Рассказ пойдёт об Иветте Георгиевне.
Чем была занята Иветта Георгиевна? Иветта Георгиевна любила Родину, стрелять по воробьям и картофельное пюре.
С юности Иветта Георгиевна была хорошенькая. Это отмечали все. Её не портили коротенькие ножки с большой ступнёй. Особую миловидность лицу придавали романтически обветренные потрескавшиеся сухие губы, несколько приплюснутый носик, невысокий лоб с ниспадавшей на него негустой чёлкой, из-под выцветших бровей дружелюбно взирали на собеседника маленькие глубоко посаженные близорукие глазки с белёсыми редкими ресницами. При разговоре Иветта Георгиевна несколько пришепётывала и плохо выговаривала звук «ц». Поэтому собеседников у неё было не так много.
Но когда собеседники появлялись, то часто спрашивали её: «Что ж вы сегодня поделываете, Иветта Георгиевна?»
«Я очень люблю Родину», – отвечала Иветта Георгиевна.
«Понятно», – кивали собеседники и растворялись в толпе – Иветта Георгиевна часто пользовалась для деловых поездок именно метрополитеном.
Фамилия Иветты Георгиевны была Платкова и досталась ей от мужа – Фёдора Петровича.
Фёдор Петрович родился в Уфе, но в возрасте двух лет перебрался вместе с семьёй в Казань, где и окончил немецкую гимназию. По окончании гимназии он поступил в универститет и стал заниматься умственной деятельностью. Позже он примкнул к правозащитному движению.
Он тоже любил картофельное пюре. На этой почве они и сблизились с Иветтой Георгиевной: в Архангельске обкомом партии проводился конкурс на лучшего мастера по приготовлению картофельного пюре. Иветта Георгиевна заняла на нём второе место в весовой категории до восьмидесяти килограммов, а Фёдор Петрович стал победителем в среднетяжёлом весе. Им вручили грамоты. После свадьбы молодожёны уехали в Рязань, где Фёдор Петрович устроился письмоводителем в городскую управу, а Иветта Георгиевна стала петь в хоре железнодорожного училища и полюбила Родину. Репертуар хора был инфернален. В одной из песен были такие слова:
Грустная песенка.
Песенка грустная.
Пыльная лесенка.
Грядка капустная.
Грустью объяты
Заводы и пастбища.
Всяк русопятый
Рвётся на кладбище.
С этою песнею
Многое пройдено.
Поле чудесное.
Милая Родина.
Если бы вы спросили меня, что же было причиной грусти Иветты Георгиевны, я не сразу смог бы ответить. Потому что я люблю отвечать не сразу, а обдумавши. И потому ещё, что причину и сама Иветта Георгиевна отыскать не могла.
Однако муж её тоже не бездействовал!
В силу должности Фёдор Петрович часто давал супруге письма на прочтение. И читала Иветта Георгиевна всегда с выражением, чувственно.
Вот и в четверг выдался такой день – ни картофельного пюре, ни воробьёв не предвиделось, и Фёдор Петрович, хитро прищурясь, вручил ей конверт, в котором было послание Анны Евграфовны, состоявшей в переписке с Нинелью Кондратьевной. В письме Анна Евграфовна делилась своими впечатлениями от прочтения месяцем раньше полученной поэмы, принадлежащей перу своей конфидентки.
Иветта Георгиевна прочла:
«Милейшая Нинель Кондратьевна! От всей души приветствую Вас и – в Вашем лице – всю современную поэзию. Ваш слог продолжает поражать меня наповал. Два раза я обращалась в травматологию. Особенно поразила меня Ваша трогательная история о кишечнике...»
– О кишечнике? – прервал Фёдор Петрович. – Там написано: о кошечке.
– Ах, да, – согласилась Иветта Георгиевна. – Я невнимательно прочла.
Она продолжила:
«... история о кошечке. Должна признаться Вам, Нинель Кондратьевна, и, надеюсь, Вы сохраните эту тайну в глубинах вашего сердца, – я и сама страсть как люблю кошечек. Однако столоначальник мой, известный Вам Памфил Романович, не разделяет моего увлечения. В связи с чем мне пришлось третьего дни пойти на должностное преступление и отравить Памфила Романовича несвежей курицей (а ведь Вы знаете, как прожорлив Памфил Романович)...»
Иветта Георгиевна прервала чтение и спросила Фёдора Петровича:
– Неужели она в самом деле его траванула?.. Ужасти какие...
– Нет, – поморщился Фёдор Петрович. – Ты читай дальше. Там всё выяснится.
Однако, прочесть дальше Иветте Георгиевне было не суждено, так как внезапно началось наводнение, и чтице вместе с прилежным слушателем пришлось спасаться на крыше ближайшего ресторана, куда они вскарабкались не без труда.
Сидя на крыше этого питательного заведения, Иветта Георгиевна, обмахиваясь листами письма, которое она предусмотрительно захватила с собой, прошептала:
– Стихия неугомонна... Ах, как она неугомонна! Пусть сильнее грянет буря!..
Фёдор Петрович, сидевший свесив ноги вниз, кивнул:
– Жаль только, воробьёв тут нет.
– Совершенно нет! – потвердила Иветта Георгиевна, обозрев окрестность. – Но мы ведь можем пускать кораблики! – и она начала складывать из листов кораблики и пускать их по бурлящей воде.
Фёдор Петрович последовал её примеру, благо письмо Анны Евграфовны было невероятно объёмным и весило около шести фунтов.
Вскоре приехала «Скорая помощь» и всех спасли.
Вечером, придя в себя от последствий чудесного минования гибели, супруги Платковы, закусив креветками, хотя и ценили творчество Магомаева, Хиля и Любови Орловой, всё-таки пошли в Большой Театр. Давали балет Эдуара Лало.
«Хиль – хорошо, но и Лало – тоже очень неплохо», – решили Платковы и выдвинулись из дому. Наслаждаться балетом. Накануне неотвратимо приближающегося Года Быка.
