44.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 20(1). ОДЕССА.

находятся на разных ступенях развития, что
каждого ведет Сам Бог, что невозможно всем оказаться на одной ступени, иметь
одни желания и потребности, невозможно 
всех уровнять материальными благами, ибо существуют кармические
последствия, тянущиеся из прошлых рождений, 
также неведомо было ему, что именно материальные желания и стимулируют
развитие каждого, как и положение, как и статус, как и вознаграждения. 

 

 

Так
задумана Земля, чтобы в ней было и счастье и страдание, и богатство и бедность,
и успехи и поражения, и благоприятное и неблагоприятное, и друзья и враги, и
слава и бесславие, и … 

 

 

Эта
двойственность материального мира и есть то, что развивает, привносит смысл,
дает цель. Каждому от рождения к рождению приходится проходить все  уровни, 
через все игры и роли, добывая качества, совершенствуясь, достигая
высшего уровня,  не переступая  и не игнорируя ни одной низшей ступени. 

 

 

Бог
дал отцу свою философию, свой смысл и свое понимание. Однако, без
религиозности, пораженный своими мыслительными направлениями, отец, не видя
таких усилий в других, такого радения о человечестве  в других, будучи невежественным,  легко прислушался к внутренней мысли, а не
Бог ли он, раз  о таком радеет, и легко
стал это возвещать, бросая в других семена другого, своего  мировоззрения, однако, чтобы они взошли,
необходима была все же религия и другие знания, прежде всего религиозного
высоко-духовного порядка.

 

 

Именно
такое, отцовское понимание, его начальный базис, его отправную точку мышления
Бог и взял во мне за основу, на которой и стали строиться знания совершенные,
ибо я готова была к аскетизму, простой жизни, к пути духовного развития, к
простой еде и одежде, как и к не привязанности к мнениям.

 

 

Ранним
утром мы уже были в Сочи. На вокзале мы с отцом и расстались. Меня к себе на
квартиру подобрал худощавый мужчина лет пятидесяти,  а отец поехал на квартиру к своей постоянной
сочинской хозяйке, у которой останавливался 
почти всегда.

 

Слова
отца, кроме его, так сказать божественной природы, не вызывали во мне в своей
сути сопротивление, не гнули меня, не напрягали, ничто во мне особо не
противилось, несколько приветствовались, но 
не были центром моей мысли или философии,  и в моем состоянии их пока не было к чему
приложить или что-либо путное из них извлечь. Они, однако, входили в меня
как-то от меня независимо, не спросясь, утверждались, сливались с моим мнением
и пониманием,  и на них  без моих особых усилий строилось мое
мировидение, чуть ли ни с пеленок или с молоком матери, основой чего было
непритязание, непретендование,  простой
образ жизни, восприятие и приятие того, что есть, что в совокупности с
настоятельной и неотвратимой  жизненной
практикой становилось неотъемлемым моим образом жизни в дальнейшем без моей
особой воли на то при условии применения этих провозглашающихся отцовских норм
бытия в соответствии с устоявшимся моим пониманием и только относительно себя.

 

 

Сама
судьба повела так, чтобы посбивать все мои особые амбиции и выбрать то, что
проповедовал отец, никак не мне, но всему миру, что подешевле, за что не надо
особо бороться – простой образ жизни и нематериалистичное мышление.  Просто жить, как вещал отец, к чему всем в
себе притягивал маму,  –  было и легко жить, и даже желательно,  как мне понималось на уровне ума; но
условный, цивилизованный  материальный
мир, требуя свое, все же изматывал, ибо надо было, угождая ему и тем обставляя
себя его поддержкой, приодеться, приукраситься, проявлять амбициозность, ему
соответствовать, приобретая и пользуясь его благами, заинтересовывать своей
философией, пристрастием ума, устремлением к посулам материального мира, знать
праздники и входить потому в бесчисленные заботы, связи и отношения, игры и
роли, условности материального мира, как и его ценности, в то время, как
хотелось  духовной, внутренней радости и
удовлетворения, простоты, немногословия, непривязанности, как и деяний
возвышенных, благородных, не спотыкаясь постоянно о мелочи быта и стяжательства… 

 

 

Такова
была философия отца, порожденная его детством и юностью, чужими мировоззрениями
и философиями, многочисленными книгами и религиозными писаниями, его старшими
братьями и его пониманием и той убежденностью, которая в нем жила своей
уникальной жизнью, вне семьи, вне силуэтного дела, вне мнений, вне достатка,
вне долгов и обязанностей, вне связей и отношений…

 

 

Отец
мог говорить много, страстно, по-своему убедительно. В этот момент  он действительно наслаждался, получал изнутри
почти блаженство, и желал всеми силами разделить его с другими, ибо это было
так просто и так понятно… Он лучшее в себе любил раздавать. Так было всегда.
Как только ему нравился фильм по телевизору, он всех просил его посмотреть, как
только нравился фильм в кинотеатрах, он туда тащил маму, как только ему
нравилась еда, он или отдавал ее тому, кто был рядом или бежал на кухню,
готовил другому и  тогда только получал
наслаждение в полной мере. 

 

 

Свое
видение и чувствование, где чувствовал в себе поддержку Бога через божественные
энергии в нем, он готов бы раздать всем, тем более   то, как он понимал себе жизнь человека, как
видел причины его бед.

 

 

И
все же, разделяя некоторые его убеждения, я отца ни то чтобы недолюбливала, но
внутренне была отгорожена теми страданиями, которые он принес мне  и в детстве, и в юности. Но, видимо, Бог
жертвовал одним, чтобы вручить мне другое. 
Жертвовал мнением об отце, чтобы я впитала в себя следствие его
непростого вольнолюбивого характера – свободу от оков материального мира, как
вынесенный им опыт его жизни.

