно облаивать их. Что скоро опять хлынет ливень, хотя небо пока было чистейшим. Он знал, что в сетушку, что поставит скоро, попадется всего одна щучка.
Шампунь смывалась с трудом. Голова казалась забитой песком, мусором. И волосы, даже в воде, не пушились и не рассыпались, а полоскались каким -то слипшимся комком.
Серёжка выпрямился, встряхнулся по-собачьи, засмотрелся на бликующую воду.
Странная это была речушка — Миасс. Какая то родная, уютная. И в тоже время — тревожная. Как голос Малежика.
Они были на ней уже два раза. И оба раза — с кагалом друзей и ребятишек. Было очень весело, шумно. И непривычно. Ни порогов, ни перекатов тебе, ни бурной воды, ни глубин... Им понравилась эта необычность, тянула к себе. Но в этот раз вырваться на нее удалось лишь ему одному с собакой. Когда стало ясно, что ни у кого «не срастается» со сплавом, он, честно говоря, обрадовался, поставил своих перед фактом убытия, собрался и в тот же день уехал.
...Город Миасс встретил его неприветливым холодным ветром с сопок и вечными таксистами у вокзала. Было невнятное желание зайти к знакомым, живущим неподалеку, но он, перекуривая на остановке в ожидании автобуса, пересилил его и уже через час был на окраине города, на берегу реки Миасс.
Город Миасс, река Миасс, хутор Миасский, озеро Миассовое, станица Миасская... «О, сколько в этом слове!..» Скоро их уже несла прозрачная река сквозь духоту и истому июльского полдня.
... Давно уж проплыли ребятишки. Кончился ливень. Почищена щука. А он все сидел и сидел на берегу. Хандра, как всегда, возникла из ничего, обложила и уходить не собиралась.
Не хотелось ни жить, ни умирать. Вообще ничего не хотелось.
С ним это бывало уже несколько раз. Он знал, что и тоска, и апатия уйдут, надо только переждать какое- то время, перетерпеть безнадёгу. Поражали мысли и видения, приходившие в такие минуты. Как в пьяном ночном угаре. Только те, яркие и парадоксальные, забывались тяжелыми похмельными утрами. А эти оставались...
«...гениальная Муратова разбрасывает вокруг ядовитое дерьмо... как можно больше и как можно дальше... ненавидит, кажется, не только всех, но и себя... что ж так пакостно у тебя на душе- то, милая?.. и зачем других -то пачкать?.. слушаешь тебя- и хочется отодвинуться от экрана... заразно... и страшно... страшно, что всё талантливо... впечатывается в сознание, в отличии от бездарности... и нет ни капли любви... ни к кому и ни к чему... вот странно: и «...Лапшин», и «Маленькая Вера», и «Список Шиндлера»- та же мерзость и грязь, а в башке токает: «Люби человека... люби человека...»
...а «Ни дня без строчки»- это не для меня... хорошо бы, конечно, начать «А по утрам он пел в клозете», но это будет неправда... он там читал и курил... и клозеты ноне зовутся туалетами...
… «мне уже многое поздно...»
… коплю, коплю всё в себе... брюзжу, как старуха... а город и не знает...
… а Новиков, оказывается, величайший поэт современности... переемник Есенина... «с его слов записано верно...»... ты смотри, что деется...
...а что ощущают детишки порнозвезды, глядя мамины фильмы?.. Восторгаются? Или фамилии меняют?
...ложь какая- то в общении стала... мелкая... ни к чему не обязывающая...
...а если начать «...нет, он не любил высокие слова. Вот она — да! Она любила. Это была её стихия.»...
… «мне уже многое поздно...»
...в комнате колокольным отзвуком повисло молчание...
...стоп, а если «не делай добра- и никто тебе зла не сделает» придумал глубоко несчастный человек...»?.. или «нелюдь»?.. Скорее, убогий. Вроде тебя, Серый...»
Он с размаха грохнул вымытой миской по воде. Джульетта спросоня испуганно дернулась, вскочила, настороженно глядя на него.
Серёжка заулыбался забрызганным лицом. Почерпнул полную миску. Собака от греха подальше отбежала в сторону.
-Чего шарахаешься? Не бойся, не оболью... Хватит спать... Шевелись, шевелись, а то сдохнем от ожирения...-
Он поднялся по мокрому берегу к стоянке, залил еле тлеющее костровище.
-Собирайся. Сматываемся. «Поедем — постоим. Опять поедем...»
Г Л А В А 3
Напрасно они, конечно, не остановились вечером и сунулись в ночную реку. Эта юношеская блажь- плыть ночью при фонарике- цепляла его каждый сплав. И, конечно же, угасала в зародыше. То река бурная, то команда «против»… А то и самому так невмочь было пересилить усталость!.. Или страх…И такое было… А сейчас- решился.
Дождь согнал их с воды уже через два часа. И уже было не до обустройства.
Он поставил перевёрнутую лодку боком на упёртые в землю весла и поверх этого «шалаша» натянул плёнку. Внутри, на траву так же постелил полиэтилен и сел переодеваться. Вода, казалось, была всюду Очень переживал за курево, за спички и за записную книжку. Но те, закутанные в несколько слоев, оказались сухими. А остальное его не волновало. Остальное было делом поправимым.
Он разделся донага, отжал одежду, развесил кое- как на бортовые леера. Но спустя короткое время его стал бить озноб, да такой, что задрожала нижняя челюсть. Джулька, лежащая в углу, тоже дрожала.
Дождь с ветром не ослабевал.
Тряскими руками достал собачью миску, навалил в неё раскисшего корма. Сам же закутался в сырой спальник, налил спиртяшки.
