РЫЦАРИ СВОбОДЫ

вышел из дома в семь часов и через 40 минут шел уже по Екатерининскому проспекту. На всех перекрестах стояли конные городовые, по тротуару ходили солдаты и гарцевали казаки, подозрительно осматривая прохожих. В воздухе носилось напряжение. Николай шел и возмущался: кому это пришло в голову собирать на сходку учащихся, когда весь центр наводнен войсками?

Ближе к 9 часам из переулков стали появляться группы учеников-старшеклассников и направляться к Кудашевской улице. Николай пристроился к одной такой группе и невольно наблюдал за моложежью: парни дергали девушек за косы, те недовольно делали им замечания, а иные били своих обидчиков ранцами. Все шумно галдели, смеялись, шутили, не обращая никакого внимания на войска. Дети есть дети.
На углу Кудашевской и проспекта собралась огромная толпа учеников с родителями и учителями. В стороне стояла группа конных городовых, терпеливо взирающих на это зрелище.

Николай заметил в толпе студентов своего училища и несколько семинаристов.

– Кто тут старший? – спросил он у знакомого первокурсника.

– Павел Симанович, – парень махнул в сторону высокого худого мужчину лет 25, стоявшего в окружении старшеклассников Классической гимназии.

– Кто такой?

– Учитель из Коммерческого училища.

Он подошел к Симановичу, сказал, что его прислали от комитета РСДРП.

– Зачем? – сморщился Павел. – Мы способны провести все сами, без нянек.

– Проводите. Никто не собирается вмешиваться.

Время шло. Симанович со своими помощниками ушли искать место для сходки. Народ все прибывал: это уже были подмастерья и ученики близлежащих мастерских, ремесленники, литейщики с завода Заславского, какая-то уличная шпана. Толпа бурлила, ходила волнами, самые нетерпеливые свистели и кричали, требуя начинать. Через минуту-другую вся эта огромная масса станет неуправляемой.

Вернулся Павел со своей командой. Они так и не нашли подходящей площадки. Николай посоветовал ему начинать там, где уже собрался народ. Тот недовольно сказал, что сам знает, что нужно делать. Николай не сомневался, что это Симановичу пришла вчера мысль разливать в учебных заведениях «вонючую» жидкость. Возмущенный, он ушел на бульвар, достал из кармана книгу: он теперь всегда носил с собой художественную литературу или учебник, и погрузился в чтение.

Неожиданно его привлек какой-то шум. Он поднял голову – огромная толпа на Кудашевке качнулась, отступила назад, и вдруг все с криком стали разбегаться в разные стороны.

– Что там такое? – спросил он у мужчины, тащившего за руку упирающегося гимназиста.

– Казаки, – сказал мальчишка, и только тут Николай увидел его разбитое в кровь лицо.

– Мимо проезжал губернатор и приказал разогнать толпу, – объяснил трясущийся то ли от страха, то ли от возмущения отец.

– Сволочи, сволочи, сволочи, – визжал женский голос, – с нагайками на детей.

Откуда-то появились листовки, размноженные на гектографе. Николай подобрал одну. «В такой трудный для России час, – прочитал он, – мы не можем оставаться в стороне от наших отцов и братьев, поднявшихся на борьбу за свои человеческие права… Вместе со всеми мы требуем удовлетворить все просьбы рабочих, уничтожить самодержавие, установить парламентское государство и принять конституцию… Для себя мы просим немного: отменить кондуитские списки, внеклассный надзор и обязательное посещение гимназической церкви».

Пока Николай пробирался вперед, казаки уже исчезли, на земле лежало несколько учеников в разорванной одежде, с окровавленными лицами. Их подняли и куда-то повели. Услышав о расправе с детьми, со всех сторон к бульвару спешили люди. В считанные минуты на перекрестке Кудашевки и проспекта собралось несколько тысяч человек.
Николай не стал дожидаться команды Симановича, влез на развилок сломанного дерева, поднял руку, призывая к тишине, и стал с возмущением говорить о насилии власти и ответственности губернатора за избиение детей. Он вытащил из кармана листовку и принялся читать ее вслух...

