Он ко мне протянул свои милые ручки;
Не давал умереть, мой единственный сын,
Огонёк, едва тлевший достав из руин,
Дух, уснувший спасая из мёртвых излучин.
Начинал моросить дождь. Озноб сковал тело, и ноги сами решили отправиться домой, чтобы спрятаться в тёплый плед, и долго, долго спать. Но вдруг хватилась, что сумочка осталась в зале, а в ней ключи. По соседству жила сестра, и у нее были запасные.
Инна подошла к двери, собираясь вставлять ключ, как она сама открылась, а в прихожей перед ней на коленях стояли: Глеб, и Сергей Михайлович с прокусанными, обвисшими цветами в зубах, а рядом с ними стояли два метра Тоомаса, с разведенными в стороны руками, и как рыба на безводье, открывая рот…
– А что же вы, тевтонский рыцарь не на коленях? Боитесь исп…
– Мама, я, я за него постою. Отец, мама, на протезах.
Инна, не отрывая взгляда от любимого лица, боясь, что оно может опять исчезнуть, пила его, одновременно опускаясь перед ним на колени… Прижалась головой к ногам, обхватив протезы руками, нежно гладила их.
– Так, товарищи! Я умру с голода сейчас, и окончательно испорчу ваше воссоединение. Инна, вы себе представить не можете, что творилось в зале после вашего фееричного выступления! И в кого превратился этот... с позволения сказать, сатрап, этот, грубо говоря, мягко выражаясь - диктатор африканский! Как он мной командовал! Орал, как сумасшедший на весь зал, перед всеми моими коллегами, студентами! Но, справедливости ради, должен заметить, что я эти команды выполнял с редчайшим для меня проворством, а для той радости, какая мной управляла, еще не родились на свет слова! Если бы вы только знали, что происходило с людьми, после вашей выходной арии!
Они в один голос поздравляли, подскочив со своих мест, и говорили, что их специально заманили в эту сказку, которой сложно поверить, но, что они этому бесконечно благодарны и рады! А эти двое… эти только обнимались, и бессовестным образом ревели, как белуги, правда, один из них, ещё умудрялся раздавать мне команды. Итак! Я все выполнил. Нас ждет ресторан. Всех, у кого временная потеря чувств, донесу на руках до машины. Глеб, помогай мне теперь уже этих… двоих привести в чувство. Иначе я тут же свалюсь, как подкошенный от зверского голода, и моя смерть, окропит вашу встречу моей кровью.
– Сергей Михайлович, ну, какая кровь может быть от голодной смерти? Вы же врач! – подтрунивал Глеб.
– Может, может! Ещё как может! Ты молод и не понимаешь, как можно истекать кровью, не видя её.
– Да меня самого впору грузить.
А Тоомас всё гладил, и гладил её руки, и целовал каждый пальчик, а над кольцом с бриллиантовой иголкой сосны, заплакал, как ребенок, легкими слезами запоздавшего освобождения, шепча ей:
– Я тебе все потом объясню, и ты поймешь, что я не мог иначе поступить. Я два года был после взрыва во Франции на реабилитации, и одновременно писал диссертацию, чтобы забить боль и тоску по тебе. Моей матери мы с отцом долго не говорили о том, что со мной произошло. Она бы не перенесла... Я…
– Все! Ни слова больше. Ты ничего мне не обещал. Это было мое решение, и это я должна извинятся перед тобой за свое невероятное счастье – моего сына от тебя, в то время, как ты переживал такие страдания. Ты не предал сам себя, свои слова о послевкусии, ты его пронес через все беды. Я горжусь тобой, любовь моя единственная!
– Лю-у-у-у-у-ди! Ну, хватит, да! Имейте совесть, в конце-то концов! Вы еще наговоритесь, а я на последнем издыхании уже, - взывал голодающий.
