37.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 17(2). МОЕ НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.

37.МОЯ ЖИЗНЬ.  ЧАСТЬ 17(2). МОЕ НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.

По удивительному стечению обстоятельств, почти все мои квартирные хозяйки были Анны. В бегах от Александра я поменяла уже третью хозяйку и, наконец, вселила себя к хозяйке четвертой,  которую звали Анна Федоровна, и которая, как и многие другие, была внешне добродетельна и покладиста, все время напоминала мне о главном недостатке своего жилища, имея ввиду удаленность от центра, утешая меня, что и отсюда транспорт идет исправно и можно как-то примениться.

Озадачивало меня отнюдь не это. Удаленность от центра и от работы было дело пятое. Не смущало меня и то, что у хозяйки, опять же, не было никаких удобств, печное отопление, вода по улице в колонке, далекова-то,  но все как бы было увесистым плюсом, если иметь ввиду  причину моего выбора, и если бы ни то, что судьба вырулила меня совсем ни туда, ни так, поставив меня в ситуацию неожиданную, безвыходную, не входившую никак в мои планы, повесив увесистый замок на том, что я так лелеяла,  и начинала требовать от меня, идущей к своей цели напролом, смириться и начинать потихоньку принимать новое, необычайно привлекательное, но такое, что мозги заработали в противоположном направлении в поисках новых ответов на многие новые вопросы.

Материальные игры – вещь отнюдь не деликатная, и втаскивают в свои силки любого упрямца, ставя его перед возникшей ситуацией лицом к лицу и заставляя с неимоверной скоростью лопатить все свои внутренние наработанные и не наработанные резервы, чтобы понять, что от тебя надо и как с этим быть.

Никак не хочется принимать новые условия и все надеешься на то, что ты здесь случайна, что судьба заловила здесь тебя по ошибке, но ситуация явно остужает все первые эмоции и снова и по новому кругу вводит в суть возникшей задачи и требует с ней как-то разобраться, считаться , определиться,  и пойти с собой в унисон, дабы не вести под руки, но в осознанности, желании и перед лицом факта. Судьба просто объявила мне, что я – беременна.

Много раз мыслью я это проигрывала, предполагала, но отводила этому свое время, свою готовность, свои возможности в будущем. Но теперь… Мысль принимала ребенка сразу, сердце его уже любило, глаза уже видели прелестные  черные кудряшки и пуговки глазки. Но было понятно, что мне некуда будет принести ребенка,  что отец ребенка ничего не сможет мне дать, что родители меня не пожелают, не смогут принять, да и жить с ними -  это худшее, что я могла бы себе пожелать, ибо отцовский ад был реален, да и на что бы я жила, где бы я жила с ребенком…  Тяжелое безысходное чувство, тревожные мысли становились моей не проходящей болью. Только наступало утро,  и память напоминала мне о моем положении, о том, что я фактически никому не нужна, о том,  что я уже не смогу учиться, о том, что я снова надолго попала в кабалу страданий, где не к кому обратиться, где без денег ничего не решается, где нет абсолютно почвы под ногами. Неутешительными были мысли…

Я уходила в себя вновь, пытаясь увидеть хоть малую помощь, опереться хоть на самую скудную надежду… Судьба знала большее и, как могла,  подставляла руки. И в эту сторону я тоже смотрела и не верила, и не желала с этих рук брать,  и почти устранялась, когда разум шаг за шагом мне начинал все разъяснять, но до поры утешая временем и тем, что было реально возможно.

Идти вслепую – труд немалый, но, видимо,  этот путь даже материальному человеку необходим, который, еще не зная Бога и не видя для себя света, начинает шаг за шагом доверяться судьбе и ее слабым обещаниям. Когда ничего нет, то и это что-то. А судьба начинала мне помогать и тогда, когда я не знала, что в этой помощи нуждаюсь. Она уготовила для меня все, обставила нужными людьми, удалила родителей и решила сама все устроить лучшим образом. Все-то у нее было, по сути,  вовремя,  и все участники заняли свои  в своей мере устойчивые позиции. Теперь по судьбе своей пошла я. Действительно пошла, потому что ни то, а это мне и предназначалось на этом отрезке пути.
Анна Федоровна была женщина одинокая, пенсионного возраста, но еще потихоньку работала уборщицей на подшипниковом заводе. Однако, хозяйство имела хорошее, почти новое, чем и гордилась. Битая в молодости мужем пьяницей, она до старости заказала себе выходить замуж и слово свое держала твердо и теперь потихоньку старилась при чужих детях, беря их в свой дом квартировать, не заедая их жизнь, однако и не давая особо садиться себе на шею. Домик свой она возводила сама долгие годы, тщательно, на высоком фундаменте, достаточно просторный с огромными окнами во двор и на улицу и несколько лет, как закончила свой долгострой, где и жила с квартирантами, предпочитая девочек молодых и нехарактерных.

Двор у нее был необъятный, с колодцем, немалым огородом, летней кухней и флигелем, где жила маленькая семья, мать с дочкой. В дом к себе Анна Федоровна брала девочек незамужних, однако лояльно относилась к их ребятам и иногда помогала, если приходилось, их родственникам, давая у себя переночевать. Немногословная, она была несколько себе на уме,  не очень щедрая, ибо с квартирантами щедрым быть и нельзя, воду в колодце держала под замком, предоставляя каждому решать этот вопрос  самостоятельно, не очень торопилась давать ключи от кухни, где были керогазы, так что жизнь моя  у нее сводилась к сухим пайкам, скудному чаю и стиркам только в постирочных.

Вообще,  быт квартирантов ее не волновал,  и в таких условиях за двадцать рублей в месяц плюс электроэнергия могли жить девочки неискушенные, приезжие, умеющие все свои дела решать за пределами ее жилья, приходя сюда разве что только переночевать.