– Вот что хотели учащиеся и что они получили в ответ, – сказал он, с трудом перекрывая возбужденные голоса людей.

Кто-то его потеснил, и на его место влез другой оратор, совсем юный паренек, реалист 5-го или 6-го класса. Рядом стояла его мать и дергала мальчика за шинель: «Сережа, – умоляла она со слезами, – пойдем домой». Николай решил сделать ей приятное, сказав, что у нее замечательный сын, но та оскалилась и со злостью прошипела: «Ненавижу всех вас, особенно социалистов, губите наших детей». В этот момент к их общему ужасу прямо над головой Сережи пролетели пули.

Юноша быстро соскочил вниз и крикнул появившемуся откуда-то Симановичу: «Казаки!». Это был все тот же отряд казаков, который, сделав небольшой круг по городу, вновь вернулся на бульвар.
Николай ждал, что Павел отдаст приказ разойтись, но тот что-то крикнул в толпу, вокруг него быстро собралась группа старшеклассников, студентов и рабочей молодежи, и они стали перекрывать улицу и проспект, волоча из соседних дворов лавки, доски, столы, ветви деревьев, оставшиеся после сентябрьской бури.

Трое студентов-горняков ломом и железными прутьями выкапывали из земли телеграфный столб. Столб не поддавался. К ним подошли еще несколько человек и дружно стали его раскачивать. Столб резко покачнулся и с грохотом рухнул вниз, усеяв мостовую осколками разбитых изоляторов. Его подтащили к заграждению, подняли на самый верх и с помощью проволоки стали привязывать к нему остальные предметы. Пустые проемы заполняли булыжниками и мелкими ветками.
Молодежь работала быстро, изредка перекидываясь между собой словами. То, что у них оказались ломы, железные пруты и проволока, свидетельствовало о заранее продуманном плане.

В считанные минуты на перекрестке возникло что-то вроде баррикады, перекрывшей Кудашевскую улицу и проезд около бульвара. За ней оказалась основная толпа митингующих и казаки.

Тем временем со стороны Волосской улицы подошла рота Симферопольского полка. Солдаты в недоумении остановились перед заграждением, не зная, что предпринять. Время от времени офицер кричал молодежи, чтобы она расходилась по домам, иначе он отдаст приказ стрелять. В ответ в него летели булыжники и раздавались одиночные выстрелы.

Ситуация выходила из-под контроля. Николай уговаривал Симановича распустить ребят.

– Павел, хватит играть с огнем, у солдат сейчас лопнет терпенье.

– Они не посмеют стрелять в детей.

– Казаки их уже избили и стреляли.

– Пустяки, это так, для острастки.

Симанович был в ударе. Глаза его лихорадочно блестели, лицо покрылось красными пятнами. Николай увидел подходившего к ним Мишу Колесникова. Обрадованный, он бросился к другу, надеясь, что вместе они образумят этого горе-вожака, возомнившего себя чуть ли не Наполеоном. К его огорчению, Миша стал хвалить Симановича за идею о баррикаде, которая, несомненно, послужит примером для других.

– Молодец, Павел! Я полностью его поддерживаю, думаю, и комитет был бы на его стороне. Ты, Коля, не понимаешь остроты момента.

– Дурак ты, Мишка! – выругался в сердцах Николай, – про комитет помолчал бы. Не забывай, что здесь много учеников и родителей, которые пришли сюда только ради своих детей.

От кого-кого, а от своего лучшего друга он не ожидал такого подвоха. Студенты его училища и семинаристы тоже стали доказывать, что он не прав и надо поддержать боевой дух молодежи.

