40.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 18(2). НЕПРОСТОЕ НАЧАЛО. МЕЧНИКОВА.

только Светлана засыпала, а мои глаза еще не слипались, когда все дела были переделаны, я усаживалась за стол и начинала писать. Дожидаться музы дело было неблагодарное, ибо иногда без нее лучше писалось, чем с ней. Хотя она и не заставляла себя долго ждать. Однако, память никак не желала ворошить опыт, но ум начинал изобретать события сам и начиналась творческая возня, где все написанное, исходящее из меня без труда особого,  уходило в корзину, а муза настойчиво требовала осознать, что я хочу написать, что положить в основу, чему научить.

Муза требовала план и категорически не желала писать вещи банальные, бездушные, нереальные, настаивая на том, чтобы в основе был герой не положительный и не отрицательный, но многогранный, живой, ищущий, решающий, делающий ошибки и исправляющий их, герой, через свои ошибки поднимающийся по ступеням своего развития, добывающий истину из общения с другими, из труда и человеческих отношений, ошибок и преодолений, учащийся выходить на контакт, учащийся через труд, любовь, ребенка, чужие беды и свои проблемы.

Постепенно я начинала понимать, что никак не могу уложиться в небольшую повесть или в рассказ. Я начинала думать о том, что должна начать писать с романа. Жизнь услужливо подавала мне образы, характеры, обстоятельства, собственные семейные сцены, особенно когда Саша приходил от тети Ани и начинал придираться к постиранным рубашкам, которые ему казались застиранными, поскольку стирались в ополосках. На этой ноте он или демонстративно перестирывал свои рубашки или просил, чтобы его вещи я уважала, хотя я никак не брала в толк, что я сделала не так, ибо все стирала одинаково по правилам стирки – два раза стирать, два раза полоскать, светлое со светлым,  то, что линяет отдельно и прочее.

Но многие рубашки Саши были старенькие,  и я ему говорила, что их пора уже переводить на тряпки и покупать новые. Однако, это было солью на раны, ибо он их занашивал до дыр, привязывался к ним, а потому берег и к тому приучал меня. Ладно бы он говорил нормально, но это было слишком напористо, гневно, часто в разных направлениях и порою тогда, когда и не ожидаешь.

Он на любой ответ был мастером лезть в бутылку, он говорил буквально словами тети Ани, ее влияние улавливалось и понималось. Как это не просто,  когда  кто-то настраивает на свой лад, а в семье это приводит к немалым скандалам, ибо авторитет тети Ани был велик и его перешибить  при Сашином понимании  и жадности было невероятно. Более того, он совсем не терпел никакой критики, он никак не отводил себе место для проигрыша или признания ошибки. Нужно было выжидать время и его определенное состояние и именно тогда и в меру, и с подыскиванием  подходящих слов корректировать его,  ибо, если  ему не удавалось в словесном поединке одержать победу, то удавалось хлопнуть дверью, что-то смести на пол со стола и прочее, что было вполне по его характеру и упрямости, что он и делал, чем уже давно не удивлял меня, однако,  я ему указывала, что столь несдержанными  бывают чаще женщины по своей эмоциональности и исходя из своего чаще зависимого положения. Что же мешает ему вести себя достойно – только то, что иногда ему и не было чем возразить.

Я же шла по пути разговора, убеждения, протеста, никогда не повышая голос и иногда ревела навзрыд от того, что опять унижена и зачастую потому, что физически не могла справиться со всем, что мне предъявлялось. Но иногда Бог снова смягчал его, оборачивал ко мне чувствами,  и снова  на многое он закрывал глаза, что опять же относилось только к быту.


Хотела я или нет, но Богу было угодно, чтобы ценою своих нервов, протеста, внутренних усилий,  несогласия я все же откладывала отпечаток своего влияния и на нем. Бог заставлял меня входить с ним в долгие разговоры. Особенно когда  это было ночью, когда он, удовлетворенный легко шел на душевные разговоры, когда был переполнен чувствами, когда никто не стоял между нами на уровне мысли. Саша как бы трезвел, умнел, становился понятливей. Что скрывать. Иногда его завораживала моя речь. Он слушал не перебивая, тихонько посапывая, лежа на мой груди и переживая, когда я гладила его шевелюру и тихонько говорила о вещах, имеющих отношение к нашей жизни и нашему будущему, к тому, как и на чем надо строить отношения, когда объясняла себя и говорила, что в нем плохо, что надо подправить и  при этом усыпала его поцелуями и тем работая над ним нежно и аккуратно, как только мне подсказывал ум и мое положение.

Ничто не было зря, но и не так быстро, как хотелось бы. Дурные качества дурным рознь. Сашины качества были таковы, что неизменно унижали даже тогда, когда он смотрел на тебя глазами несмышленого ребенка, не ведая, что творит; они были его природными качествами в этой жизни, приобретенные его средой обитания преимущественно, направлены были на защиту себя, а потому против другого и часто в форме достаточно агрессивной или пренебрежительной. С такими качествами ужиться мне было невозможно.

Но Бог давал их мне на обозрение, пропускал через меня, как величайший опыт, как существующую в мире ступень понимания и поведения, как уровень сознания, давал, чтобы своими нервами, своей психикой, своими пониманиями противостоять. И это должен был быть длительный,  воспитательный, не легкий процесс ежедневной работы над ним средствами йога – терпения, смирения в некоторой части и здравого ума, путь речи, путь лжи и подлаживания, ибо выживание этого требовало, путь смирения чужой агрессивности или ее возможности через то, что называется ласку, увещевание, поведение, прибивающее собственное эго, как путь необходимый, путь по отношению к нему подходящий и лояльный.

