ЦУНАМИ

Макса прорвало на ласку и любовь. И Таня, будто забывшая мужнину любовь, отвечала страстно и пылко.
   Макс неистовствовал: не успевал оторваться от жены и передохнуть, как  снова сдавливал в руках приятное тёплое тело жены, целовал до потери дыхания. Таня шла ему навстречу. Ей самой хотелось отдаваться мужу снова и снова. И в очередной раз страсть переплетала два тела, сплетала в тугой жгут; импульсивно двигались тела: то быстро, то медленно – они испивали напиток любви из бездонной чаши большими и маленькими глотками.
   Когда снова Макс развернул Таню к себе лицом и начал осыпать его поцелуями, жена испуганно спросила: «Максимушка, да что это с тобой сегодня? Тебя словно на твоей вахте подменили». Макс ответил, часто дыша: «Просто я соскучился лю…» Он остановился: имя фрау арцт Любы могло сорваться с языка и провал налицо детским матом в шахматах. Он кашлянул, будто поперхнулся слюной: «Соскучился по тебе Танечка, соскучился, любимая!» Таня не заметила заминки, пребывая в высшей степени наслаждения, поглаживания и поцелуи мужа уверенно вели её по узкой стезе страсти, чтобы на широком ложе любви быть его единственной, неповторимой, царицей его счастья.
   Таня сладко сопела, отвернувшись к стене. Максу не спалось. Закинув руки за голову, он смотрел в потолок. На нём, будто на экране, проносились тени от света фар автомобилей. Они – тени – увеличивались, росли, резко сокращались; им на смену приходили другие; они соединялись, образуя абстрактные геометрические фигуры, сплетались в причудливые переплетения линий.
   «Жизнь теней коротка, - думал Макс, следя за тенями, - стоящим впереди наступают на пятки стоящие сзади. Всё как у людей».
   Вздохнув глубоко и тихо, он скосил глаза на жену. Плечи покрыты растрепавшимися волосами. Спина чистая, кожа гладкая, ровная…
   Спирт не опьянил. Отрезвил. Приятное жгущее послевкусие и снова долгий. Страстный поцелуй. Попеременно, они покрывали поцелуями шею, плечи; Макс едва касался губами соска, Люба сильно вздрагивала, вздрагивала грудь, он кончиками губ ощущал учащённое биение её сердца; Люба шла грудью вперёд, едва он касался языком затвердевшего соска. «Время бежит, Макс, - напомнила Люба. – Я не могу бесконечно долго оставаться в столовой, не вызывая подозрений». – «Что будем делать?» - «Макс, ты меня настораживаешь, - Люба провела рукой у него ниже пояса. – Всё ясно: нервы. Сейчас исправим». Она стянула с него трусы, охватила рукой его естество и начала решительно работать, двигая рукой вперёд-назад. На флагштоке не хватало знамени. «Успокоился?» - «Да». Люба сняла шортики. Бросила на соседний столик. «Нравлюсь?» - «Очень». Она повернулась к нему спиной. Ему в глаза бросились три родинки, величиной со среднюю фасолину. Они украшали Любину спину. Одна выпирала под левой лопаткой. Вторая, меньше, справа ниже талии; третья – в ложбинке, между ягодиц. Люба легла грудью на стол. Ощутила коже прохладу пластика и вздрогнула, ухватилась руками за края. Макс провёл, не отрывая указательного пальца от родинки под лопаткой и остановился на лежащей у начала ложбинки. «Что-то не так со спиной?» - «Она прекрасна». – «В чём заминка?» - «Родинки». – «Ну, да». – «Они похожи на созвездие». Люба повернула, насколько могла голову назад: «Макс, мы будем изучать астрономию моего тела?» Затем развела ноги и приподняла таз. «Так будет удобно?» Макс встал на колени. Провёл ладонями по бёдрам снаружи и внутри; потом поцеловал. «Не скромничай, Макс, и помни о времени. Входи в мой сад наслаждений и порока, пока в него раскрыты ворота. Быстро! – скомандовала она резко. – Не тяни!» Оклик подстегнул его. Он вскочил с колен. Обхватил бёдра. Сжал пальцами кожу – Люба застонала, вертя тазом, ища его копьё; Макс слегка приподнял над столом Любу, между животом и столешницей образовалась щель, и резко, с размаху вошёл в Любу, упёршись животом в её ягодицы. Люба напирала, стараясь впустить Макса в себя глубже, заработала бёдрами, выгибала спину, прогибалась, в ней с чудовищной силой билось чужое тело, приносящее невыразимое наслаждение и истому, отдавая ей свою энергию страсти, в то же время она старалась выжать из него всё, что могла. Влечение увлекло обоих; они потерялись во времени; их соединяла волна блаженства, набегавшая на берег их порочной связи и отступавшая назад. Макс гладил бедра и спину, ложился животом на спину Любе, вжимался в неё с такой мощью, будто хотел копье желания пронзить насквозь это красивое, полное молодости и здоровья, полной блаженства и стремления к наслаждению тело. Люба ушла в процесс и билась о столешницу грудью и животом. Некоторое время битва тел проходила в полном молчании, только скрип стола и стоны Любы нарушали тишину столовой.