-Иначе я совсем окочурюсь,- на полном серьёзе стал он объясняться собаке, внимательно на него смотревшей. –Чуть- чуть… Погреться… Потом ещё порубаем. Дай оклематься…
Через пару минут тело и впрямь согрелось. А вместе с теплом отчего- то накатилась тоска. И мысли в голове забегали тараканами: такие же сумбурные и непредсказуемые.
Он сидел, покачиваясь, в спальном коконе, смотрел перед собой, не видя ничего, и думал, думал, думал…
Житие, видимо, завершало очередной виток.
А жизнь… Жизнь закончилась уже давно. Тогда, после гибели сына… Разделилась на жизнь- и не жизнь, на житие… Он даже знал, в какой момент это произошло: когда им позвонили о случившемся, и они- он, жена и дочка- стоя прижались друг к дружке, будто врастали во что -то единое- и плакали.
А после этого жизнь закончилась.
И наступило житие… С омертвелой душой.
Иногда что- нибудь пробивало эту коросту- и он на время оживал…
В углу часто закапало. Ливень все ж таки нашел слабину в укрытие. Сергей, не вставая, поправил тент.
Долго не мог разжечь свечу. Та, покрытая мелкими каплями влаги, трещала, чадила, но разгорелось лишь с пятой спички.
Температура в укрытии постепенно поднималась. Одежда запарила, а он все никак не мог согреться. Налил ещё спирта.
-Иди ко мне,- подозвал собаку. Та подползла, трясясь от хвоста до ушей. Он улёгся рядом, прижался к ней, укрылся спальником и через некоторое время они согрелись. А «тараканы» всё продолжали бегать…
Как трудно, всё- таки, следовать божьим наказам… Почти невозможно. Особенно в молодости. Ну, мешают они на фиг, честное слово. Всё время думаешь: потом как- нибудь, чуть- чуть погодя- и буду следовать, ладно? Будто на сделку с Господом идёшь… А оглянешься через время- выть хочется! По- скотски как-то жил… не так… И воздастся тебе! И воздаётся.
Всё- таки не спалось. Полудрёма- полуявь… Жутко захотелось есть. В животе громко и часто урчало. Но и подниматься в холодную сырость не хотелось. Долго ворочался, пытаясь уснуть. Джулька уже сонно вздрагивала, скребла лапами, пытаясь куда- то бежать.
Нет, не уснуть! Постарался осторожно выбраться из- под спальника. Но собака всё- равно проснулась, подняла недовольную морду.
-Спи, спи, без тебя разберёмся,- успокоил он её. Приподнял плёнку у земли и закурил, выпуская дым в эту щель.
Непогодь, видимо, кончалась.
У горизонта беззвучными всполохами сверкали зарницы. И ветер поутих.
-Час, поди, уже… Или больше…- немного раздраженно подумал он, щелкнул окурок в темноту, но тут же сам себя и одёрнул: -Чего психуешь? Распакуй рюкзак, пожри по- человечески! И плавки натяни! А то утром припрётся кто- нибудь из местных…
И пока натягивал в тесноте сырые плавки, пока открывал банку тушенки и ломал влажный хлеб- опять волна озноба прокатилась по телу и не отпустила, пока он не выпил спирта. Джулька, разморенная теплом, даже не прореагировала на запахи и его возню.
Ему же опять сделалось расчудесно и легко. И сырость спальника уже казалась теплой и приятной.
-Что это за пакость такая- алкоголь?- принялся философствовать он, сыто развалясь у входа и вновь закуривая. –Пятьдесят граммов, а будто родился заново!.. Иль влюбился! Сладостно и нирванно…
Свечка подмигивала из угла. И капли дождя уже падали вальяжно и раздельно, без базарной трескотни и толкучки.
-Налью -ка я себе ещё,- радостно подумал он. -Для следующего рождения… Всё- равно не спится… А жизнь хорошо перелопачивать ночью. Даже в груди совсем другое… не дневное… Что забыл напрочь- и то вспоминается. Мелочи какие- нибудь… Или совсем неинтересное…
Опять зашевелился, теперь уже шумно, налил, выпил- и снова закурил.
-Сдохну когда- нибудь от этого никотина,- подумал безразлично. –Не доживу до светлого будущего. И на море не побываю. Так непорядочным и умру.
Это ему припомнилась давняя обида за родителей на Алентову из «Москва слезам не верит».
«…каждый порядочный человек должен побывать на море»
Море… Хм, блин, море!.. Пахали на износ, а винегрет был только по праздникам! И арбуз с шоколадкой- в зарплату! И постоянно отдавали кому- то долги…
Море… Непорядочные… Дурак у вас, Вера, сценарист был. Или на море перекупался…
-А ты ведь, сучонок, врешь,- одернул он себя. –Тебе же сначала стыдно за них стало, за родителей своих! Это потом, когда поумнел, обида за них, несчастных появилась. Эх ты, перерожденец… Чего себе- то врать?.. Жизнь на излёте. И не Шара Золотого… И ничего… А всё себя выгораживаешь… обеляешь… Обидно тебе стало… Стыдно тебе сначала стало, а не обидно! Как же!.. На море не разу не были! Как ущербные какие- то!.. Что мать, что отец…
В голове уже засела пьяненькая злостинка. И на себя, и… вообще…
Он перевернулся на спину. Покалывало сердце. Он знал, что боль идёт от позвоночника (он давно мучил его), «гвоздь» сидел именно там, в позвоночнике, но все вдохи почему- то отдавали болью в сердце.
Кап- кап, кап- кап…
Потом… Чуть- чуть полежу…
Напряг и выпрямил плечи. Хрустнули позвонки за грудиной- и сразу
