пуля суждена,
Каульбарсу – ордена!
Почему же участь барса
Хуже доли Каульбарса?
Или орден дайте барсу,
Или пулю Каульбарсу!
Все громко захлопали и предложили выпить за прекрасное стихотворение и «пулю Каульбарсу». Атмосфера была такой уютной, что никто не спешил расходиться. Даже нервничавшие с самого начала Тетельманы под конец успокоились.
В 12 часов ночи кто-то стал сильно звонить в дверь. Собравшиеся насторожились. Рафаил Хусевич достал браунинг. Розалия вышла в коридор, спокойным голосом спросила: «Кто там?»
– Полиция. Открывайте, – и с той стороны стали нетерпеливо выбивать дверь.
В квартиру ввалилась группа жандармов. Офицер приказал всем повернуться лицом к стене и положить руки за голову.
Розалия заплакала. Офицер разрешил ей сесть на стул и зло сказал:
– Что же вы, мамаша, в таком возрасте и туда же лезете?
– Какая она вам мамаша? – истерично выкрикнул Хусевич и выстрелил в офицера. Тот упал. Розалия закричала. Другие анархисты тоже вытащили оружие. Завязалась перестрелка.
Рафаил и еще четверо анархистов были убиты. Со стороны жандармов тоже было пять убитых и трое раненых. Трем человекам: Тетельману, Якову Кучуре и Стефану Ципко удалось скрыться. Слувис, увидев, что Леонид убежал без нее, начала истерично рыдать, так что Таня Марченко не выдержала и прикрикнула на нее: «Прекрати реветь. Это просто невыносимо».
Снизу прибежали еще жандармы, унесли раненых и убитых, надели на всех оставшихся наручники и стали проводить обыск, не приглашая понятых. Один из жандармов отправился в участок за подкреплением.
Розалия по-прежнему сидела на стуле. Сзади нее стоял болгарин.
– Как ты думаешь, – шепнула она ему. – Где сейчас Борисов?
– Надеюсь, на свободе.
Тем временем из участка прибыли еще 10 жандармов во главе с вахместером. Вахмистр вытащил трубку, набил ее табаком и стал нещадно дымить, отчего Розалия тут же с надрывом закашляла, – у нее были астматические явления. Вахмистр недовольно на нее посмотрел и вышел на балкон.
Обыск ничего не дал, кроме двух фальшивых паспортов, которые Тарло неосмотрительно держала в сумочке. Ей тут же предъявили обвинение в хранении фальшивых паспортов и в том, что у нее в доме находились государственные преступники. Розалия смерила вахмистра взглядом, полным презрения, и отвернулась.
Вахмистр переписал фамилии всех находившихся в комнате и попытался выяснить имена убитых и сбежавших анархистов. Все только пожимали плечами. Розалия сказала, что здесь собрались друзья Леона, из которых она сама многих не знает.
– А вы, мадам, – обратился он к Слувис, – почему так рыдали? Среди убитых есть близкий вам человек?
Слувис от страха была близка к обмороку, но вдруг встрепенулась и упала перед ним на колени:
– Ради бога, отпустите меня домой, у меня больной ребенок. Я тут оказалась случайно. Вы сами скоро в этом убедитесь.
– Кто же вас сюда привел? – усмехнулся вахмистр.
– Никто, – Элина поняла, что совершила оплошность и чуть не выдала себя.
– Тогда где ваш муж?
– У меня нет мужа. Я разведена.
– Хорошо, мадам. Мы должны это проверить.
Вошел еще один жандарм и доложил, что прибыли пролетки из участка. Их выстроили в пары и повели вниз.
Попов ожидал, что к намеченному сроку действий отряда из Женевы и Парижа начнут съезжаться остальные боевики, наводнил все заграничные станции филерами, снабдив их описаниями примет этих людей и фотографиями из архивов. Так в поездах были взяты Андрей Штокман, Ефрем Кардаш, Евгений Маклаков и еще 13 человек, которые не были в списке Попова, но оказались известны самим филерам по прежним слежкам.
