46.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 20(3). ПЕРЕМЕНЫ. ШКОЛА.

неопределенное, не смотря на полную поддержку со всех сторон, положение, которое было мне не по нутру, где не видела для себя  нравственного внутреннего согласия. Меня начинало угнетать  и свое положение в секторе, где мне платили деньги невесть за что, что готовы были меня принимать так, как есть.


А между тем,  в стране начинали происходить перемены. Все во мне жило в ритм новому веянию. Редкие полчаса я не подходила к радио, которое, не смолкая, работало в секторе,  и не слушала выступления политиков, я заслушивалась речью Михаила Горбачева, уже делая это  не с места, как раньше, но открыто  вставала и вникала в каждое слово, не смея пропустить. Жизнь страны становилась моей жизнью, я жила ее интересами и не потому, что была занята в  общественных работах. Это, оказывается, было моей сутью, моим воздухом.  Я желала вникать в перемены, я их приветствовала, я ими дорожила. События в стране переходили в мой внутренний мир,  в мой патриотизм, в мою веру, в мой смысл. Все чаще и чаще я ловила себя на том, что мне не хочется так работать, мне не хочется заниматься делом, которое столь неопределенно. Я все еще мечтала о труде, в котором можно гореть. Познав этот огонь, вкусив нектар от умственного труда, познав наслаждение в труде, хорошо представляя, что значит любить работу и отводить ей и в ее благо все свободное время, я была, однако, занесена в другую степь, где чувствовала себя, как рыба в воде, но здесь я  была как-то незаконно… 

Внутренняя дисгармония мучила, мутила, требовала перемены событий,  и мысль все чаще и чаще останавливалась на том, чтобы уйти работать в школу.  Работа в школе мне казалась именно тем местом, где эту работу ничем другим невозможно подменить, никак не возможно здесь оказаться ни при делах. К тому же,  через дорогу от нашего дома строилась школа 102. Это было и удобно тем, что Света скоро должна была пойти в школу и необходимо было, чтобы она была присмотрена. Также, меня  располагало то, что, будучи занятой в школе  полдня, я могла не только  смотреть  дочь и отдавать время хозяйству, поскольку Саша никогда и ни чем себя не утруждал, начиная с покупки хлеба, но и  в новых условиях могла больше времени отдавать своей книге, которая уже писалась во всю, печаталась на портативной машинке и была для меня  всем моим смыслом и надеждой.


Школу заканчивали строить в 1986 году. Переговорив с директором будущей школы Шпаковой Любовью Викторовной в начале лета этого  1986 года,  я  уволилась с РНИИРСа, очень сильно опечалив редактора газеты  «Волна»,  и думаю, не очень сильно  огорчив  сектор в плане моей полезности.


На этот период Василий Иванович Хрипунов уволился, не выдержав натиска высшего начальства,  и в секторе остался лишь исполняющий обязанности. Ходили разговоры и о том, что к Новому году будет сокращение. Не знаю, могло ли это грозить мне. Скорее всего, нет. Но,  тем не менее, не смотря на многие уговоры, я предпочла то, что предпочла.  Прощаясь с сектором я, конечно же, стол не накрывала. Мне вручили от сектора букет цветов. Но,  увы. Желая все оставить позади, ни к чему не привязываясь, я без особого смысла сунула этот букет в ближайшую урну, ибо так и не нашла в этом весьма уважаемом заведении своего пристанища. Хотя, видимо, дело было во мне и зависело от Плана Бога на меня. Бог решительно и по жизни не давал то, что не могло способствовать  в дальнейшем Его Планам на меня. В этой жизни материальный мир мало радовал меня  тем, к чему я постоянно стремилась, – самоотверженным материальным трудом.


Но сколько же надежд я связывала со школой…  Начиналась новая полоса в моей жизни, как и многое непредвиденное…  Я оставляла работу без сожаления, без боли, в легком недоумении относительно самой себя, уже в который раз ищущей одно, но получающей другое, желающей проявить себя в одном, но проявляющей себя там и тем, где мне не было интересно по большому счету и что готова была оставить без сожаления в угоду своей идее, достаточно великой, но почему-то разбивающейся о то, что щедро давала судьба.


Моя тяга к перу мне отаукивалась  во всех начинаниях, выводила меня туда, где мне было комфортно, но никак не отвечала понимаемой мной правильности бытия, заносила туда, где другие не возражали и что-то во мне было применимо. Но внутреннее брожение делало свое неутомимое дело. И все же что-то влекло, затормозить было невероятно, надо было себя увидеть, почувствовать, в чем суть лидера, хоть маленького, научиться не бояться общения, доверять себе, а точнее Богу в себе, подающего почему-то именно здесь уверенность, мудрость, понимание и возможность убеждать и вести за собой.


Однако, была маленькая, но существенная причина не укорениться везде. Это, увы, мое материальное положение, не интересная, что ни говори, одежда и внутреннее вечное на этой почве неустроенное состояние. Я должна была все отведать штрихами, не зная, что вылить  себя все же придется и по немалому счету, что это все лишь школа, малая прелюдия общения и выхода в люди, мне предстояло и заговорить и непосредственно и писать, отдавая не свое, но Божее и не на суд, но на безоговорочное принятие в итоге.


Мне предстояло начать писать Святые Писания и то  после очень и очень непростой и всесторонней подготовки, которая и была вся моя предыдущая и жизнь и в еще большей степени предстоящая, куда школа входила, как великий наставник общений и самопроявления, как и добывания в себе качеств, о которых я и не подозревала, ибо быт не только определяет сознание, но и поднимает нагара залежи в человеке,  все, что им наработано и в прошлых воплощениях, заставляя их применить по назначению, укрепить одно, отсеять другое, усомнить в третьем, взять за основу в четвертом, создать базу для развития в будущем, в пятых, и многое другое, что еще имеет на душу Бог в Своих Планах.


