Не всякая истина приятна

убийств, насилий и безсудств»).

«Ключ» и «Бегство» М.Алданова – лучшая художественная проза о 1917, 1818 годах (о 19170м – лучшая до документально –художественного «Красного колеса» А.Солженицына). Но чрезвычайно ценны и романы М.Алданова о Французской революции и о народниках. Но от «Пещеры» и «Самоубийства» тоже не следует отмахиваться; чего стоит один портрет Муссолини в «Самоубийстве».

Не слишком ли расточительно отказываться от «Дара» Набокова, от его же «Защиты Лужина», «Подвига», «Приглашения на казнь, от многих его замечательных новелл («Кто-то прочтёт и станет весь, как первое утро в незнакомой стране»)?

А – от Бунина, Замятина и Куприна?

Но и с теми, кто не уезжал,  не всё в порядке.  И.Берлин упомянул «беллетриста» Пильняка;  но «Повесть непогашенной луны» и «Красное дерево» -  острокритические, разоблачителные  тексты: «Дерево» - беспощадный памфлет.

Так и с другим «беллетристом» Бабелем:  «Конармия» - суровый, бескомпромиссный портрет красного казачества; недаром так всполошились всякие Будённые, весьма заинтересованные в поэтизации этих событий.

Упоминает И.Берлин и «драматурга» М.Булгакова. Но «Белая гвардия» конечно глубже и содержательнее «Турьиных». У прозаика Булгакова долго оставались неизданными «Собачье сердце», «Записки покойника», а позднее к ним присоединился роман «Мастер и Маргарита». А у драматурга Булгакова – такая же история с  «Кабалой святош» и «Мольером» («художник и власть».

Правильно ли писать о «молчании» и так мельком говорить о поэтах?  Мандельштама он упомянул  через запятую после Брюсова. Куда делось грозное «мы живём, под собою не чуя страны» (даже если пренебречь всем остальным)?  У И.Берлина об этом – лишь косвенно _ разговором Сталина с Пастернаком). Без упоминания «Страны негодяев» и «Пугачёва» Есенина? И.Берлин не упоминает  ни «Крысолова», ни «Лебединого стана» Цветаеврй. И ни слова о Волоштне.

Особо нужно поговорить об Андрее платонове. Самое важное из наследия Платонова  и в 1945, и в 1955 годах оставалось неопубликованным («Эфирный тракт», «Чевенгур», «Котлован» и т.д.). Но всё же он  много ценного для нашего разговора успел опубликовать к 1931 году.  Свежий его взгляд на революцию и Гражданскую войну поражает уже в рассказе «Бучило», заслуженно отмеченном авторитетным жюри конкурса.  В «Сокровенном человеке» Пухов говорит комиссару: «Вы очковтиратели, вы деллаете не вещь, а отношение».  То есть, у них вся энергия уходит в пропаганду: что строить социализм в каком- то смысле хорошо, и что объекты пропаганды именно этим и занимаются. Сербинов в «Чевенгуре» (готовый в 1929 году  набор романа был рассыпан) уточняет эту оценку: «бедные неприспособленные люди дуром приспособляют социализм к порожним местам равнин и оврагов». А «Епифанские шлюзы»!  Поздравление с 10-летием (трезвое подведение итогов, как и у А.Толстого – к 5-летию)  и грозное предостережение: с сегодняшними планами тоже гужно быть реалистичнее.  О «диктатуре чиновников» («Город Градов») я уже упомянул выше. А ко всему этому нужно добавит три (!)  издевательских плртрета Сталина («Город Градов», «Усомнившийся Макар», «Впрок»).  Вяч.Вс.Иванов говорит: «Величие Платонова состоит в том, что он сохранил простые ценности, растерянные другими в поисках примирения с властью.  Его спор с диктатором изумляет».

Такое вот получается «молчание», если воспользоваться той информацией, которая не была доступна И.Берлину и той, на которую он не обратил должного внимания. Конечно, многих передушили, многим заткнули рот, многих разогнали по заграницам, многое спалили в ненасытных печах.  Но тем более нужно ценить уцелевшее, бережно к нему относиться, стараться извлечь из него то, что хотели донести до нас.
.*  *  *

В заключение сошлюсь на замечательный роман, один из лучших русских романов  XX века. От революции ожидали многого, она должна была , как ураган, очистить воздух, людям следовало стать другими, оправдать надежды  ушедших полений. . В отношении возобладавшей идеологии М.Гаспаров  («Записи и выписки») сформулировал это так: «марксизм обещал, что недобрые станут добрыми». Нечто похожее Троцкий обещал (продолжал обещать) в прощальном слове на смерть Есенина.  Герои «Чевенгура» удивляются: «мы будущие, а плохие». Соратник Ленина (М.Алданов «Начало конца»)  под очередной конспиративной кличкой «Вислмценус» вспоминает в 1937 году с каким-то сложным чувством (смеью цинизиа, горечи и грусти): «о том, что люди станут совершеннее, мечтали в парижских кофейнях лучшие и глупейшие из нас».