типа, опять я ничему за этот день не научился, и тоже отчалил в страну Морфея.
Наконец-то стуки прекратились, и я медленно стал погружаться в сладкую трясину дрёмы. Но именно в тот момент, когда я почти утонул в ней, стенка нашего балка сотряслась от глухого удара. Я подпрыгнул на ложе и выглянул в окно. От балка петляющими скачками отдалялся полковник, в руках которого была сжата огромная кувалда.
— Полковник? — изумилась тихоня.
— Ну, вообще-то, не полковник, а подполковник, причём, в запасе, но для нас он всегда и везде будет полковником, потому что это его суть! Мне надоело ломать голову во всевозможных догадках, и я, быстро одевшись, решительно направился в соседний балок. Едва выйдя на улицу, я обнаружил стоящий на штативе тахеометр, щедро присыпанный выпавшим за ночь снегом. Всё оказалось очень прозаично. Грохот, так мучивший меня, оказался просто топотом ног. Ребята, видите ли, устроили небольшую дискотеку и развлекались танцами. А прибор был установлен ночью, чтобы студент попрактиковался в центрировании его. Только вот, ему не указали, на что центрироваться, и он, промучившись с час, горько разрыдался от бессилия. Его стали успокаивать так, как это показывают в кино — стаканом с водой, но перепутали её с водкой, что, кстати, помогло больше. И последний эпизод с кувалдой тоже оказался прост до неприличия: это заботливый полковник разбудил меня на работу ударом кувалды по балку, опасаясь, что нежных слов я не услышу. Только зачем он это сделал, если работать кроме меня было некому?!
И всё-таки работу мы доделали. В Усинске Иваныч нам уже выдал деньги на дорогу, когда вдруг выяснилось, что весна, по настоятельной просьбе руководства нашей фирмы, отдаляет своё вступление, и, в связи с этим, шеф ненастойчиво просит нас задержаться на денёк-другой-третий… В общем, после девяти дней каторги, когда немыслимый объём работ был всё же выполнен, мы, уставшие, но довольные, отмечали это событие. Теперь мы жили в другом месте и уже в трёх балках. Торжество, под руководством самого Фёдорыча, происходило в балке Валеры. Я, как и обычно, удалился к себе после момента перехода логической речи в алогичные реплики. И опять сон мой был нарушен, но не ударами сваебойки, а громким шёпотом Пиляла. Он стоял надо мной, покачиваясь, словно в балке дул ветер средней силы, и монотонно бубнил: «Серожа, отвези нас на дарогу!» Я сначала не понял, о чём он говорит, но, расспросив горца, в смысл воткнулся. Оказалось, что Фёдорыч, выпив несколько больше обычных двух рюмок, решил восстановить справедливость, нагло попранную работягами: «Мужики! — возопил он. — А какого хрена вы тут сидите и пьёте с нами, инженерами?! Все вон отсюда!» Если разобраться трезво, то инженер-то был всего один, да и тот не Фёдорыч, а Женька. Ну, можно ещё полковника отнести к этой категории. Тем не менее, Пилял с Коляном Сапогом были энергично выгнаны из балка. Они так обиделись на этакую несправедливость (ведь не всё ещё было выпито!), что тут же собрались уезжать. Ну, а единственным трезвым был, сами понимаете, кто. Я выполз на улицу и завёл машину, к которой тут же подрулил Колян. На плечах его висел рюкзак, а рука сжимала верёвку, к другому концу которой была привязана собачка. Эта собачка здесь жила всегда, и её подкармливали все вахтовики, но Колян постановил, что ей живётся плохо, и решил забрать животное с собой, чтобы там ему жилось ещё хуже, так как Колян и сам-то не всегда дома был сыт, вследствие своих широких души и глотки. Бедная собачка, правильно оценив своё будущее, жалобно визжала и упиралась всеми лапами и хвостом в замёрзшую грязь. Ах, если б она могла разговаривать, как много нового о себе узнал бы Колян! С огромным трудом я отцепил собачку от заботливого комяка. Пёс смотрел на меня со слезами радости и глубочайшей благодарности.