Однажды я с болью в который раз заметила, обратила внимание, что, выходя в город,  он останавливался и покупал себе лимонад или пиво, или выискивал трехкопеечную монету для автомата, не предлагая напиться мне, не спрашивая, не интересуясь. Однажды в одной из таких ситуаций я все же настойчиво потребовала себе воды и взяла это себе на заметку. Уже дома в подходящей обстановке надлежащими словами я разъяснила ему, что любой, пьющий воду человек должен вначале предложить ее спутнику, что это правильно, что так проявляется элементарное уважение, вежливость, воспитанность и галантность мужчины и так заслуживается к себе отношение, что на этом стоит цивилизованный мир, что дорого это не стоит, но окупается этим  даже любовь, ибо невозможно любить эгоиста и жертвовать ему, если его сознание столь низко, что даже животные отступают от водопоя, когда подходит самка с дитем, что не понимать это невозможно, что отсюда проистекают и другие послабления себе, что это граничит с предательством, что это нарушает семейные узы и ослабляет доверие и надежду, что и отсюда начинается отход душ друг от друга. Не сказать, что Саша этого не знал. Но никто ему это не ставил на вид, даже тетя Аня, никто не боролся за его душу. И все же Бог внутри подсказал ему, что это – истина, и ему стало неловко. Я пояснила, что желающий пить человек не только должен  вначале предложить воду своим близким, но даже кошке и собаке, любому животному, что рядом, что это наука понятная, как дважды два, что отсюда начинаются истоки добра для человека, с мелочей, с чуткости, но никак с пренебрежения и самовлюбленности. Но жене, женщине, детям, старикам – предложить воду – святое дело всегда. Разве он не чувствует в этом существенный закон человеческого общежития? И как он мог это не понять, воспитываясь в многодетной семье, где именно на этом строятся отношения, ибо старшие воспитывают младших постоянно и учатся жертвовать и пренебрегать собою? Увы, в их семье все было поставлено на самотек, где каждый выживал сам, радея о себе сам. Потому и погибла недосмотренной их трехлетняя сестричка. Усвоил он или нет, но Бог показал, что принял к сведению.

Спустя несколько дней как-то, когда Саша был дома и занимался своими делами, он подошел к чайнику,  и вода забулькала в стакан. В этот  момент я что-то хотела ему сказать,  как мне казалось по делу, и подошла и со спины позвала его: «Саша!». Вздрогнув, он повернулся ко мне с выражением величайшей вины и протянул мне стакан с водой, которую  едва поднес ко рту, намереваясь выпить. Это была трогательная картина. Мне вдруг до боли стало его жалко. Я обняла и расцеловала его. Даже крохотная понятливость и  доброта в человеке, человечность меня тотчас обезоруживали всегда,  и сердце наполнялось любовью за качество, за его проявление, за старание. Я успокоила его, этого в своей сути бычка,  что позвала его по другой причине, что в домашних условиях это не имелось ввиду в такой мере, что здесь надо действовать по пониманию и обстоятельствам, но не стабильно, что мелочи такого рода надо чувствовать сердцем, направленным всегда на других. Ведь, понятно, что я не больна и могу сама налить себе воду, это денег не стоит, здесь каждый может в необходимом послужить своему телу независимо. А вот маленькому ребенку предложить воду можно всегда, как и домашнему животному. Ситуации должно различать, чувствовать. Должен быть постоянный труд души. Было трогательно, видя его внутреннее старание, столь не ожидаемое от по жизни упрямца, но фактически понятливого. В дальнейшем он осторожно спрашивал меня, однако, долго еще тащил скорее себе в рот, забывая об окружающих, дабы не обременять себя лишний раз заботой о других. Ну, хотя бы начинал становиться более внимательным в отношении меня и ребенка.

Вообще, такие вещи Бог воспитывает не уговорами и добрыми разъяснениями. Ими только напоминает мнение мира, чтобы человек хотя бы отличал истоки добра и зла, а учит Бог больше страданиями, когда тебя самого ставят очень долгое время в ничто, когда такой же невежа, физически более сильный, будет давлеть над тобой силою обстоятельств и игнорировать твою волю, идя по пути животного примитива, пропуская этот опыт через сознание всеми неудобствами, которые из этого следуют. Так что Саше еще предстоит родиться в теле женщины и испить многое, ибо найдутся у Бога невежественные слуги,  также не ведающие, что творят в своей сути,  и начнут всем греховным в себе вычерпывать из всех уголков грешной души деготь ковшами и тем приучать к мысли об отвратительности такой насильственной  практики, пока она, эта душа, через страдания не приемлет качества лучшие и не будет на них стоять железно. 

Так что воспитывала я отчасти, едва, со своей слабой позиции и положения, ибо должна была просто естественной речью и поведением разграничить в нем добро и зло, приспосабливая к себе и семейным отношениям, а он должен был Волею Всевышнего утверждать меня через свои качества в качествах моих, добавляя к ним еще большую мудрость, и растить во мне величайшее терпение и не осуждение. Хотел он или нет, хотела я или нет,  но обоюдной жизнью начиналась и обоюдная школа, в которой я готовилась заговорить с Богом, исполняя также чисто женское предназначение, извлекая из него в нужную меру и обусловливая себе смысл жизни, который в материальном мире есть один на все времена – вырастить детей, среди прочих заданий, что влечет за собой и прозрение, и становление души, как и побочный продукт