   Внезапно сухой хрип разорвал тишину.
   - Дери меня. Макс! – голос Любы показался ему неестественным; голову с всклокоченными влажными волосами она откинула назад. – Дери меня со всей силы! С дикой животной кровожадностью дери меня, рви во мне всё, терзай, как самую развратную сучку, самую последнюю блядь! Дери, дери меня, Макс!
   Макса испугали и насторожили слова. Но он не прекратил исследования внутреннего устройства Любиных прелестей своим зондом; на короткое мгновение завис, определяя скорость фрикций.
   Люба бушевала:
   - Дери!.. Смелее!.. Жёстче!.. Прибавь оборотов!..
   Два тела вошли в общий ритм. Воздух в столовой изменил состав: ноздри нечаянных любовников щекотал пряно-острый аромат безудержной страсти, спаявший тела.
   - Нихть стопт!.. – напор бил из Любы через край. – Макс, нихть стопт!.. – кипела она, и кожа покрывалась тонким слоем пота, источающим нежно-цветочный запах разврата.
   На какое-то время Макс замедлил движение, с него самого пот лил в три ручья. Он применил новую тактику движений: быстрый темп сменял медленным, выходил полностью из влажно-горячего охвата и тут же вонзал жезл полностью.
   Неожиданно в момент полного извлечения Макс ощутил в себе некие изменения: его тело приобрело неизвестный ему ранее акробатизм, стало пластичным, кости, казалось, потеряли природную твёрдость, тело получило свободу, члены начали изгибаться в разные стороны под любым углом. Всё это мелочи по сравнению с тем, что произошло с членом Макса: он увеличился в длину, вырос в объёме и заполнил собой пещеру удовольствий Любы. Она от ощущения новизны вскрикнула, захотела сорваться с этого горячего бревна, пульсирующего с удвоенной энергией сексуальной силы, затем она почувствовала, как на неё накатила волна восторга, от этого нового чувства горло перехватил спазм – она едва не задохнулась.
   - Макс, что это?
   Вместо ответа Макса она начала ощущать в себе некие трансформации, тело мутировало, изменялось внутри. Она неожиданно оторвала руки от стола. Выпрямилась. Закинула руки за голову и ладонями принялась гладить короткий ёжик волос Макса. «Макс, что это? – повторила она. – Со мной произошло то же, что и с тобой!»
   Макс не ответил. Им руководила иная сила, та, что никогда полностью не будет изведана и раскрыта человеком.
   Люба снова остро вскрикнула: «Не уходи!»
   Она напористо насадила себя на жезл Макса и, не стесняясь в выражениях, быстро им заработала.
   «Не смей! Не смей без моего согласия делать этого! – метался всполошено крик по столовой. – Макс… - тянула она, - не покидай свою девочку… - и снова жёсткий крик и кипение страсти: - Тебе коротко и ясно сказали: дери меня, как самую развратную сучку!»