Около Павла толпились здоровые парни с завода Заславского. Им надоела настырность Николая, и они силой оттеснили его в середину толпы. Он плюнул на Симановича и через проходной двор вышел на Екатерининский проспект. Здесь собралось еще больше народу. Все с волнением ждали, что будет дальше.

Время шло. Офицер нервничал: ему уже несколько раз передавали приказ губернатора утихомирить учеников, ни перед чем не останавливаясь, и срочно отправиться на Фабрику, откуда огромная толпа демонстрантов направлялась в центр города.

– Го-с-по-да! – кричал он раздраженным голосом. – Пр-рошу вас раз-зойтись. Пр-о-шу!

Терпение его лопнуло, когда здоровый булыжник попал в голову одному из солдат, и тот, обливаясь кровью, рухнул на землю. Он взмахнул рукой, послышались щелчки отодвигаемых затворов, и солдаты, подбежав к баррикаде, стали по ней карабкаться вверх и стрелять в толпу. В страшной панике люди бросились в конец улицы, надеясь укрыться в Невенчанной балке, но там стояли казаки, которые встретили их огнем.

Через десять минут все было кончено. Казаки проделали в заграждении проход и по одному выезжали на проспект. Когда все собрались, они выстроились в два ряда и крупной рысью ушли вниз по проспекту. За ними двинулись солдаты.

К месту расстрела со всех сторон опять бежали люди. Баррикаду разобрали. За ней лежали десятки тел убитых и раненых. Между ними ходили родители и учителя, разыскивая своих детей. Воздух дрожал от стонов и плача. В небе с криком носилась стая ворон, напуганных выстрелами.

Недалеко от баррикады, прямо на тротуаре, сидел Симанович и неподвижно смотрел в одну точку. Лицо его теперь стало серо-землистого цвета. Прядь мокрых от пота волос спадала на лоб. Около него стояли трое гимназистов и уговаривали его идти домой. Наконец, он с трудом поднялся, и они, не оборачиваясь, пошли вниз по проспекту. «Подлец, – возмутился Николай, – бежал с поля боя, бросив своих солдат».

Он поискал глазами Мишу и увидел его лежащим на мостовой. Николай подошел к нему, тронул его за плечо. Миша открыл глаза.

– Коля! – прошептал он. – Ты оказался прав. Но все-таки мы сумели показать им свою силу.

Он приподнял голову, посмотрел на лежащих кругом людей и заплакал.

– Ты ранен?

– Рука!

Только тут Николай увидел на рукаве его шинели дырку и кровь. Он вытащил из кармана складной нож, с трудом стащил с него шинель, распорол толстую ткань сюртука и туго перетянул платком руку почти под самым плечом. Миша тихо стонал, кусая синие губы.

Ждали врачей из городской больницы. Наконец подъехала карета с медперсоналом. Николай увидел Володю, хотел подозвать его к Мише, но того уже схватили за рукав халата и потащили к парнишке, над которым, стоя на коленях, в истерике билась мать. Володя пощупал его пульс и стал делать искусственное дыхание.

Николай никогда не видел, как Володя работает. Он интенсивно нажимал руками на грудь мальчика, дышал ему в рот и снова со всей силой давил на грудь. Раненый очнулся. Володя оставил около него медсестру, а сам поспешил к другому пострадавшему. Его звали со всех сторон, и он метался с одного места на другое, пока не подъехали еще врачи. Мише тоже оказали помощь и увезли в больницу. Через час уехала последняя карета. Толпа стала расходиться.
Николай неподвижно стоял на опустевшей улице. К нему подошел пожилой учитель и тихо произнес:

– Десять убитых и восемь тяжело раненных.

Оба они смотрели в одно и то же место: на большую лужу крови недалеко от бывшей баррикады. Ветер кружил по мостовой листья деревьев, сворачивал их в шары и с силой бросал в лужу. Шары окрашивались в красный цвет, катились дальше по дороге к Екатерининскому проспекту.

Учитель подошел к остаткам заграждения и стал собирать доски. Затем