о тех, кто его так подло смог обидеть и унизить. Он чувствовал себя несчастной жертвой бюрократии и, все же, народным героем, борцом за справедливость.
То, что жизнь не права была с ним, свидетельствовал сам факт того, кем является он сейчас на самом деле, для всех остальных. И все же, те, кто его окружали теперь, были согласны с этим вполне.
-- Послушай, -- предложил один из парней, сидящих за столиком, -- У меня двоюродный дядя в театре, гримером работает. Я с ним в хороших отношениях. Давай попрошу его, пусть попросит кого-нибудь из режиссеров тебя послушать. А, вдруг, повезет. Ведь не бывает такого, чтобы в жизни только плохое всегда было. Должно и тебе повезти когда-нибудь.
Вадим задумчиво затушил сигарету. В уме он прокручивал выгодность предложения. На его взгляд от него веяло жертвенностью, самоотдачей и отрешением от мира сего, наконец, мазохизмом. Прослушивание у какого-нибудь режиссера влечет за собой его рекомендацию на учебу в институт. А учеба там не бывает заочной, это означает, что ему придется бросить выгодную работу и снова терпеть голодные годы студенческой жизни. Этого Вадим хотел меньше всего. Но ощущать себя не удел, а тем более, давать это почувствовать другим он тоже не собирался. Он мечтательно наклонил голову на бок и неторопливым тихим тоном, прищурив глаза, стал рассуждать как бы для самого себя:
-- Должно и мне повезти когда-нибудь. И обязательно повезет. А, может, мне уже везет. От того, что я живу, чувствую, вижу, слышу, дышу, понимаю. Понимаю и чувствую каждое мгновение, мчащееся в вечность и лишь не надолго задержавшееся на земле. Везет, что я сейчас с вами, и вы так же хорошо слышите меня, как и я вас и разделяете мои мысли. Да, я счастлив оттого, что я просто живу. И это самый великий дар, данный мне свыше, -- тут он закрыл лицо руками и опустил голову нал столом. Всем показалось, что он всхлипнул. Затем Вадим, глядя, словно сквозь приятелей, очень тихо, едва слышно произнес:
-- Да, я счастлив, -- и громче, -- Счастлив, -- очень громко, почти крикнул так, что некоторые друганы, слушавшие его с открытым ртом, вздрогнули, -- Я счастлив! Слышите все, я счастлив! -- люди за соседними столиками стали оборачиваться. Вадим, поняв это, продолжал более спокойно, -- Что слава? Что деньги? Ничто! По сравнению с тем счастьем, что я просто живу. И мне ничего не надо, ничего. Я все имею, я богат! Они нищие. Те, кто жаждет завоеваний и прославлений. Но я живу для поэзии, для искусства. А искусство должно принадлежать людям. Значит, я живу для людей. Я для вас живу, мои дорогие, мои хорошие.
Он стал обнимать дрожащими руками сидевших рядом приятелей. Затем упал лицом на свои руки, сидя за столом и зарыдал.
Театральная сцена удалась на славу. Все были так поражены ею, что с минуту, не двигаясь и ничего не говоря, просто смотрели на Вадима, который замер в финальной позе. И только плечи его содрогались, давая понять, что сейчас его лучше не трогать.
-- Какой человек. Талантище, -- очнулся один из парней, -- Ему обязательно нужно помочь, его стихи должен знать весь мир.
-- Но как? -- шепотом вступил с ним в разговор другой.
-- Надо подумать. Надо, чтобы газеты его начали печатать.
-- Его уже печатает одна газета. Литературная. Но не часто. Этому способствует литобъединение, в которое он входит, как его член.
Первый парень потер подбородок:
-- Значит, нужно издать книгу. Сборник стихов. Но на это нужны средства.
Вадим, сидящий очень близко к говорящим, отлично слышал все, о чем говорилось. Он и не думал поднимать голову, а все так же делал вид, что не может прийти в себя. А все тот же голос продолжал:
-- Интересно, сколько это будет стоить? Нет, наверное, он один не потянет. Нужна реальная помощь.
