– Давно. Еще там, в кафе, где ты влюбленно смотрела на меня.
– Я-я-я-я…? Да…
– Не надо… молчи, - остановил, вконец смущённую девушку. – К чему отрицать случившееся, неизбежное. Я же не отказываюсь на вас жениться, как приличный человек, - лукаво улыбнувшись в сторону.
– А вы уже получили мое согласие? – придя в себя от невиданного нахальства двухметрового наваждения, приняв его игру.
– Согласие следует не получать, а завоёвывать. А я, ещё тот викинг завоеватель.
Инна оглянулась посмотреть в глаза этому… воину, который был невозмутим, серьезен, сосредоточен, словно какой-нибудь докладчик на конгрессе перед достопочтенной публикой, но в серых глазах резвились чёртики.
– И как вы привыкли завоёвывать, викинг – поэт? Вдруг этот метод мне не подходит.
– Во-первых, я не поэт, а во-вторых, не имею еще метода. Это мой первый опыт, первого желания воевать, потому и такой смелый, не понимая, что меня ждет. Надеюсь на свою искромётную сообразительность и фантазию, тем более, нам ещё предстоит друг друга завоевывать, так что стяну, какой-нибудь приёмчик у тебя, - на полном серьезе, с нарочитой невозмутимостью, строил свои авантюрные планы.
– Ну, если вы не поэт, то бонвиван уж точно! А жаль! В образе поэта вы мне казались более симпатичным и убедительным.
– Ничего, я ещё и как поэт себя проявлю. У нас вся жизнь впереди.
– Проявляйте, но не со мной. Мне надо уходить, - и ускорив шаг, позвала Вилсона, но тот был поглощен белокурой красавицей, и не обращал ни малейшего внимания на хозяйку, выделывая невероятные кульбиты, поражая воображения белоснежной Неды.
– Вот видишь, Вилсон уже завоёвывает, и, кажется, не безуспешно.Оба рассмеялись вслух, от души, наблюдая за любимыми псинами.
Дальше шли молча, не замедляя шаг, и не оглядываясь, но она вдруг резко, словно сбегала, свернула в сторону, сорвавшись почти до бега, скрылась в соснах. Он не стал догонять, с предложением проводить, только улыбнулся чему-то про себя.
***
На завтра, когда Инна бегала с собакой по песку, появился Он, но без собаки. Просто ходил за ними молча, слегка отставая, наблюдая со стороны. Наконец, она не выдержала, и остановилась улыбаясь. У него в ответ, на лице промелькнуло что-то вроде кривой улыбки, и тут же уступило место усталости… не сиюминутной, а выстраданной, скорее всего - жертвы бессонной ночи. У девушки сжалось сердце, так стало жаль, но еще больше, что-то новое в облике, во всей его фигуре пугало. За плечами у него был наполненный до отказа рюкзак, а в руках держал какую-то книгу.
– Давай посидим немного, - без всякого приветствия, словно и не расставались, предложил усталым голосом.
Ей сегодня совершенно не хотелось парировать и сопротивляться тому, к чему влекло её существо: просто находиться рядом и молчать, молчать, молчать. Усевшись на траву под соснами, уходящую к дюнам, и не говоря ни слова, он стал ей читать вслух Хэмингуея «Снега Килиманджаро». Остановилось мгновение. Прошел час… Она боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть, не уронив с себя воздушное покрывало непонятных, улетающих, и возвращающихся вновь и вновь, завороженных мгновений счастья.
«Главное было не думать, и тогда все шло замечательно. Природа наделила тебя здоровым нутром, поэтому ты не раскисал так, как раскисает большинство из них, и притворялся, что тебе плевать на работу, которой ты был занят раньше, на ту работу, которая теперь была уже не по плечу тебе. Но самому себе ты говорил, что когда-нибудь напишешь про этих людей; про самых богатых, что ты не из их племени – ты соглядатай в их стане; ты покинешь его и напишешь о нем, и первый раз в жизни это будет написано человеком, который знает то, о чем пишет. Но он так и не заставил себя приняться за это, потому что каждый день, полный праздности, комфорта, презрения к самому себе, притуплял его способности и ослаблял его тягу к работе, так что, в конце концов, он совсем бросил писать. Людям, с которыми он знался, было удобнее, чтобы он не работал. В Африке он когда-то провел лучшее время своей жизни, и вот он опять приехал сюда, чтобы начать все сызнова. В поездке они пользовались минимумом комфорта. Лишений терпеть не приходилось, но роскоши тоже не было, и он думал, что опять войдет в форму. Что ему удастся согнать жир с души, как боксеру, который уезжает в горы, работает и тренируется там, чтобы согнать жир с тела».
Резко оборвав чтение, он в упор стал смотреть на Инн, впиваясь до самого потаённого уголка души свинцовым, нависшим взглядом, с добавленными мазками фанатических красок заката.
– Довольно на сегодня. Пора ужинать. Но ты, обещай мне, что прочитаешь эту книгу.