ГЛАВА 12
Гроссман и Таратута решили каждый самостоятельно выбираться из Киева. Александр еще несколько дней отсиделся в городе у одной знакомой и рискнул выехать ночным поездом в Кишинев. Он вошел в вагон второго класса и в коридоре сразу столкнулся с двумя жандармами, которые его опознали и бросились к нему. Он оглянулся назад, увидел дверь, соединяющую вагон с каким-то помещением, и резко рванул ее: там оказалось узкое помещение топки паровоза. Двое черных от копоти машинистов с ужасом смотрели на него. Он выхватил из кармана револьвер и выстрелил себе в висок.
Ольга Таратута, переодевшись крестьянкой (эта одежда всегда лежала у нее в чемодане), сумела договориться на Подольской ярмарке с ремесленниками из Чаплино и на подводе выехала из города. Дальше, где на перекладных, а где пешком, она добралась до Переяслава. Подходя к дому, где была известная ей конспиративная квартира, она заметила стоявшего у дерева человека. Благо на улице шел мокрый снег с дождем, и она, прикрываясь широким черным зонтом, неторопливо прошла мимо него и скрылась в соседнем переулке. Через полчаса она опять подошла к этому переулку и осторожно выглянула из-за угла: неподвижная фигура стояла на том же месте. Шпик!
Ольга взяла извозчика и поехала к родителям Ханы. Не доезжая двух улиц, отпустила извозчика и, оглядываясь по сторонам, пошла в сторону нужного ей адреса. Около дома Ханы никого не было, но какие-то люди стояли под крышей соседнего дома и грызли семечки. Местные жители или филеры? Скорее всего, филеры. Зачем местному человеку стоять под дождем на улице и грызть семечки? В такую погоду все нормальные люди сидят дома. На всякий случай она еще покружила по улицам и вернулась туда через час. Люди продолжали стоять под крышей, но уже не грызли семечки, а с тоской смотрели на редких прохожих. Сомнений не было: в Переяславе ждали Хану и других возможных беглецов.
У нее уже не было сил. Болели ноги, целый день месившие грязь, дико раскалывалась голова. Небольшой саквояж оттягивал руки. Как ни (?) верти, а возраст давал о себе знать. Сорок лет это не двадцать, и даже не 35, когда ее бывший муж Саша Таратута освободил ее из тюрьмы, и они пробирались из Петербурга в Финляндию через леса и непроходимые болота. Сейчас бы она ни за что не отважилась на такой путь.
Как загнанная лошадь, бродила она с улицы на улицу этого небольшого провинциального городка. Уже в полной темноте она вышла на самую окраину и стала проситься на ночлег. Это оказалось не так просто. В трех местах ее не пустили. Она прошла мимо ворот еще нескольких домов, пытаясь угадать, где могут жить евреи. Один из домов ее привлек. Она постучала в окно. Дверь открыл пожилой еврей, выслушал ее сбивчивый рассказ о том, что она отстала от поезда, и ей нужно переночевать, но все-таки впустил.
В большой, плохо освещенной комнате сидели за круглым столом его жена и взрослая дочь. Женщины оказались более приветливы, предложили ей поужинать. С трудом, чтобы не обидеть хозяев, она проглотила два голубца. Чай пили из красивого старинного фарфора, вприкуску с кусочками мелко наколотого сахара. Хозяин подозрительно смотрел на нее из-под спущенных на нос очков. Хозяйка спросила на идиш:
– За вами гонится полиция?
Ольга также на идиш ответила:
– Почему вы так решили?
Женщина пожала плечами:
– Просто так. Кто еще ночью может оказаться на нашей окраине?
Она замолчала и посмотрела в сторону. Ольга проследила за ее взглядом. На комоде стояла фотография симпатичного молодого человека в черной рамочке. Рядом в высокой вазе стояли засохшие розы. У хозяйки по щекам поползли слезы:
– Здесь осенью были погромы. Наш сын состоял в отряде самообороны. Его убили. И нас же, евреев во всем обвинили. У нас был магазин на соседней улице, его сожгли, а мужа арестовали и три месяца без всяких объяснений продержали в тюрьме.
