ресторан «Пальмира» на прощальный ужин. Он позвонил Ляле домой и, набравшись духу, сообщил ей о своем переезде в Петербург. Она расплакалась и, не дослушав его до конца, повесила трубку. Он перезвонил еще раз и попросил, чтобы она обязательно пришла 2 марта в ресторан, потом он пойдет ее провожать, и они все обсудят.
У Ляли было отвратительное настроение, и она пришла в ресторан в скромном сером платье, без единого украшения. Лиза, наоборот, надела ставшее теперь ее любимым черное платье, мамино колье с бриллиантами и в комплекте с ним такие же очень красивые серьги и перстень. Чтобы серьги и колье были хорошо видны, она подняла волосы к затылку и уложила их в модную японскую прическу. Однако, увидев расстроенное лицо подруги и ее скромный наряд, Лизе стало стыдно за свой роскошный туалет. Она незаметно сняла все украшения и спрятала их в сумку.
– Зачем ты это сделала? – удивился Николай. – Ты выглядишь ослепительно.
– Посмотри на Лялю. Ей плохо.
Володя заказал отдельный кабинет и, когда все собрались и прошли туда, стол уже был накрыт. Из женщин, кроме Лизы и Ляли, оказались еще три медсестры, в том числе влюбленная в Володю Люба. Увидев ее, Николай возмутился, что брат пригласил ее, не подумав о Ляле, – нельзя же быть таким отрешенным от действительности, чтобы не понимать самых элементарных вещей. Люба тут же села рядом с Володей, вид у нее был не менее расстроенный, чем у Ляли. Лиза не знала о чувствах этой Любы, но ей достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы все понять и броситься на спасение подруги.
Она подозвала Володю, посадила его на свое место рядом с Лялей, а сама пересела к Любе и стала усиленно отвлекать ее разговорами. От этой перестановки особой пользы не получилось, так как вскоре подошли еще четверо опоздавших, всем пришлось сдвинуться в сторону, и Люба оказалась напротив Володи и не сводила с него страдальческих глаз.
Володя попросил официанта разлить шампанское, поднял бокал и произнес тост за своих коллег. Затем он стал говорить теплые слова о каждом враче и медсестре, вспоминал эпизоды из их врачебной жизни, рассказал, как Люба подкармливала его каждый день своими пирожками и домашними обедами. Услышав о пирожках, Николай остолбенел, но Ляля не придала этому значения и с уважением посмотрела на эту необыкновенную сестру, которая так искренне заботилась о ее Володе.
Тост следовал за тостом. Доктор Волков, с которым Володя занимался научными исследованиями в области опухолей, чуть не плакал, говоря о том, какого они теряют замечательного хирурга. И все из-за денег. Если бы начальство создало ему здесь необходимые условия, он остался в Екатеринославе и прославил город и больницу своими операциями. Волков разошелся и стал со всеми подробностями рассказывать о больном, которого Владимир Ильич целый месяц вытаскивал с того света и все-таки вытащил.
После выпитого уже достаточного количества водки и вина, коллеги вскакивали с мест и подходили к Володе целоваться. Он сидел красный и смущенный, с умилением смотря на своих товарищей.
– Друзья мои, – сказал он, сдерживая подкативший к горлу комок, – не надо приписывать мне заслуг, которые принадлежат вам всем. Без меня вы будете работать также успешно и сделаете не меньше полезного. А вот мне никогда больше не встретить таких людей, как вы.
Всех этих врачей и сестер ему явно в Петербурге будет не хватать, но и здесь оставаться уже не имеет смысла. Он достаточно набрался опыта и выбрал область медицины, в которой ему хотелось бы работать. Но для операций на головном мозге нужны совершенное оборудование, инструменты, научно-исследо¬вательская лаборатория, опыты на животных. Еще надо обязательно защитить диссертацию на степень доктора медицины, которая у него давно готова. Клиника Бехтерева открывает огромные перспективы, и он готов с головой окунуться в самую трудную работу. Одно только огорчает его – отношения с Лялей. Если бы не сложности с ее отцом, он представил бы ее сейчас всем, как свою невесту, и был бы самый счастливый человек на свете.
