Продолжающая тему, связанную с перемещениями в пространстве, во времени и в новом для себя пространстве, но уже с другой точки зрения и положения.
Когда люди занимают свои посадочные места в последнем вагоне поезда, это говорит о том, что они либо запоздалые и не слишком предусмотрительные люди, заранее не позаботившиеся о билетах на поезд и им досталось то, что осталось, либо они любят толкотню и болтание, чего как раз предостаточно здесь, или же тут имеет место третий вариант, если они запрыгнули в этот первый с конца вагон в самую последнюю минуту – тогда они успели. Но таких последних людей не очень много, и оттого последний вагон поезда, следующего на всех своих порах в тёмных сумерках вечернего времени суток, по пересечённой фантастическими видами местности, был практически свободен от пассажиров, если не считать два занятых купе. Где одно было под комплект забито людьми с суровыми лицами, одного молчаливого склада ума, а во втором, до полного комплекта не хватало одного человека. Но зато ехавшие в этом купе люди не были столь одинаковы, и они разнопланово выглядели и мыслили, хоть и молчаливо себя вели.
Так с одной стороны стола, разделяющего это купе, на первой полке сидел в одном, не пошелохнётся положении, высокого внешнего вида и скорей всего такой же высокой внутренней сути, человек, чьи руки были сложены у него на коленях, а он, казалось что, не моргая, в упор смотрел перед собой и никуда больше. Отчего сидящему напротив него человеку, по своем недосмотру и теперь только стало понятно, что отчасти и глупости, решившему занять это место напротив, было не по себе от такой пристальной внимательности к себе со стороны Вавилонянина (этот высоких качеств человек был им). И как бы и сколько бы не отводил своё лицо в стороны Табинег, – а сидящим напротив Вавилонянина человек был им, – и даже пытаясь погрузить себя в сон, всё равно ему приходилось возвращаться обратно из этих сторонних отвлечений, а там на него всё смотрит Вавилонянин и тем самым не даёт покоя. И если бы на его месте был бы кто другой, то Табинег давно бы вскипел и потребовал от него отвести взгляд от себя.
– Чего вылупился своими, всё не слипающими моргалами! – вот прямо так бы заставил прикрыть это внимание к себе Вавилонянина Табинег, переполненный дымом и чужими мыслями, которые в него вдохнул вместе с табачным дымом какой-то развязанного поведения тип, с которым он столкнулся лишь на мгновение в тамбуре вагона, со стороны купе проводника, куда Табинег ходил, чтобы осмотреться, а вот этот тип туда попал, явно заблудившись. И одного столкновения плечом в плечо, и то по инициативе того, еле стоящего на ногах типа, которому не имело большой разницы на кого или на что наталкиваться, было достаточно, чтобы Табинег впитал в себя всю внутреннюю суть этого человека, наполненного в основном сигаретным дымом, перегаром и выходящими из всего этого паскудного содержания умозаключениями, исключавшими всякую мысль, но зато заполненными теребящими душу сюжетами, что Табинег не сразу в себя пришёл, и понадобилось время, чтобы переварить в себе всё это.
И как сейчас выяснилось Табинегом, то он не смог полностью выветрить из себя мысленные последствия этой встречи и на его ход мысли, наложился свой отпечаток от встречи с этим, всё не желавшим с ним расстаться типом. Который к потрясшей Табинега неожиданности, вдруг узнал его, – б*я, да я тебя знаю, – и со всем своим упорством пожелал не расставаться с ним, – теперь ты от меня, гад, не уйдёшь.
Ошеломлённый такой встречей с представителем этого мира, Табинег, не привыкший к такой близости отношений с народом, – он всегда соблюдал дистанцию с ним, – растерялся и не знал, как реагировать на такую хваткость этого человека, вцепившегося в него руками и, уткнувшись ему лбом в подбородок, как понялось Табинегу, таким образом, решившему его забодать.
– Ну, держись у меня. – Из-под макушки этого вогнавшего Табинега в страх человека, донеслось это грозное предупреждение, а Табинег и не знает, как ему сейчас быть. Поддержать его руками, – он, как чувствовалось, начал скатываться с Табинега (вот почему он так предупреждающе выразился, он просил о помощи), – или же воспринять это как угрозу себе и броситься наутёк, уже к себе за помощь. И благо в этот кульминационный для Табинега момент, из своего купе вышел проводник и, отцепив от него этого прилипчивого человека, вежливо сопроводил его на выход из вагона. – Занимаем места согласно купленных билетов. Так что пройдите вон отседова. – А что дальше было, то Табинег не видел, он, двигаясь к своему купе, уже находился спиной к этим людям.
– Этот мир очень опасен, – на ходу рассудил Табинег, – нужно быть осторожным.
Ну а почему Табинег, казалось бы человек основательной конструкции, оказался как губка, всё в себя впитывающей, то скорей всего, объясняющей всё это причиной является то, что Табинег для этого отрезка времени и существующего в нём мира, был как младенец, чистый объект, который в себе имеет только начальные задатки. И для его дальнейшей выживаемости, в него на этом этапе жизни, и была вложена своя рефлекторная цепкость и вот такая впитывающая в себя всё податливость ко всему новому и для него незнакомому, отчего он в момент всё улавливает и впитывает в себя. И это относится ко всем, кто следовал с Табинегом.