***
В ресторане их ждал зал без посетителей, украшенный белыми и красными розами, а по центру красиво сервированный стол с горящими свечами. Откуда ни возьмись, перед ними возникла стройная женщина, с красной лентой через грудь, и попросила приготовиться к бракосочетанию.
Регистраторша, что-то долго говорила, и все улыбались, а Инна с Тоомасом не отрывали друг от друга взгляда, ничего не слыша, и не видя. С двух сторон их подталкивали: сын, и голодный ректор, подсказывая, что делать и говорить. Кольцо у Инны на пальце было уже двадцать два года, а для Тоомаса ей передал сын. Окольцованные, наконец, к величайшему удовольствию ректора, под тихую музыку саксофониста, исполняющего «Долгую дорогу в дюнах», сели за стол.
– Ты когда успел все это организовать? – тихо прошептала ему на ухо.
– Это не я. Я был без сознания. И только раздавал команды, какие цветы, сколько чего, кольцо, а сын с Сергеем проявили неслыханную прыть. Уж больно сильно есть хотел, бедненький, вот и постарался использовать связи и авторитет, – это он сказал уже громко, и все рассмеялись, разрядив обстановку, чтобы все вокруг задышало новой жизнью, и полилось тихое счастье, снимая с жизни заколодованнсть.
Эпилог.
Прошё месяц.
На старом месте, как и двадцать два года назад, в песке горел небольшой костер, возле него после тяжелого трудового дня, отдыхал Рыжик, названный эстонской бабушкой Мартой в честь любимых одноименных грибов, а рядом принимал песочные ванны маленький Азарт, любимец Петербургской бабушки Иры.
Всю эту идиллию обслуживал любимый внук – Глеб, слегка поджаривая на маленьком огне куриные колбаски, и овощи на вертеле, а они не сводили с него влюбленных глаз, смакуя горячий глинтвейн.
По берегу не спеша, опираясь на трости, прогуливались дедушки, о чем-то беседуя. Эстонский -Урмас, не расставался со своей трубкой, а Петербургский -Григорий, его журил, взывая к разуму, на что тот, только заразительно смеялся. У самой воды, черпая из заката рубиновое вино, сидели двое…
– Моя Инн, я без тебя больше не хочу уезжать, но я обязан уже быть в госпитале, и прошу тебя поехать со мной, тем более мне нужна будет помощь педиатра. И наш сын будет рядом через полгода.
– Дорогой мой! Меня не надо было просить об этом чуть раньше, я сама решила уехать с тобой куда угодно, но… Но неделю назад все изменилось, милый. Нас ждет встреча с новым человечком нашей любви.
Тоомас, насколько можно было на протезах, катапультировался вместе с шезлонгом вверх…
– Принцесса моя, возможно ли это?! За что? Я не заслужил, нет, я не верю, - вопил на весь пляж, испугав щенков, разрушив идиллию, и блаженный отдых любимых стариков, не понимающих, что там на берегу происходит.
– Возможно, еще как возможно, счастье мое надкусанное!
– Я недоразумение твое прокусанное, а не счастье. Все, я уезжаю, чтобы сдать дела, и вернуться, в незаслуженное мной, ошеломительное лоно семьи, тем более, что меня уже давно ждет академия.
Иди ко мне, моя Инн. Я приложу все свои оставшиеся силы, чтобы заслужить, оправдать, и превзойти все твои ожидания, если они у тебя еще не пошли на спад.
– Ничего не доказывай, пожалуйста! Оставайся, хотя и слегка прокушенным, но для меня невозможно дорогим недоразумением.
Вселенской нежностью он обнял свою Инн за плечи, и они ещё долго, долго качались на волнах в шлейфе заката, пока он не исчез совсем, чтобы вернуться к ним рассветом полноценного, заслуженного счастья.
ПРОЩЕНА!!!!! я и не в претензиях!!!
Извините. 
Смеховская-это хорошо!
Ничего не слышно... Громче, пожалуйста!