Во всяком случае,  в РНИИРСе Бог помог защитить диплом, ибо здесь была дана тема и условия, как и возможности, здесь Бог дал написать  в частых уединениях и немалую часть моего романа, здесь я смогла увидеть разумность людей науки, их качества, зависимости, интересы, ни чем особо в большой степени не поразившись, ибо и научный склад ума никак не отражал в себе силы и нравственности в том понимании, которое было присуще и мне. Люди были обыкновенные, хоть и амбициозные и многословные,  и мудрящие и  ищущие,  и битые и бьющие, но также по-своему отмеченные жизнью и ее неурядицами, также предпочитающие  зачастую и неправедные выходы из бесчисленных ситуаций и делающие не лучшие предпочтения. Это не была  тем более и за одно духовная  элита, но все же достаточно ущербная нравственно и зависимая от бытия, ибо имела, прежде всего, обычную материальную начинку.

Но на фоне всего, внутренне все же как-то пренебрегая сравнениями, я должна была все же увидеть и себя, еще раз подчеркнуть в себе какой-то неутомимый поиск, какую-то невосполнимую энергичность,  какое-то пристрастие к душам, к внутреннему миру людей, дающих мне  неожиданный опыт, который я переносила на своих героев пишущегося романа, наделяя их качествами и привязанностями реальных людей, делая их живыми, пристрастными, жаждущими знаний и нет, любящими жизнь и нет, делающими ошибки, страдающими, извлекающими опыт, во всем многообразии и непохожести друг на друга.


Всевышний, вовлекая в общение с другими,  давал мне увидеть себя и так, как мне казалось необъяснимо,  ибо это было и мое и не мое, это было качество настолько привлекательное и проявлялось во мне ни один раз, так, что и хотелось, чтобы оно было во мне всегда, неотъемлемо принадлежало мне и проявлялось,  себе не изменяя, в ситуациях достаточно непростых. При всей моей пристрастности, при всем входе  в события, оно  мелькало вовремя почти жемчужиной редкой, наслаждало, как-то утешало и почти что-то обещало. Но для чего это качество,  в чем, откуда его истоки, что оно собой знаменует… Увы. Было сокрыто. Цена ему не известна.


Однажды Бог устроил мне непредвиденную ситуацию, связанную с моей общественной работой заместителем главного редактора нашей газеты «Волна».  Газета уже была готова к  очередному выпуску, ее ждали, все статьи уже были на ней размещены, кроме одной, очень важной. Я иззвонилась, истребовалась, настаивала, убеждала, ссылалась на сроки и авторитеты и, наконец,  в назначенный час, взяв рулон всей газеты, направилась к  задолжникам в их отдел, желая воочию показать, что дело за ними, что они должны все оставить, все прочие дела  и срочно написать свою статью, которую они затянули за все видимые и невидимые сроки. На самом деле, вопрос о газете и ее своевременном появлении  был делом очень серьезным, она поддерживалась и опекалась  партийной организацией, как и комсомольской, и профсоюзной, поскольку отражала полностью все события, все открытия, все успехи, все жизненно-важные  возникающие вопросы, была рупором всех организаций, голосом начальников отделов, как  и администрации.  В вожделенном отделе я развернула газету, указывая на зияющее место, где по плану должна была быть размещена  долгожданная статья. Ребята, научные сотрудники, однако, достали, видя мое рвение, с усмешкой уже готовую заветную  статью и  предложили ее  наклеить сами,  водворить на свое законное, пока пустующее место, дабы этим в какой-то мере умилостивить меня. Однако, один из них, наклеивая статью, как бы не прекращал брюзжать,  виня  почти с естественным видом и раздражением меня в том, что я отвлекаю от работы, что можно было перебиться и без этой статьи, что можно было заменить ее другой, так переходя на все более высокие и  раздражительные  нотки, так, что уже не говорил, а кричал, обвиняя меня и нашу газету, как и  редакцию, в  нашей непонятливости и чрезмерной требовательности. Однако, статья была все же приклеена,  и газета готова была меня порадовать  своей завершенностью можно сказать в срок, хотя выбивать статьи было далеко не просто. Вдруг, распыляя себя, говорящий, вернее, кричащий уже сотрудник  этого отдела  вдруг неожиданно, никак не предвидено, резкими движениями стал гневно, очень искренне  поливать всю газету, все статьи, столь не просто доставшиеся, желтой массой клея, буквально на глазах превращая газету в ужасное  зрелище. Он портил газету в видимой злости, обстоятельно, не давая и надежды хоть на одну уцелевшую статью. При всем моем рвении, при всей моей ответственности, при всей моей любви к  газетному труду я вдруг почувствовала в себе небывалый штиль. Ничто, ни внутри меня, ни на лице не дрогнуло,  ни одно слово, ни одно движение не попыталось удержать столь преступную и неуемную руку. Я вошла как в экстаз мира в себе абсолютного, не беря на себя ничто,  никак не реагируя, ни голосом, ни движением. Я просто смотрела. Когда добрая партия клея была неумолимо вылита,  не дождавшись моей реакции, парень несколько смягчил лицо,  как бы винясь в содеянном, попытался как-то проявить  мятежность, но видя, что все безрезультатно,  стал молча делать то в окружении других, что стало расставлять случившееся по местам однозначно. Очень быстро, ладоней руки он стал  скатывать клей с бумаги, со статей, со всей газеты, так, что он, клей, оказывается,  и не мог