Вот так и закончилась та поездка.
— Как хорошо, что собачка не уехала с Коляном! — порадовалась Маша.
А тихоня спросила:
— А тот ваш полковник, он настоящий или это прозвище?
— Я же сказал, что это его натура, — повторил я. — Конечно, он настоящий. Да вот, пример тому. Когда мы ехали обратно в поезде, нам достались три места в разных отсеках. Мы с Женькой попали в одно стойло, а Полковник в другое, причём, его место было верхнее. Но, пока у нас нижняя полка была свободна, он решил побыть с нами. Дело было к ночи, и все мы уснули. А заполночь, после Котласа, пришла молодая пассажирка и предъявила законное право на нижнюю полку. И Полковник, ни секунды не раздумывая, послал подальше и её, и всех проводников, так и не стронувшись с налёжанного места, заставив бедную девушку карабкаться на верхнюю полку! И даже утром, когда все мы начали взывать к его благородству, он нисколько не смутился. И всё это потому, что он — настоящий полковник, а настоящие полковники никогда не смущаются и не меняют своих решений!
Фильм подошёл к тому месту, где я тоном уставшего от жизненных сюрпризов скитальца поучаю студента Толика. И, когда прозвучали слова о нашем всюдусущем, всехмогущим и всёобъявшем Фёдорыче, Маша оживилась:
— А я же его видела в вашем офисе! И совсем он не страшный, даже наоборот, очень милый и симпатичный!
— Кто б спорил с этим, — согласился я, — правда, тут есть один нюансик — твой мизерный опыт общения с ним, вернее, отсутствие всякого опыта. А люди другие, частично или сполна вкусившие прелести сосуществования с сильной натурой Фёдорыча, испытали иные ощущения. И они не всегда в пользу нашего самого знаменитого коллеги, хотя нельзя не признать, что наполненность этих ощущений велика до бесконечности! И ещё нельзя отобрать у Фёдорыча умения устраиваться в непростых полевых условиях и дара договариваться о чём-либо.
Однажды мы работали в деревушке Кивер, в Архангельской области. Долго мы мучились, добираясь до работы на машине по дороге, которую таковой можно было назвать только под угрозой четвертования. А трасса наша шла чётко вдоль железной дороги. Как удобно было бы ездить на работу поездом, но, увы, нам сказали, что на тех полустанках, с которых можно добраться до трассы, поезда не останавливаются. И тогда Фёдорыч решил это исправить. Утром мы пришли на станцию и стали тревожно ожидать поезд. Тот скоро подошёл, опоздав всего на полчаса, и Фёдорыч устремился к тепловозу. Он лихо забрался по трапу в кабину к опешившим машинистам и, сунув им в руки литр водки, ласково попросил: «Мужики, тормозните на 53-м километре? Ребятам на работу нужно!» Те в ответ молча кивнули и странно переглянулись. Фёдорыч же, который с нами не ехал, лишь высокомерно бросил нам, проходя мимо: «Учитесь, как нужно договариваться!» Мы влезли в вагон и удобно расселись кто где. Едва поезд тронулся, к нам подошла проводница и попросила купить билеты. «Нам до 53-его, — подмигнул я ей, — машинист обещал тормознуть». Проводница посмотрела на меня так, словно я ей признался в любви: «Ещё бы он там не тормознул!» Всё оказалось проще создания разумной жизни на земле. Поезд этот останавливался на всех полустанках и вообще почти у каждого столба! Интересно, что же подумали машинисты о весёлом и настырном бородаче?!
— Да чего им было думать, обрадовались халявной водке, да и всё! — отрезала остроумная.
— А что ещё с вами произошло в этой гусарской деревне? — проявила эрудицию тихоня.