На самом деле зарплата Вадима позволяла издать ему не один, а три сборника за один раз. Но тратить деньги на такие пустяки он и не думал, а ждал помощи все от того же объединения писателей, в котором желающих издаться было очень много. Нужно было соблюдать очередь. Но отношения с председателем у него были натянутые. Вадим терпеть не мог, когда ему, народом признанному гению, указывают на его ошибки. Тем более, назойливый старикашка, (как называл его Вадим про себя) пронюхал откуда-то о его доходах и заявил, что помогать в первую очередь будет не имеющим возможности продвигаться самостоятельно. Вадим спорить не стал, но в знак вызова принципиально не хотел издавать сборник на свои деньги.
-- Мне не материальная помощь нужна, -- заявил он совету объединения, -- Мне внимание ваше нужно. Ведь вы же чувствуете, что мои стихи намного лучше большинства тех, кто ходит сюда. И я заслуживаю большего уважения, -- тут он стал загибать пальцы и перечислять все свои заслуги перед обществом, -- Да, мои стихи должны быть в каждой газете напечатаны на первой странице. И гонорар за это не мешало бы. Я ведь заслужил. А вы, что делаете? Таланты топчете, бездарность процветает…
Ему пытались объяснить, что объединение существует для того, чтобы помогать всем начинающим писателям, особенно тем, кто по воле судьбы просто не имеет средств на дальнейшее продвижение. Как сложится их судьба в дальнейшем, никто знать не может. Все зависит от самого человека. А его, Вадима, талантливого и одаренного никто не топчет. На него только потому мало внимания обращают, что он может все сам, и прославиться, и издаться.
Но Вадим слушать ничего не хотел. В который раз хлопал дверью и уходил с мыслями больше никогда не появляться в этом дурацком коллективе, где его не признают и не понимают. Но всякий раз, когда снова звонили ему на мобилку, приглашая на очередное заседание общества или на проведение какого-либо мероприятия, он срывался, забыв обо всем, и спешил туда, отложив все, даже самые важные дела. Все равно он знал, что там он тоже самый лучший. Чувствовал, когда читал стихи перед всеми. Видел их восхищенные взгляды. А если кто-то не восхищался им, начинал безжалостно критиковать, улучив минуту. И критиковать при всех, мотивируя эту расправу своим правдолюбием и желанием везде навести справедливость. Те, у кого нервы были слабее, не выдерживали и навсегда переставали не только писать, но и читать другие стихи, возненавидев поэзию, и помнили жестокий урок, связанный именно с ней.
Но Вадим был непреклонен и в глазах других, как всегда, оказывался прав. Многие были на его стороне. А врагов, если они появлялись, он нейтрализовал еще одним своим оружием – обаятельностью. Одна обворожительная улыбка – и злобы на него больше ни у кого нет.
А теперь он сидел за столом, вернее, лежал на нем, делая вид, что погружен в глубокий экстаз и подслушивал разговор доверчивых приятелей.
Генка и Жора загорелись желанием помочь своему одаренному другу. Для них это было дело всей их жизни. Им жутко хотелось доказать хотя бы самим себе, что они тоже живут не зря.
-- В общем, Жора, надо сблатовать парней, чтобы не пропивали деньги больше. А скинуться по червонцу за каждый месяц и накопить поэту на книгу, -- горячо говорил Генка.
-- Точно, -- поддержал его Жора, -- Мы будем его спонсорами. Мы тоже сделаем вклад в искусство. А там, глядишь, может и мы, в историю войдем.
-- Да подожди ты, в историю. Человеку плохо, ты, что, не видишь? Может, кроме нас ему помочь больше некому. Ведь никто не замечает его скромность, доброту и порядочность. Время сейчас такое. Лучший тот, у кого есть средства. Но ведь мы должны помогать друг другу.
-- Ну, уж нет, мы не бросим друга в беде, -- Жора хлопнул Вадима по спине, -- Не переживай, братуха, не пропадем, мы тебе поможем.
