молод, чтобы говорить мне всякие глупости.
Позвольте, позвольте, мне уже пятьдесят! Мы же ровесники.
Я подошёл к рекламному щиту, который закрывало стекло, и стал вглядываться в своё отражение… Нет, ничего подобного, в стекле на меня смотрел такой же пятидесятилетний му-жик с уставшим взглядом.
«Ты видишь себя таким, каким сам ощущаешь, – кто-то подсказал в голове. – Они ви-дят тебя таким, каким ты им кажешься».
«Прекрасно, – подумал я, – у меня шизофрения и раздвоение личности. Не удивлюсь, если очнусь, привязанный к больничной койке».
– Вот доживёшь до моих лет, может, поймёшь меня, – он швырнул пустую банку в урну, но промазал, и та полетела, громыхаясь по плиточному тротуару.
Я не мог смолчать, его горе мне показалось смешным и даже немного наигранным:
– Скажите, вы плачете, когда видите, что корабль скрылся за горизонтом?
– Это ты к чему? – недобро спросил двойник и оттопырил нижнюю губу.
Я продолжил:
– Конечно, вы не плачете, потому что знаете, корабль никуда не делся, он просто исчез за горизонтом, потому что земля круглая и это нормальный ход вещей. Но маленький ребёнок этого не знает, он плачет, он думает, что кораблик утонул вместе с пассажирами.
Мой двойник злорадно усмехнулся:
– Это всё поэзия, красивые слова. В реальности я вижу грязь, смерть, потери, глупость… Ты мне чем-то напомнил моего друга Генку Оздоева, он тоже был такой весь романтический и поэтический, пел на конкурсах бардов, сам писал стихи… А потом сдулся. Жена ушла к дру-гому, он запил, бросил все эти стишки да песенки, пропил всю мебель и одежду. Даже в тюрьму попал за воровство… – он обречённо вздохнул. – Так что не надо тут ежа лохматить. Весь мир – клоака, ничего нельзя изменить.
– Да, многое невозможно, – согласился я. – Но мы в силах поменять отношение к тому, что происходит. Когда актёр выходит играть спектакль, он, конечно, не может изменить свою роль, мизансцены, выученный текст – его просто снимут с роли или же выкинут с работы. Но ведь он может хорошо сыграть роль, а может из рук вон плохо.
– Ну-ну, конечно, – криво усмехнулся двойник. – Даже если он играет маньяка, он дол-жен убивать красиво и аккуратно. Так что ли?
– Надо молить Бога, чтобы не докатиться до этого.
– Философия! В детстве я со злости убил котёнка – к кому я должен был обращаться? К психиатру? К милиционеру? О Боге я и не подозревал.
– Наверняка, вы плакали и сильно переживали, это и было вашим покаянием.
– Ладно, пойду, – сказал двойник. – А то начинаешь раздражать своими сервильными разговорчиками. Боюсь, как бы не разлилась желчь и не испортила мне настроение на весь вечер.
Он грузно поднялся и зашагал, не оборачиваясь, вдоль длинной аллеи.
Я сидел на той же самой скамейке, где встретил своего толстяка час назад, и вдыхал прохладный морской воздух. Только сейчас я понял, самое трудное – переубедить человека, изменить вектор его пути.
Как странно, мне не удалось переубедить самого себя! А ведь я старался. Чего мне не хватило: мозгов, терпения, доброты, напора, уверенности?.. Не знаю!
Вдруг в груди разлилось тепло и лёгкая радость. Я сразу же догадался, что рядом Макс, хотя его и не было видно. «Интересно, – рассуждал я. – Если доказать себе, что рядом никого нет, что всё это лишь разболевшаяся фантазия, ощущение этой радости исчезнет?.. Но что я от этого выиграю? Снова камень на сердце и паскудное настроение? Если же поверю в присут-ствие Макса, то сберегу свою душу и ум от новых потрясений, от озлобленности».
Мне показалось, Макс загрустил, он позвал меня встать и идти вперёд, куда-то в темно-ту.
Потом снова мощная воронка, которая проглотила внутрь и унесла!..