   Макс обхватил Любу, наложил ладони на груди. Сжал с невероятной силой. Люба завибрировала телом. Но оно не потеряло стальной упругости. Всем весом Макс прижал Любу к столу и с приобретёнными акробатическими ухищрениями принялся обхаживать Любу. Она упёрлась руками в стену, противясь его агрессии, чем только увеличила и разожгла его напор. Макс торжествовал: никогда прежде не испытанное чувство сексуального превосходства самца над самкой не владело им, никогда прежде с таким первобытным азартом он не брал женщин. Прежние тактичность, нежность, мягкость улетучились.
   Происходившее сейчас в маленьком помещении столовой трудно назвать взаимным решением познания друг друга с интимной стороны. Это был инфернальный акт выплеска невостребованной прежде эротической энергии, это было сражение небесных воинств.
   По телу Макса пошли мелкие волны, они передались Любе и сейчас же новый яростный крик распорол до атомов пространство: «Ах, майн Готт, шнель!.. Шнель, Макс!.. Шнель, ферфлюхт хуре!..» Тело молодой женщины извивалось в непонятном для лишённого эмоционального всплеска человека исступлении; Люба в бешенстве раскрепощения эмоций потеряла контроль, через призму буйства чувств она теперь воспринимала окружающее: «Шнель, Макс… Шнель, ферфлюхт швайн!..»
   Чашу Макса переполнило: ах, ферфлюхт хуре! Значит: ферфлюхт швайн! Сейчас ты, сучка фольксдойчевская, узнаешь настоящего швайн.
   В апогее страсти, на вершине накала чувств, в миг высочайшего единения тела и духа, а также тонких нитей сопереживания Люба выгнулась и. тряся головой, громко, брызжа слюной с уст, разъярено завопила: «что ж ты. мой милый, так неохотен в желании?!» Очередная смена добавила прыти Максу: он уже был в плену самого себя, спокойным взором соглядатая, наблюдающим за происходящим. И вдруг новый поворот: «Что-то твоя сосиска обмякла ватным валиком!»
   Любой тоже в этот миг руководили другие, скрытые, заретушированные, тщательно маскируемые от посторонних силы и эмоции.
   Полной неожиданностью для Макса оказалась полная деформация тела Любы: оно обмякло, растеклось по столешнице тонким кожаным покровом, влажная поверхность испаряла одуряющий аромат, и снова с её телом происходила трансформация: она вошла в формы прежней фрау арцт, с северной небрежностью и презрительностью в поведении.
   Люба сжалась в комок и живо бросилась навстречу Максу, опережая его фрикции.
   Она глубоко и прочно насадила знамя своего распутства на его флагшток удовольствия, поднялась сама и подняла Макса. Раскинула руки и, с плохо скрытой тоской в голосе, запела отчаянно хриплым меццо-сопрано, врачующим истерзанные чувства: «Строчи-и-и-и-и пу-у-у-уулемё-о-о-о-о-отчи-и-и-ик за-а-а-а-а сини-и-и-и-ий пла-а-а-а-аточе-е-е-е-ек…»  
                   
17

   Воспоминания о прошлом имеют одно свойство, стоит в них окунуться, как воскресшее прошлое стремится вырваться из плена памяти волшебной непокорной птицей с опалёнными пламенем забвенья крыльями.
   Движимый неукротимой энергией ссека Макс прикоснулся горячей ладонью к плечу жены. Таня пробормотала спросонья: «Макс, отчего ты сегодня такой неугомонный?»
   Макс в ответ покрыл поцелуями её плечо. Жена повернулась к нему, лица их встретились. «Максимушка, да что с тобой происходит? Случилось ли чего?» Макс не ответил. Он нежно закрыл её уста своими. Долгий поцелуй вызвал ещё больше вопросов. «Максимушка, мама права и ты мне изменил? Согрешил с таёжной красавицей? Теперь совесть мучит?» Максима развеселили слова жены. «С кем грешить, Таня?! С оленями и лосями?» - Не говори, тайга не пустая, - она поцеловала мужа в нос. – Живут там лесные люди - чукчи». – «Чукчи на Камчатке, – поправил Макс. – Недалеко от нас, километров сто, стойбище эвенов». – «Сто –