Этого момента Вадим как раз и ожидал. Он знал, что его друзья не останутся равнодушными после сценки страдания и страсти, и начнут что-то предпринимать. Это как раз ему и было нужно. Но не деньги, звание, которое дадут ему эти ребята, народного поэта. Вот это было бы здорово. Ходатайство за него его же поклонников. У кого еще так было при жизни! Он еще покажет в объединении, чего стоит.
Вадим поднял голову и простонал:
-- Ребята, спасибо вам за все. Но ведь одними финансами не поможешь.
-- Скажи, что нужно. Мы сделаем.
-- До издания книги необходимо пропечататься непрерывно в газете хотя бы какое-то время. А редакторы, с которыми я общаюсь, этого делать не хотят.
Гена призадумался:
-- Мы попросим их об этом, как горячие поклонники твоего таланта.
-- О, боюсь, что это невозможно. Посторонних в редакцию не пускают.
-- Тогда напишем письмо,-- додумался Жора, -- Можно ведь.
-- Ну, это можно. Только писать нужно отзывы о тех стихах, что уже были напечатаны. А то еще подумают, что я вас сам попросил.
-- Обязательно напишем, -- закивал Жора, -- Все вместе напишем. Нет, лучше по очереди, чтоб писем побольше было.
Вадим мысленно торжествовал. Дело было сделано. Он сам не ожидал такого успеха. Но тем он и гордился, что был непредсказуемой личностью и любые обстоятельства мог обернуть в свою собственную пользу. Теперь он не беспокоился о том, что каждый выпуск литературной газеты будет выходить с его стихами. Ведь редакции выгодно, чтобы на их газету был спрос. А если будет много отзывов, и хороших отзывов в его сторону, то его, Вадима, будут печатать чаще всех. Уж его фаны постараются.
Вадим заметно повеселел. Ребята это заметили, и им было приятно, что они смогли успокоить приятеля. И не просто успокоить, утешить. Компания снова развеселилась, но теперь они просто пили вино, пели песни и дурачились по-своему до самого утра.
И Вадим дурачился вместе с ними, совершенно забыв обо всем и о Тане в том числе. Вспомнил он о ней лишь, когда стало светать, и все начали расходиться по домам.
«Да что я, погулять не могу, в конце концов, -- с досадой подумал он, -- Еще не женился, а уже подкаблучник». Но если бы он был склонен анализировать, хоть немного, свои мысли, поступки и чувства, то понял бы в ту же минуту, что раздосадован на самого себя и на свою бесцельную непутевую жизнь.
Да, несомненно, ему нравилось подбирать плоды своего творчества, падающие прямо к его ногам без особого труда. Но с каждым разом ему все меньше и меньше хотелось творить. А еще больше ему не хотелось выходить на широкую воду. Он боялся того факта, что если его будет знать большинство людей и за пределами города, и по всей стране, то, возможно, он уже не будет самым лучшим. Возможно, что на фоне других звезд он будет казаться маленькой невзрачной звездочкой. Возможно, что и спрос на его книги там будет значительно меньше. А может и совсем никакого не будет. Но страх быть неудачником у Вадима крылся глубоко в подсознании. У него не хватало все же ни мудрости, ни смелости выявить свой недостаток у самого себя. Да и тяга к роскошной жизни брала верх над отрешенностью и поэтическим состоянием души. Конечно, ничего осудительного в этом и нет. Ведь многие люди живут именно такой жизнью, оставаясь при этом более или менее порядочными. Но ведь мало кто из них называет себя поэтом. А Вадим называл себя так, называли так его и другие. И ему было легко поддерживать славу в своем микрорайоне, не выходя за его пределы. И славой он дорожил, но трудиться для того, чтобы поддержать ее в дальнейшем изъявлял очень мало желания. Он знал, что поэзия кормит мало. А вот фирма, на которую он так удачно устроился по знакомству, дает немалую прибыль.
Но, так или иначе, время молниеносно неслось вперед.
