ненужных требований.
Поскольку Светлана была очень беспокойным ребенком и постоянно плакала, я делала все, не спуская ее с рук, я уставала так, что уже едва ходила, я выбивалась из сил, падала от усталости и мечтала хоть раз выспаться. Саша работал на стройке в три смены, и его это не касалось. Если ребенок ночью плакал, он переворачивался на другой бок, этим красноречиво говоря, что ему надо выспаться. Но вопросов или требований к нему не было. Было желание выдержать. Саша не делал скидки никогда. Это было для него в порядке вещей. Все входило в мои обязанности – ребенок, бессонные ночи, магазины, уборка, стирка (конечно же ручная), приготовление еды, как и обязанность ему подавать и неизменно убирать после него, ибо мыть посуду или хотя бы убрать ее со стола, или сполоснуть чашку после чая было для него неприемлемо. И, несомненно, важной моей обязанностью было провожать его на работу, давая с собой термос или два с едой, как и все мыть и приводить в порядок, когда он возвращался.
Если ребенок засыпал и я засыпала, не в силах приготовить вечером на утро, то непременно надо было встать в пять утра и приготовить кастрюлю еды, чтобы к его уходу на работу в его портфеле уже стояли термосы, и еда ожидала на завтрак. Сбоев он не терпел, не принимал, ибо я на них и не имела право, поскольку ничего не внесла в дом, будучи бесприданницей, и хоть он об этом никогда не говорил, но это было понятно, это было красноречиво, это было то, что давало ему право. Я худела на глазах, мама всплескивала руками, но сама была под игом отца, который пристрастился к вину, и его скандалы становились систематическими и жестокими, отсылающего ее неизменно на работу, в то время, как сам писал свой проект, свою величайшую в жизни утопию, касающуюся проектирования города-дома, сделав это смыслом всей своей жизни и только в теплый период отправляющийся в Сочи или на набережную Дона подзаработать деньжат силуэтами.
В добавок ко всему, Светлана постоянно болела, поскольку у нее были большие гланды и очень часто простуда увенчивалась очень высокой температурой. Крошечный ребенок постоянно, то и дело горел, и я рыдала над ним, не зная, как сбить температуру, заворачивая ее в мокрые пеленки, выжатые в уксусе с водой, и страдая от страданий этого крошечного тельца, истошно плачущего от мокрой холодной пеленки, не отходила от нее ночами и иногда нас увозила скорая, что было событием крайне нежелательным, ибо Саша терял прислугу.
Трудности в семье он не переносил, становился крайне ненадежным, истеричным, гневным, не видящим и не слышащим. Он был для меня величайшей школой терпения, лучшим учебником ни на кого не рассчитывать, лучшим практическим руководством, как нельзя жить в семье и строить отношения.
Но он себя вел так, как позволяла моя карма, ибо следует напомнить, что в позапрошлой жизни я занималась революционным делом, расклеивала листовки и сидела по тюрьмам, а заботу о наших детях, об их здоровье и болезнях брал на себя он и его мать. И тогда у нас были дети, и тогда они болели. Потому Бог снова сделал нас супругами, дал ему освобождение рук и взвалил на меня в этой жизни то, что осталось моим долгом из прошлого. В этом была существенная причина, и в этой жизни, прежде, чем Бог заговорил со мной, я должна была отдать долги такого порядка или быть в процессе отдачи и извлечь свои уроки, что и происходило.
Я обязана была свое претерпеть, ибо и такой опыт должен был иметь место в моей жизни. Саше же Бог давал свое понимание и свои причины, исходя из его качеств, и не особо давал мне его винить, но претерпевать и так двигаться в семейной жизни вперед, иногда, однако, позволяя высказывать ему в надлежащей форме свои пожелания, которые чаще всего таковыми на первых порах и оставались, ибо все, что требовало от него больших усилий, чем средних, им автоматически отвергалось, ибо пока такова была его суть и понимание.
Когда я ложилась со Светланой в больницу, что было частенько, для Саши это была трагедия. Он переходил на сухой поек и проявлял свое возмущение самым недопустимым образом. Он приходил в больницу редко, его невозможно было обязать стирать и приносить пеленки или делать необходимые покупки, из еды он приносил только молоко и булочку и кричал в окно, что уже устал один и не придет меня забирать, что вообще приходить не будет, требуя, чтобы я у врача выяснила, когда нас выпишут, своей бестактностью и несдержанностью доводя меня до слез и удивляя всех в палате своим непониманием.
Кармически это на самом деле было оправдано, ибо в прошлой жизни, посещая меня в тюрьме и принося мне передачи постоянно, он исчерпал в этой части долг передо мной, и такое поведение было ему позволительно, поддерживалось Богом, как и соответствовало его качествам. Этих тонкостей я знать не могла, но Бог давал мне и такую науку, поскольку она была мною заслужена и потому, что отсюда извлекалось все то же чувство не привязанности, терпение, нетребовательность и умение рассчитывать на себя, что, по Мнению Бога, мне было необходимо, ибо без этого, без такого опыта и качеств в материальном мире в духовном развитии делать нечего.
Я должна была столкнуться с тем, вывести для себя то, что и с таким человеком можно жить, и он может стать другом, что и его можно любить, что и без него не обойтись, ибо любовь к Саше должна была во мне расти постепенно из того, что на фоне всего сделал он для меня и других своими лучшими качествами, чтобы через эту призму смотрела и на других людей, учась не перечеркивать человека, как бы он себя не проявлял, ибо каждого Бог ведет так и развивает так, что в нем есть не только отрицательные, но и положительные качества, иногда очень высокого порядка, но чтобы они проявились к тебе, их надо заслужить и прежде всего у Бога, и прежде всего терпением, и прежде всего пониманием, отводя каждому в сознании своем место достойное, ибо нет ни одного человека у Бога, который бы был не достоин лучших слов и немалого уважения, как бы себя ни проявлял.