И вот мы снова мчимся в громадном тоннеле из неподвижных, будто спрессованных, облаков. Уже нет ни малейшего страха высоты – я знаю, моя звёздочка никогда меня не по-кинет…
Мимо летят такие же звёздочки, то обгоняя нас, то пролетая навстречу. На душе не-обыкновенно легко и радостно, я начинаю понимать, что, наверное, в нашем непростом мире есть места веры и радости, а есть места боли, скорби и горького одиночества. Есть время надежд и устремления вперёд, а есть время покоя и тишины…
Всё имеет свой час и своё место. Как жить в то время, которое вам не нравится? Тер-петь? Страдать и нести свой крест? Надеяться на лучшее?..
А разве у человека есть выбор?.. Тем более выбора нет у такого маленького существа как Макс. Единственное, что он мог делать, это вилять хвостиком и весело играть в мяч. Но ведь зачем-то он жил со мной и моей женой – зачем?..
Наверное, он должен был научать нас дарить любовь. С этой задачей он прекрасно справился. Теперь он навсегда в нашей памяти, он скрасил нашу серую жизнь в далёком му-сульманском городе, вдали от родины. Да-да, уже при жизни он стал той самой звёздочкой, которая сейчас летела рядом со мной. Бог мой! Почему я не понял этого раньше?!
Я не заметил, как мы быстро выскочили из тоннеля и оказались в открытом простран-стве с дальними розовеющими облаками. Казалось, наступает вечер. Макс приземлил меня на край облака и заискрился перед глазами голубоватыми лучиками.
– Тебе надо улетать? – спросил я вслух.
«Надо», – ответил он где-то внутри меня.
– Ну что ж, иди… А мы ещё встретимся?
Он задумался ненадолго, потом ответил:
«У меня много дел, но иногда я смогу появляться у тебя. Правда, ты не будешь меня видеть. Совсем не будешь. По-другому никак нельзя».
– Что ж, я согласен. Но хотя бы дай знать, что ты рядом.
«Обязательно», – он закружился вокруг моей головы, резко отпрянул в сторону и умчался вдаль, затерявшись среди таких же звёздочек, порхающих, снующих в безбрежном небе.
Чувствовалось, расставание для него тоже было нелёгким.
Я был под огромным впечатлением от нашей встречи и нашего расставания, поэтому даже не задумывался о том, как снова могу оказаться дома… Просто в какой-то момент вдруг ощутил, что икры моих ног упираются во что-то твёрдое. Оглянулся и увидел знакомую ска-мейку.
«Интересно, а где же толстяк? – эта мысль возникла машинально. – Наверное, устал от моего занудства, а может быть, вернулся к себе?»
Я опустился на скамью, откинулся назад и закрыл глаза, вспоминая, как летел совсем недавно со своей бесценной звёздочкой, как чувствовал его близость и его радость. Лёгкий ветерок овевал мои волосы и лицо…
Когда я очнулся и открыл глаза, то увидел знакомый бульвар с тусклыми фонарями и серым плиточным тротуаром. С моря дул прохладный морской бриз, и я отправился домой.
Навстречу мне из темноты под тусклый свет фонаря вынырнули две собаки: низенькая сука с болтающимися сосками, видимо, она не так давно ощенилась, а рядом с ней пружини-сто бежала высокая дворняга. Дворняга вертела мордой по сторонам, будто в поисках незри-мой опасности, чтобы в нужный момент защитить старую собаку. Может быть, это был её сын, чудом уцелевший от предыдущего помёта? А может быть, просто друг?..
Я машинально присел на корточки и вытянул вперёд руки, тихо посвистывая. Собаки остановились на мгновение, но тут же продолжили бег мне навстречу. Шершавыми языками принялись облизывать мои руки, пытаясь дотянуться до лица. Удивительно, собаки перестали бояться меня, а я не боялся их. Словно меня окружала та самая информация, о которой тол-ковал толстяк, о моей любви к Максу и его сородичам. Звериным чутьём они считывали эту информацию и сразу же принимали за своего друга… Я тоже понимал их как никогда раньше.
Не знаю, что произошло в тот вечер: сон, галлюцинация, больное воображение, пья-ный бред или что-то ещё. Почему я должен решать – верить мне в это или нет?.. Это просто было. Пусть даже у меня в мозгу. Это ведь не значит, что я должен сделать ревизию всем своим мыслям, ощущениям, отсортировать их и поделить на «правильные» и «неправиль-ные». Пусть это живёт во мне и помогает переживать моё одиночество и разлуку.
А дальше жизнь сама разберётся, что с этим делать… Или не разберётся… Всему свой час и своё место.