Ну и третий человек в этом купе, занявший место на первой полке рядом с Табинегом, то о нём пока что было известно лишь то, что он выглядел моложе всех в этом купе вместе взятых и по отдельности тоже, что компенсировалось его каменным выражением лица. И он явно был приближен в этот круг лиц (скорей всего Табинегом) за свою исполнительность и необходимость иметь под рукой Табинега такого исполнительного человека, который в порошок сотрёт любого (и для этого у него были все физические возможности), на кого укажет Табинег, который теперь себя корит за свою не предусмотрительность, когда позволил себе одному пройтись по вагону.
– Только попадись мне на глаза тот тип, то я ему задам. – Строил про себя планы мести Табинег.
Ну и за всем этим осмыслением своего нового положения, прошло своё несчётное время, пока Табинег, устав переламывать кости того типа с помощью своего подручного Ида, совсем не зря названного глухим, он был глух к любого рода позывам чувств, перевёл своё внимание на Вавилонянина и спросил его. – С чего начнём наш поиск?
Вавилонянин осмысленно посмотрел на Табинега и дал свой ответ. – Жизнь и интересы человека текут в одной плоскости понимания мира, так что отыскать беглецов будет не сложно. Они, так же как и мы, смотрят на мир прямолинейно. Ну а для начала нужно будет лишь принять этот мир и понять его действующие законы предназначенья. Разобравшись с этим вопросом, нам останется лишь понять, что предпримут наши беглецы, – но на этот счёт у меня есть предположения, они попытаются завершить круг взаимоисключения, – и тогда мы обязательно выйдем на них. А как выйдем, то только и останется, как взять их в клешни треугольника. А теорема Пифагора никогда не давала сбоя, сумма квадратов катетов всегда равна квадрату гипотенузы.
И хотя Табинег ничего не понял из сказанного Вавилонянином, – причём тут Пифагор и что это ещё за теоремы такие, – ему между тем отчётливо показалось, то своё итоговое предложение, Вавилонянин сказал совершенно не в свойственной ему манере отстранения, а это было сказано с неприкрытым в его сторону подтекстом. Указывающим, – и Табинегу это уже точно не показалось и его не ввести в заблуждение своим не пробивным на эмоции видом, – на его сравнительное равенство с Идом, который, как Табинегом понимается, был как и он фигурально оформлен в катет. А такое принижение себя, – кто он, а кто этот катет Ид, – Табинег стерпеть не может и он более чем возмущён.
– Как это всё понимать? – задаётся вопросом, пока что только на слегка повышенных тонах, Табинег. Но это только до поры до времени, и если Вавилонянин удовлетворяюще его не объяснит эту свою позицию, то он и громче может спросить. А Вавилонянин и бровью не повёл, хоть и видно было, что он видит, как накалилась обстановка внутри Табинега.
– Тебя что, – вопрошающе, но не сильно явно, говорит Вавилонянин, – не устраивает быть Бисектром. Арбитром жизни, отделяющим зёрна от плевел, геометром, рисующим границы пределов и ограничений. – И хотя слова Вавилонянина звучали ровно, он своим ответом сбил с толку и с дыхания Табинега, явно не ожидавшего, что к нему поступит столь заманчивое предложение. Чего Табинег само собой не выказывает, – он опытный фараонодворец и отлично натаскан закулисной, всю в интригах жизнью в тени фараона, где лицо нужно держать в тени своей невыразительности, уста под замком, а руки всегда на рукоятке кинжала, – и как бы в раздумье говорит. – Бисектром, говоришь. Что ж, я не против. – На этом Табинег успокоился и даже не поинтересовался, кто же был вторым катетом, образующим третью сторону прямоугольного треугольника, посредством которого Вавилонянин собрался ловить беглецов.
Но сейчас действительно не то время, чтобы этим интересоваться, когда Вавилонянин вынул из сумки песочные часы, в которых вместо песка была набрана вода, а чтобы она не переливалась из одной части сосуда часов в другую, то узкое горлышко, соединяющее эти два сосуда и через который делался этот временный переход, было перекрыто специальной перегородкой, служащей частью модификационной конструкции этих часов, и поставил их на стол перед собой. Вавилонян со всем своим вниманием уставился на часы, в которых были набраны капли времени из храмовых часов времени, куда вслед устремились взгляды Табинега и Ида. И за всем этим вдумчивым делом, – а сколько продолжалось оно, никто и не может этого сказать, спроси их об этом, – ими всеми и не заметилось, как они прибыли на станцию своего предназначения.
– Перво-наперво, – сказал Вавилонян, когда они все, по выходу из вагона, оказались на перроне вокзала, – нам нужно найти для себя, где остановиться. – С этими словами Вавилонянин посмотрел по сторонам, и принялся понаблюдать за снующими туда-сюда людьми, где одни встречали других людей, а другие люди провожали уже совсем других людей, и всё это происходило на ходу и в своей, удивительно Вавилонянину видеть, толчее. Затем он перевёл свой взгляд на своих спутников, которые с тем же увлечением знакомились с новым для себя миром. И вот только сейчас, путём сравнения, Вавилонянин видимо и заметил, как они отличительно непохожи на всех этих вокруг людей, которые если бы так не спешили, то давно бы обнаружили эту их с ними разность.
– Это во что они вырядились? – обратился с вопросом к Табинегу Вавилонянин, кивнув в сторону стоящих отдельно от них группы из тех четырёх людей суровой внешности, кто ехал от них в соседнем купе, а сейчас замерших в одном положении. Табинег, услышав в свой адрес эту претензию, посмотрел на эту группу людей, состоящую из самых преданных людей из его стражи, которые были все как на подбор плечисты, с каменными торсами и лицами, и как полагается людям своей специализации, все одеты одинаково. И Табинег и не понимает, что так не устроило Вавилонянина, вдруг