– Фира! – недовольно прикрикнул на нее муж.
Женщина засуетилась:
– Что же это я? Вы совсем спите. Переночуйте у нас, но здесь тоже небезопасно. Полиция не дает покоя. Все время кого-то ищут.
Она попросила дочь проводить Ольгу в свою комнату.
– Я вас знаю, – неожиданно сказала девушка, когда они остались одни. – Вы – Ольга Таратута. Я вас однажды видела у Ханы Шлимович. Мы с ней дружим. Она давно здесь не появлялась, наверное, ее арестовали.
В комнате стояли две узкие кровати. Между ними было окно, уставленное горшками с цветущей геранью. Повсюду, где только можно, – над дверью, окном, на подушках, старинном трюмо и большом комоде висели и лежали вышитые рушники и кружевные салфетки, делавшие эту девичью комнату веселой и уютной.
– Ложитесь на кровать моей сестры, она вышла замуж и живет в другом месте.
Ольга еле-еле стянула с опухших ног ботинки, устало вытянулась на кровати. Взгляд ее упал на приклеенную над соседней кроватью вырезку с портретом Льва Толстого.
– Вы исповедуете Толстого? – спросила она девушку.
– Да, – ответила та с гордостью и даже несколько вызывающе.
– Вашего брата убили, отец просидел три месяца ни за что ни про что в тюрьме, а вы верите в любовь к ближнему?
– Я, как и Лев Николаевич, уверена, что общество изменится, когда человек перестанет быть жестоким и унижать себе подобных.
Ольга хотела прочитать ей отповедь, но вовремя спохватилась: девушка с ней была так приветлива.
– Мои родители после смерти брата не читают газет и не знают, что в Переяславе только что прошли аресты анархистов, и полиция везде ищет тех, кому удалось скрыться. Вам нужно до рассвета уйти. На вокзале показываться нельзя, я попрошу одного моего знакомого довести вас до станции Вязовка. В пять утра там останавливается поезд на Екатеринослав.
– Спасибо, милая.
Ольга закрыла глаза и тут же провалилась в темноту. Она уже не слышала, как заботливые руки поправили под ее головой подушку и накрыли сверху теплым одеялом. Те же ласковые руки вскоре погладили ее по щеке, призывая проснуться.
– Ольга, – сказала девушка, подавая ей пальто и шляпу. – Пора идти.
Ольга быстро вскочила и неожиданно охнула: сильная боль вступила в поясницу и отдалась в ноге.
– Старость – не радость, – улыбнулась она своей спасительнице, которая с сочувствием смотрела на нее.
Они осторожно стали пробираться к выходу. В темноте Ольга больно стукнулась обо что-то острое и вскрикнула.
– Осторожно, здесь сундук.
– Лея, это – ты? – послышался из комнаты сонный голос матери.
– Я, мама, мне захотелось пить.
На улице было пустынно. Дождь перестал, но дул сильный, пробирающий до самых костей ветер.
– Это хорошо, – сказала девушка, – дорога подсохнет, и вы быстро доедете.
Прямо над ними дрожало несколько звездочек, и вдали угадывался рассвет, смутно освещавший край неба над крышами спящих домов. Где-то весело прокричал петух, и ему сразу ответили голоса с разных сторон.
У крайнего дома их ждал молодой парень с повозкой. Парень крепко пожал Ольге руку и сказал, что на дне лежат сено и тулуп, и она вполне выспится за долгую дорогу.
Ольга обняла девушку, поцеловала ее с благодарностью в щеку – редкая ласка, которую она когда-либо себе позволяла. Девушка помогла ей влезть в высокую повозку, накрыла тулупом и положила рядом кулек с едой.
Вот так же на санях, под тулупами, они с Сашей добирались из маленького поселка до финского городка с таким трудным названием, что она уже забыла его, но тогда была зима, стоял мороз за 30 градусов, и даже тулупы не спасали. Они оба получили воспаление легких и с высокой температурой свалились в избушке лесника. И его молодая жена, финка, такая же симпатичная и приветливая, как эта девушка, терпеливо за ними ухаживала,