Попала я к Анне Федоровне тогда, когда она обновляла своих квартирантов, так что в этом списке оказалась пока первой. Потом была подселена Марина и Лидия.  Саша, как я уже рассказывала ранее,  вынырнув волею судьбы из-за угла тети Аниной улицы и увидев меня,  голосующей у дороги, проводил меня на такси прямо туда, куда я от него и сбегала. Судьба не дала мне укрыться незамеченной, ибо уже знала мое положение и руками Саши уже подставляла руки.

Удивительно вел меня Бог, о котором я не думала никогда, но Который думал обо мне.  Саша был строителем и работать приходилось во всех концах города в зависимости от того, где возводился очередной объект. Пока я мечтала найти себе жилье подальше от тети Ани и Саши, судьба перевела его на работу на Западный  массив, буквально в пяти минутах от жилья Анны Федоровны. Таким образом, ища подальше, я оказалась поближе,  Бог давал ему возможность навещать меня всегда, когда шел на работу или с работы. И это оказалось впоследствии  почти кстати, поскольку я от него ждала ребенка и нуждалась в поддержке.

К тому, что я ожидаю ребенка, Саша отнесся  радостно и просто, у него не было во мне сомнений, он однозначно хотел этого ребенка. Саша почти сразу снискал благосклонность Анны Федоровны своей уважительностью, деловитостью и внешне спокойным нравом,  и потому двери ее дома были для него открыты всегда.  Жить у Анны Федоровны было спокойно. Она была рассудительна, не лезла в душу, не давала советы, проявляла доброжелательность, иногда просила сходить ей за керосином или  принести воду, вечно маялась со своими руками, поскольку они у нее опухали, их крутило, и иногда она тихонько ночью постанывала от боли. Ездить от нее на работу не составляло большого труда.

Узнав, что я в положении, тетя Аня на Гвардейском несказанно обрадовалась и теперь уже стала допытываться у Саши, что он намерен предпринять, поскольку теперь мое положение с Лениным уравнялось,  и  я могла на что-то претендовать. Тетя Аня заверяла, что в любом случае примет меня с ребенком к себе и этим несколько облегчила мои мысли и переживания.

Постепенно моя беременность стала проявляться, и Анна Федоровна выпытала у меня мою небольшую историю, видимо для того, чтобы точно знать, что после родов я  у нее не задержусь, что Саша берет на себя ответственность, а потому была спокойна и не задавала более лишних вопросов.

Жить беременной на такой квартире оказывалось делом не простым, ибо  надо было натаскивать воды,  носить хозяйке десятилитровый бак с керосином, закупая его на соседней улице, поскольку ее руки были больны, и обходиться одним чаем или суповыми пакетами, когда вечером хозяйка растапливала печь, если дело было зимой. Думая о ребенке, я постепенно подготавливала пеленки, одежду, одеяла, конверт, на что уходила немалая часть моей зарплаты. Еда была скудной. Иной раз, пользуясь, что Анна Федоровна на работе, я отваривала картошку украдкой в ее  электрическом чайнике,  и это была самая вкусная  и сытная еда.

Саша забегал почти каждый день, однако, никогда не обеспокоивал себя моим положением, никогда не давал денег или продукты, никогда не говорил о том, что может понадобиться ребенку. Он был действительно жаден, также себе на уме и на мои вопросы, что делать дальше, что будет, он отвечал : «Поживем – увидим».

Не надеясь на Сашу, не желая и разбивать его семью, я впадала почти в отчаянье, ибо будущее  было непонятным абсолютно,  и надежды на тетю Аню, зная ее, как своенравную старушку, я особой не имела.

Часто тайно мыслила о том, что,  случись что, некуда будет принести ребенка; если не будет денег и на квартиру, то ни в коем случае не обращусь к родителям, но устроюсь работать в Дом ребенка и  там буду дневать и ночевать с  моей крошкой. Но… неужели тетя Аня откажет? А Саша…  Никак не поддерживает, ни словами, ни материально, ни продуктами… даже яблоко не принесет… Таков был мой все еще продолжающийся аскетизм. Так учил Бог:  надеяться на себя, не требовать, не просить,  не настаивать…  Ситуация была жесткой. И ничего не возможно было ни менять, ни придумать…
Однако, ничего не давая мне, Саша приходил сам неизменно, обласкивал словами ничего особо не обещающими и  уходил к жене, усыпляя мою боль и ее бдительность и понятия не имея, что ждет его самого. Он тоже был под Богом. Он действительно сам не знал, куда выруливает судьба, был жадноват, потому что звезд с неба не хватал, не мыслил в этом направлении, потому что и я не требовала и не поднимала этот вопрос, и устремлялся  по пути своих чувств, не умея им отказать, едва поддерживаемый тетей Аней и Богом изнутри.

Я уже становилась тяжелой, пошла на легкий труд и теперь все чаще и чаще стала задумываться о том, что,  как бы то ни было, но что-то во мне вновь начинает пробуждаться, похожее на тягу к перу. Это чувство становилось столь сильным, что я буквально вслушивалась в себя и улавливала, как из глубины меня на свет просятся строчки. Каждую  свободную минуту я хватала ручку и начинала записывать… Муза стала приходить явно, желая моего труда, а я отвечала ей, что не знаю, о чем писать, не знаю,  с чего начать, как быть с тем, что приходит … Но великолепие и настойчивость музы было потрясающим. В этот момент я испытывала непередаваемую радость, как-будто должна была разродиться чем-то светлым, великолепным… Но поэтические потуги быстро угасали, едва поманив, что-то пообещав. Только я бралась писать – и состояние вдохновения уплывало, сожалея, что я не готова, что мне чего-то не достает…. 

И здесь я