 

 

Я
была рада оторваться от отца уже на вокзале и последовала за худощавым
мужчиной, предложившим мне по сходной цене 
жилье на десять дней. Это было что-то похожее на сарайчик, сбитый на
скорую руку, с двумя кроватями, столиком и холодильником. Этот сарай находился
в палисаднике небольшого дворика, окаймленного низкими строениями барачного
типа. Сам хозяин жил  более менее
комфортабельно, буквально в двух шагах.

 

 

В
этот период у него гостила женщина, приехавшая из другого города, с которой у
него был небольшой роман, который, однако, увенчался очень большим скандалом,
ибо неожиданно и не вовремя приехала и другая его подруга, которых, по всей
видимости,  у него было немало, и каждая
рассчитывала занять место недавно умершей жены. Много сплетен и дрязг витали во
дворе по поводу  моего хозяина, однако, я
и подселенная ко мне женщина с ребенком, были заняты каждая своим делом.

 

Моя
соседка, приехавшая из северной провинции, кажется, желала найти себе пару, на
худой конец была согласна на небольшой роман, я же, никому особо не
представляясь, занялась силуэтным делом, внутренне молясь, чтобы  все прошло 
нормально.

 

Потеряв
отца из виду, я однако, начинала о нем слышать. Выстраивавшаяся на силуэты
очередь доносила до меня, что в парке Ривьера 
или на пляже, или в городском 
саду работает еще один силуэтист. Понятно, что речь шла об отце. Все
десять дней судьба меня миловала. Один раз ко мне подошел милиционер.
Просмотрев паспорт, задав несколько вопросов, он разрешил мне работать,
почему-то хорошо посмотрев на то, что я замужем и у меня есть ребенок.

 

Вырвавшаяся  на свободу от семьи и работы, я,  однако, испытывала более ответственность,
нежели желание предаться хоть малому и 
может быть заслуженному отдыху. В день я зарабатывала, причем достаточно
быстро, около семидесяти-восьмидесяти рублей. Деньги доставались в труде
напряженном, однако,  позволить себе
лишнее в плане прогулок или особой  еды я
категорически не могла. Во мне жила отцовская неизменная совесть, постоянно
напоминающая цель моего сюда приезда. Я чувствовала великий запрет купить  еду хоть сколько-нибудь дорогую, и в основном
удовлетворялась пирожками, дешевыми столовыми. Я не могла позволить себе то,
что не могли позволить себе мои родные на данный момент, скажем, пирожные,
бананы, особые блюда. Я начинала понимать, что ничего себе не желаю, ничто мне
для себя не интересно, никуда ради себя идти не хочу, ни в цирк, ни на концерт,
ни  в кафе. Разве что могла  пройтись по вечернему городу, по знаменитой
Платановой аллее или посидеть в парке, наслаждаясь тишиной, одиночеством и все
теми же мечтами в плане своей цели.

 

 

Нужно
было собирать деньги, нужно было блюсти себя, ограничивая в развлечениях, нужно
было  помнить, что я не могу есть лучше,
чем моя дочь или мама, или Саша. Семейное положение давало проверку совести,
ответственности, требовательности к себе.

 

Однажды,
купив сосиски, я не смогла их есть потому, что считала это деликатесом и не
была уверена, что мои родные смогли бы это себе позволить, а потому отдала их
своей соседке без сожаления. Вечерами мне приходилось сидеть с дочкой моей
соседки, пока та бежала на свиданье. Пышная, полногрудая  очень миловидная, моя соседка очень надеялась
найти в Сочи себе супруга. Но ее избранник оказался человеком женатым,
который  тотчас ей об этом сказал, дабы
не возникало вопросов и отношение к ней прояснил достаточно примитивно: «Любить
– так королеву…» . И этим польстив и удовлетворив в своей мере ее притязания.

 

Каждые
три  дня я отсылала домой по двести
рублей, так что за десять дней было мною отправлено шестьсот рублей. В один из
дней я случайно встретила отца. Обрадованный встречей со мной, он сказал, что
сильно переживал, ибо не известно, что за хозяин, к которому я попала. Сходили
мы с отцом в кино, куда он меня потащил, все время приговаривая, что этот фильм
ему очень понравился, и я непременно должна его посмотреть. 

 

Любительница
фильмов, я, однако, в Сочи не позволяла себе расслабиться и на это, поскольку
считала, что поездка чисто деловая и ответственная, но с отцом все же
посмотрела это кино, «Укрощение строптивого». Это и было мое единственное
развлечение. В основном же я вечерами сидела в парке, позволяла себе пломбир
или прогуливалась, заглядывая в витрины магазинов и далее устремлялась в свою
хижину, предварительно заходя на почту и отсылая деньги, надоев всем своей
мелочью.

 

Домой
я ехала одна, отмечая в себе, что гораздо большую радость испытывала от
поездок, когда на них не лежало бремя ответственности за других, когда ехала
сама себе предоставленная, ни от кого не зависящая, никем не вдохновленная,
никому не обязанная…  Чувство внутренней
свободы отсутствовало теперь, как и не было особого чувства радости оттого, что
теперь поездка в город моего детства Одессу реально возможна.

 

 

Человеческие
отношения…  О, как они связывают, будучи
упоительными…  Меня влекло сюда
постоянно. Я входила в этот мир чувств и отступала. Банальность, примитивизм,
наигранность, фальшь, торжество лицемерия и желание преподнести себя… Это
отталкивало, и это было больно, ибо другие отношения были неведомы, а эти не
удовлетворяли, взгляд тускнел, уходил в себя и здесь растворялся в мире и
покое, находя причал поискам и раздумью.

 

 

В
Сочи ничто