Он то и дело брал ее за руку, гладил ее пальцы и упрашивал, как ребенка: «Лялечка, улыбнитесь, ну, хотя бы ради меня».
Люба, кажется, догадалась, в чем дело, и собралась уходить. Вслед за ней поднялись другие медсестры. Володя вскочил, чтобы их проводить. Николай силой посадил его на место и сам повел девушек в раздевалку. Люба чуть не плакала от досады.
– Николай Ильич, – сказала она, когда он помогал ей надевать пальто. – Вы же знаете, что я давно люблю вашего брата и готова ради него на все. Почему он так со мной поступает?
Николай сам, еще год назад был уверен, что у Володи роман с этой медсестрой и подшучивал над ним насчет ее пирожков. Володя покорно соглашался с ним, что Люба – замечательный человек и самая подходящая кандидатура для семейной жизни. Наверно, так оно и было бы, но тут Лиза познакомила его с Лялей, и, к удивлению Николая, брат влюбился в эту тихую, скромную девочку.
– Люба, – ласково сказал он. – Вы очень хорошая, и Владимир Ильич вас искренне ценит.
– Это все ваша жена,– неожиданно грубо сказала девушка. – Помогла своей подруге отбить его у меня.
Николай растерялся.
– Насильно любить нельзя заставить.
– Так он ее и не любит. Он не способен любить.
– А вы, оказывается, злая. Я от вас этого не ожидал.
Люба всхлипнула и в отчаянье закрыла лицо руками.
Николай попросил швейцара подогнать к ресторану извозчика. Подруги, слышавшие их разговор, поспешили выйти на улицу. Николай вышел за ними, помог девушкам сесть в экипаж и смущенный вернулся назад.
Время уже приближалось к 10. Лиза поняла, что мужчины готовы просидеть тут до самого утра, подошла к Володе и сказала ему, чтобы он проводил Лялю домой. Тот послушно встал и, поручив Николаю довести ужин до конца, взял Лялю за руку. Никто не обратил на это внимания, только Волков проводил их любопытным взглядом и пробормотал себе под нос: «Дело Любы швах!»
От ресторана до Лялиного дома идти полчаса. Вечер был теплый. Падал легкий снег. Тихо шуршали шины проезжавших мимо экипажей. Не доходя до подъезда особняка Зильберштейнов, Володя и Ляля остановились, и Ляля, не в силах больше сдерживать своего горя, стала говорить ему о своей любви.
Володя обнял ее и впервые за все время их знакомства поцеловал.
– Лялечка, я вас тоже очень люблю. Я виноват перед вами, мучил вас, избегал с вами встречаться, редко звонил. Все оттого, что я не устроен и не мог вам ничего предложить. Теперь у меня все прояснилось. Летом я должен защитить диссертацию. Мне обещали дать квартиру и приличное жалованье. Тогда я приеду к вашему отцу с официальным предложением. Подождите еще немного – год, а может быть, и меньше.
– Год, – протянула жалобно Ляля. – Папа мне уже приготовил жениха. Я окончу гимназию, и он меня сразу выдаст замуж.
– Нет-нет, вы меня обязательно дождитесь
– Милый мой доктор. Меня даже спрашивать никто не будет, выдадут и все тут. – Ляля нервно рассмеялась.
– Тогда я немедленно поговорю с вашим отцом, он не посмеет мне отказать.
– Вы не знаете его. Он вас оскорбит и сделает больно.
– Боли я не боюсь. И вас не позволю обидеть.
Он взял в свои руки ее ладони и стал их по очереди целовать.
– Мне пора идти, – сказала Ляля. – Помните, что я вас очень люблю.
– И я вас, Лялечка.
Ляля махнула ему рукой и, обливаясь слезами, направилась к своему роскошному особняку. Дверь открыл представительный швейцар, удивленно посмотрел на ее мокрое лицо, покачал головой и бесшумно исчез вслед за Лялей.