Инна молчала, уже ни чему не удивляясь, но только восторгалась незнакомому состоянию внутреннего покоя, уверенности, надёжности и такого ма-а-ленького, некричащего уютного счастья, известного ей одной и, ему. Быстро убрав книгу в холщовый рюкзак, достал из него какой-то пакет и небольшой домотканый плед с подстилкой. Не успев оглянуться, она была уже укрыта пледом, и перенесена сильными руками с травы на подстилку. На плоских камнях, покрытых бумажной кружевной скатертью самобранкой, возникла холодная курица, овощи, фрукты и фляжка с домашним компотом. Рядом с импровизированным столиком из камней, на траве, расположился ничего непонимающий Вилсон, которого за непонятные грехи лишили подруги, а теперь задабривают, постав перед ним тарелочку с ужином. Он вначале брезгливо отвернулся, но голод взял за шиворот обиженное самолюбие, и, пришлось снизойти, слизав с тарелки все одним махом. Голод-то, действительно не тетка… Люди иногда не врут…
Между камней, сделав углубление в песке, Тоомас разжег маленький костерок. Налил в бокалы немного красного вина, сопроводив словами, что его можно и не пить, но только смочить губы, пусть оно будет символом, или скрепляющей печатью того, о чем я сейчас скажу. Опустился перед ней на колени, и с особенной серьезностью стал говорить:
– Инн, у нас мало времени … всего две недели.
– Извини, что перебила, но я обязана уточнить, что неделя всего одна. Я уезжаю. Начинаются занятия.
– Прошу меня не перебивать. Ты ничего не поняла. У нас осталось две недели…- и так посмотрел на неё, что она поняла на всю жизнь - теперь так будет всегда.
Но самое странное, необъяснимое, что ей уже хотелось подчинять себя этому человеку. Идти за ним. Таким теплым, глубоким, уютным, надежным, до страшного понимания – близким, идти куда позовет. И верить, что он знает наверняка, чего хочет, и как этого добиться. Она теперь начинала понимать, почему он читал именно Хемингуэя.
– Нам надо успеть настолько, понять друг друга, чтобы даже мысли не допускать о расставании в дальнейшем, после того, как я приеду за тобой вместе с моими родителями, и выпрошу у твоих родных благословение. Я уеду через две недели, и как только определюсь с местом моего пребывания, сразу вылетаю за тобой, - все это говорил, одновременно заливал морской водой кострище, присыпая песком. – Ничего тебе не хочу пока рассказывать о себе, и знать о тебе. Будет чем заняться, и удивлять друг друга в нашей длиннющей жизни. Сегодня есть – Я, и есть - Ты, ничего нет важнее и информативнее этого. Сейчас провожу тебя, а завтра, даже если выпадет снег, или будет проливной дождя, ты приходи. К сожалению, могу здесь бывать только ближе к вечеру. У меня сейчас серьезная подготовительная работа к отъезду.
Инн молча выслушала программу своей дальнейшей жизни, во всяком случае, на ближайшие две недели. Все ее тело не находило опоры, а испуганный и, одновременно повзрослевший взгляд, скользил по его лицу: серьёзному, решительному лицу, вызывавшему озноб. Ей хотелось немедленно убежать, спасаясь от чего-то пугающего бегством, или… наоборот, обнять это сильное тело, прижаться к нему, и долго, долго плакать. Словно понимая ее состояние, он мягко обнял за плечи и бережно повел домой.
***
Двое в мире, потеряли счет тесным улочкам, старинным фонарям, убегающим вниз лестницам. А стихи… они звучали возле каждого фонаря, на маленьких скамеечках, сквериках… Изо всех сил она пыталась сосредоточить внимание на образах, но непреодолимая сила заставляла смотреть на его лицо, и жадно впитывать звук голоса, чтобы успеть до расставания напиться тем, что никак не могла еще осознать, дав определение. Точно знала только одно, такого вдохновенного лица, она никогда не встречала среди своих однокурсников, друзей, на улице… Все закаты встречали вместе с собаками, и всякий раз, когда он устраивал маленькие очаровательные сюрпризы, то после них невозможно было до утра уснуть, находясь под впечатлением. Потом весь день ходить хмельной, и безоблачно счастливой.
***
Но время неумолимо, и две недели пролетели как безжалостный астероид, оставив на кончике хвоста, всего три дня…
– Моя лесная нимфа!
– Ты определись уже, пожалуйста, нимфа я, или скандинавская принцесса.
– Не мешай… Дай мне сосредоточиться. Это мое вдохновение, как хочу, так и буду называть, –
схватил на руки, подняв высоко вверх, закружил над собой.
В этот момент ей захотелось умереть, и больше не возвращаться на землю.
– Инн, нам осталось три дня, и очень прошу, поговорить со своим дедушкой. Я хочу пригласить тебя завтра в Ригу. На органный концерт в Домский собор, и провести с тобой это счастливое время, чтобы послевкусие последних дней увезти с собой. Если хочешь, я сам приду к вам, и попрошу за тебя не волноваться. Оставлю им телефон и адрес своих родителей.
– Нет, не надо. У нас принято доверять друг другу. Они мне верят, а я…– подумав немного, глядя ему в глаза, - а я тебе доверяю их здоровье.
– Ах ты, умница! Как ты меня в оборот взяла, доверив здоровье дорогих людей. Дескать, тут уж, будьте любезны, но ведите себя прилично, - заразительно рассмеялся вслух.
– Тоомас, но завтра я никак не могу их обидеть. Они так готовились. Мне исполняется восемнадцать лет. У нас будет праздничный обед. Где-то уже заказан, от меня скрывают.
ПРОЩЕНА!!!!! я и не в претензиях!!!
Извините. 
Смеховская-это хорошо!
Ничего не слышно... Громче, пожалуйста!