Я с уважением на неё посмотрел, ведь не каждому слово кивер о чём-то скажет:
— Да, ты права, это истинно гусарская деревня. Когда-то, давным-давно, жил-был гусар, имя которого для истории не сохранилось. И жил он в столице, в Петербурге. Пошёл он как-то на рынок за рассолом — много принял накануне — и повстречал там прекрасную девушку. И влюбился в неё так, что позабыл про всё на свете, даже про рассол! А девушка была крепостная, и её злой и жадный барин отправил торговать солёными огурцами, чтобы денег заработала на его распутства. Барин был не только злой и жадный, но ещё и глупый. Он всё тратил деньги на столичных путанок, совершенно игнорируя своих крепостных, которые были одна краше другой и ночи напролёт только и делали, что мечтали соблазнить своего барина. Гусар наш брякнулся на колени и тут же, не отходя от прилавка, признался девушке в своей неземной любви. Девушка, измученная постоянными отказами своего барина, тоже влюбилась сразу и, плюнув в свои огурцы, кинулась гусару на шею. Да так здорово кинулась, что едва шею-то гусару не поломала. А тот, почувствовав, как в девушке закипела страсть, мгновенно понял, что ему её будет многовато. В этом он ей тут же и признался без утайки, ибо был не просто гусаром-алкоголиком, но ещё и человеком чести! И расплакались они, не зная, как же им теперь быть — и гусару с девушкой не справиться, и ей товар не продать, потому как, кто же будет покупать оплёванные огурчики? И тогда гусара осенило. Он подхватил девушку под руку и потащил её на вокзал. Там они уселись в поезд и покатили прямо в ту деревню, где барин мучил своих крепостных отказами во взаимности. Что сказал гусар барину, не известно, но тот пообещал любить всех своих крепостных девушек, как жён родимых, и никогда им ни в чём не отказывать. А напоследок гусар и барин зело нажрались, и первый, когда уезжал восвояси, позабыл свой головной убор. И тогда от радости, что всё вышло так здорово, удовлетворённые девушки назвали свою деревню Кивером, тем более что названия до того не было никакого.
Я оглядел девушек, и с изумлением понял, что они практически поверили во всю эту ахинею! Тогда я, дабы не марать историю, признался:
— Это всё легенды. Да и поезда-то тогда не ходили.
Зря я это сказал, зря — разочарование ещё никогда никого не украсило!
— Да, папа, весело вам было в этом Кивере!
— Ещё как! Особенно было весело, когда мы возвращались!
— А что с вами приключилось интересного при возвращении?! — потёрла нетерпеливо ладошки блондинка-брюнетка, ожидая новой порции рассказа.
Все девчонки смотрели на меня с такой жаждой, что я не стал их долго мариновать.
— Работа была практически завершена, и часть из нас отправилась домой. На «Голубой мечте» поехали Николаич, Паша и я. — Поймав недоумевающие взгляды, я пояснил. — «Голубая мечта» — это автомобиль такой, «Уазик». Голубой он не потому, что на нём перевозят геев, а просто цвет его таков. Хотя, если посмотреть философски, то с автомобилем этим тоже пришлось очень много по… заниматься любовью! Но это так, к слову. Не успели мы отъехать и десяти километров, как сцепление накрылось пушистой киской. Но, к счастью, сцепление сломалось так, что ехать было можно, правда, переключая скорости без него. Ничего, решили мы, скоро приедем в Котлас, и там-то уж нам в секунду починят наш автомобильчик! По дороге нам удалось закупить всё требуемое для ремонта, и осталось лишь одно: выбрать достойную мастерскую, где бы нам наилучшим образом этот самый ремонт сделали. Какие же мы были придурки, решив, что с совковым мышлением давно покончено, и в нашей стране расцвёл пышным цветом благодатный рынок! Одним словом, Котлас оказался не обычным районным центром, а центром коммунизма! И это так, ведь как иначе объяснить то, что деньги здесь значили так же мало, как правдивые доводы загулявшего мужа для ревнивой супруги? Четыре часа мы колесили по