* * *
Николай и Лиза после ресторана тоже пошли домой пешком. По дороге весело смеялись, толкали друг друга в бок, кидались снежками. В подъезде она первым делом кинулась к почтовому ящику и радостно закричала:
– Ура! Два письма: от Анны и адвоката Кеши, – и стала нетерпеливо рвать конверт с иностранным штемпелем.
– Подожди, я открою дверь, здесь темно.
Но Лиза уже вытащила небольшой лист бумаги, пробежала первую строчку и вскрикнула.
– Что случилось? – бросился к ней Николай.
– Папа умер, на пароходе!
Она прислонилась к стене и стала читать вслух: «Папе стало плохо утром 23 февраля. Мы проходили мимо какого-то острова, стояли на верхней палубе и любовались его живописными горами. До этого три дня был сильный шторм, папа уже тогда себя неважно чувствовал, но отделывался шутками и не хотел показаться пароходному врачу. Еще у него был неприятный разговор с дядей Семой. Оказывается, его пассия с ребенком тоже едут на пароходе (хотя, что тут удивительного!), только в другом классе, и тетя Лия их увидела вместе. Я смотрела в подзорную трубу на остров и вдруг слышу крик мамы: «Гриша!» Папа упал и сразу умер, врач сказал: от разрыва сердца. Матросы отнесли его в трюм, обложили льдом. До Нью-Йорка еще пять дней. На пароходе все продолжают веселиться, по вечерам в ресторане гремит музыка, а мы сидим в своей каюте и плачем.
Мама сразу постарела. Что теперь будет с нами без папы? Одна надежда на Артемку.
Кеша все время молчит и временами сам с собой разговаривает. Смерть папы на него плохо подействовала. Я за него боюсь.
Я вас обоих очень люблю, мне так вас не хватает.
Анна».
Лиза с трудом дочитала письмо, слезы непрерывным потоком лились из ее глаз:
– Бедный папа, я столько доставила ему неприятностей, а ведь я очень, очень любила его.
Николай отвел ее в комнату, посадил в кресло.
– Успокойся: Григорий Аронович любил тебя такою, как ты есть.
– У тебя все еще впереди.
Николай взял второе письмо. Адвокат Лакерник возмущался, что его не поставили в известность о побеге клиентов, и он выглядел довольно глупо, когда пришел в тюрьму на встречу со следователем, а тот ему со злостью сообщил, что его подзащитные накануне исчезли. Он вернулся в Екатеринослав и доложил обо всем рабби Леви-Ицкаху. Рабби тоже недоволен, что Фальк так непорядочно поступил с уважаемым адвокатом. Для улаживания ситуации Лакерник просил доплатить ему еще 3000 рублей.
– Вот наглость, – возмутилась Лиза, – он уже получил столько денег и ничего толком не добился.
– Он прав. Мы должны были его поставить в известность, хотя бы постфактум, но в этой суматохе забыли о нем. Деньги ему надо отдать. Мало ли что в жизни может случиться: хорошие адвокаты на улице не валяются. Кстати, я совсем забыл о жене Бокова, она мне так и не написала о своем решении. Надо завтра зайти к Ковчану, может быть, он что-нибудь знает.
Дмитрий Ковчан был полезен тем, что всегда все знал. Он сказал Николаю, что Боков осел в Швейцарии, в Женеве, связался там с каким-то русским врачом-эмигрантом, и тот помог ему устроиться в военный госпиталь хирургом с приличным окладом – редкая удача для эмигранта любой национальности. Жена его отказалась ехать за границу. Сергей Петрович очень расстроен.
В Женеве обосновался и «родственничек» Димы, который уехал из России сразу после побега Иннокентия. Ему дали столько денег, что он собирается купить дом на берегу Женевского озера и открыть там какое-нибудь дело.
– Он, конечно, запросил с вас слишком большую сумму, но, видишь, вы смогли достать. Это его родители дали?
– Нет, анархисты кого-то ограбили.
– Ты в курсе, что сейчас по всей Украине идут аресты анархистов? Как бы твоей Лизе