Все было, по сути, терпимо, все не нарушало жизненно важные функции семьи, все можно было принять, подправлять, корректировать, во все привносить плоды и своего участия и свои слова, и свои поступки. Все это называлось идти к друг другу, и многие примеры вокруг, в том же общежитии говорили о том, что у всех есть свои проблемы, все желают себе счастья и все строят его своими руками через терпение, выяснение отношений, через необходимость и жесткость обстоятельств.
С многим приходилось мириться. Ребенку Саша игрушки не покупал, был любитель припрятывать деньги, неизменно следуя совету тети Ани, который коснулся и меня – не открывать обе половинки. Это понимание стало его девизом по жизни и деньги приходилось у него только выпрашивать, хотя на необходимые нужды Бог смягчал его сердце почти сразу. И так бывало.
Алименты делали его очень зажимистым, а я уже вся обнашивалась и ходила в плачевном состоянии, не зная, в чем выйти на прогулку с ребенком. Не счесть, сколько раз были ситуации, когда кормить ребенка было нечем, когда нечем было кормить и семью. Если не удавалось с утра достать молоко, то приходилось варить манную кашку или на воде, или на мороженном. Светлана ела плохо постоянно, плевалась, порою надолго отказывалась от еды, так что кормление ребенка было единственной моей целью, изо дня в день.
И только от этого я зависела и только в этом черпала свою радость, если ребенок ел. Моя усталость не знала границ, все валилось из рук, я ходила словно в тумане, чувствуя свое отяжелевшее, не желающее ничего делать тело, мечтая только о сне. И когда ребенок днем засыпал, я ложилась рядом и буквально проваливалась в тяжелый беспробудный сон, обняв свою крошку, уткнувшись в ее тельце носом и вдыхая аромат кислого молока, исходивший всегда из ее нежной кожи, успокаивающий своим благоуханием. Мне хотелось, чтоб мы были только вдвоем и более никого, но Бог думал иначе, и это было лучше.
Но кто бы мне тогда сказал, что это, уже существующее, лучше и что, хочу я или нет, но Саша в этом мире всем в себе и есть моя опора, моя лучшая стена, и добрым и жадным в себе, и понятливым и неразумным, и спешащим на помощь и нет. Сколько бы ни ругала его, но лучше его, кто посвятил мне всю свою жизнь, у меня не было, как и не было лучше моих родителей, сколько бы я на них ни обижалась, ибо через этих людей давал мне Сам Бог и только то, что было лучшее, дабы я не стала духовно уродливой и неприспособленной.
Тогда это не понималось, все терпелось, все хотелось как-то иначе. Но… что заслужила. Иногда днем мне удавалось поспать два –три часа и вдруг, словно от какого-то толчка вскакивала в непонятном страхе, смятении, почти ужасе, что я сплю, а еще не прибрано, еда не приготовлена. Я жила почти по принципу: да убоится жена мужа своего. Весь мой мною лелеянный интеллект свелся в бытии к банальному страху, сердце колотилось, я покрывалась испариной, подхватывала ребенка и бежала на кухню, чтобы разогреть кашку и накормить малышку, чтобы перемыть гору посуды и пр.(откуда она только бралась), чтобы как-то по-быстрому все вещи послаживать, поскольку они имели свойство валяться, где попало, далее усаживала ребенка на коляску, всовывала в его ручонки небьющуюся посуду и готовила еду. Так что к приходу Саши старалась все сделать и молилась Богу, чтобы он пришел трезвый…
Он сразу садился за стол, уплетал тарелку супа или борща, не хваля и не ругая, не приглашая за стол, не интересуясь, ела я или нет. Я тихонько рассказывала ему о прошедшем дне, он слушал, в чем-то интересовался, особо на порядок внимание не обращал, но вот в шкафу беспорядок не терпел и однажды одним движением все вывалил на пол, предупредив, что следующий раз просто все выкинет в окно. Увы, руки до всего не доходили, как и желание.
Ели мы каждый сам по себе, кому когда вздумается, ибо это началось с Саши, с его многодетной семьи, где каждый тащил себе в рот, когда придется и что придется, да и с опеки тети Ани, которая возвела его эго в ранг мужчины и хозяина, где места для внимания к другим было маловато. Много раз я ожидала Сашу с работы и не садилась есть, желая, чтобы все было по-семейному, но, завидев хотя бы одну тарелку супа на столе, он садился есть, не поджидая, когда появится еще одна тарелка. И я устранилась. Мое место стало после него за столом и позади него, когда мы куда-то шли. Это не было его надуманным принципом, но его пониманием, невежеством, неуважением, воспитанностью, нормальным состоянием, где на замечания он смотрел, как ребенок, соглашался, что не прав, но продолжал в том же духе.
На самом деле, в этом элемент праведности, это должно быть женским пониманием непременно, но и не целью мужчины. Это тоже была неплохая задумка Бога на меня, ибо со временем я никогда не садилась есть, пока не накормлю всю семью и всех гостей, и всю живность в доме, сама давая себе право поесть первой, когда была очень редко, но одна. Да и не торопилась никогда вперед его, училась вверяться ему, мужу, уже порою иной раз совсем не ориентируясь, куда мы идем, где находимся. Я вверяла ему себя и шла следом, ибо угнаться на каблуках за ним было невероятно. Научив себя вверяться
