36.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 17(1). САША

керосин, так решив свой вопрос  одиночества и учебы,  и таким образом дав судьбе  продолжать втягивать меня в еще далеко не законченный роман завязавшихся,  но отнюдь не закончившихся событий.

Надо отдать тете Ане должное.  Она умела кричать и визжать, но обижаться на нее долго было не возможно, ибо обаяния в ней самой было море. Таков был и Саша. Вскорости мир между ними воцарился,  и стал он каждые пять минут бегать сюда под разными предлогами, достаточно существенными для жены, ибо здесь в сарае  оставалось все его хозяйство в виде инструментов и прочего натасканного барахла, связанного с его работой, а работал он строителем.  По-прежнему потчевала его тетя Аня обедами, ибо готовить там было невозможно или очень долго, поскольку кроме печки хозяйка ничего не предоставила,  и надо было все закупать, начиная с ложек. 

Немного смирившись, но,  не забывая делать свои наставления и поучения, Анна Петровна выделила Сашиной семье необходимую утварь, о чем не забывала напоминать при всяком подходящем случае, да и отказаться от Саши никак не могла, ибо сердце одинокой старушки им было занято прочно и до конца ее дней.

Жизнь с Анной Петровной была и достаточно поучительным,  долгим уроком и для меня. Конечно же, она оставалась для меня чужим человеком. Судьба слету после отца моего  как-то не давала мне вожделенной свободы по всем параметрам, но медленно, как бы из рук в руки,  облегчая путы, перенося под влияние или под присмотр ее, а потом моего будущего мужа, делая всегда как женщину при ком-то и при чем-то, так что не удел или предоставление самой себе была моя долгая и не сбывающаяся  в этой жизни иллюзия.

На самом деле, Бог хранил меня руками моей дочери из позапрошлой жизни и моего мужа из позапрошлой жизни, руками тех,  с кем  были кармические связи и перед кем у меня еще были долги. Тетя Аня, хотела я или нет, но учила меня своим бытом, учила аккуратности,  правильно шинковать овощи, правильно кормить котов, не бояться людей, не бояться говорить в глаза, и все же доброжелательности и бессребренности, а также твердости.

Тетя Аня вечно была в делах. У нее не было ничего, что было бы лишним. Все старенькое она перештопывала, перелицовывала, перешивала в наволочки, фартушки, занавесочки. Не было ни одной вещицы, которая бы не знала своего места, не было захламленности, не было убожества, но аккуратненько, подбелено, полы протерты, все свежо, цветочки политы…  Она и подарки не брала, ибо и подарок должен иметь место, а не для того, чтобы пылился или невостребованным лежал.

Однако, она могла и цепляться,  надоедать, требовать подчинения, но и снисходить и даже кормить. От ее угощений я неизменно отказывалась,  и это, как бы она ни ворчала, пришлось ей по душе и прощало мне многие мои недостатки, ибо видела в этом порядочность, честность и понимание.

Объединял нас неизменно Саша,  и другой, лучшей кандидатуры для него она не желала и готова была на эту тему говорить сутки напролет, но у меня были и свои дела. Работа на швейной фабрике  «Динамо» в десяти или менее минутах  ходьбы от ее дома была в две смены. Работа швеей-мотористкой как-то заладилась сразу и понесла меня в заработки неплохие. Пошив трикотажных изделий  на оверлоке убаюкивал азартом, скоростью,  соревновательностью, появились подруги, хорошие отношения. Уже поэтому уходить от тети Ани, как я мыслила раньше, не хотелось, появилось чувство обустроенности,  почвы под ногами.

Однако,  судьба, отдалив Лену, не закрыла ко мне двери Саше;  и нет-нет, но он начинал заглядывать в мою келью со своими не очень-то дружескими визитами, ибо имел и свои неясные для него самого на меня намерения. На самом деле, его тянуло ко мне постоянно. Он сначала заглядывал ко мне, а потом уже шел здороваться с тетей Аней, к чему тетя Аня относилась снисходительно, не забывая напоминать, что ночная кукушка перекукует дневную, однако, таковой я не была, но дело к этому уже шло.

В один из дней Саша заглянул к тете Ане поздним вечером, когда я уже была в постели. Лена уехала к родителям в Каменск и тем дала ему вожделенную свободу, которой он тотчас решил воспользоваться. Обрушившиеся поцелуи и насилие увенчало против моей воли  наши отношения новыми, во всяком случае,  так понял он и уже с этой дорожки никак не желал сойти, ибо был нагл  и упрямым,  как бык, ибо в год быка и родился. Но, будучи еще и рыбкой по месяцу рождения,  умел быть ласковым и чутким, как и незлопамятным, как и уступчивым. Но, а я, будучи овном, гнала его постоянно, никак не желая примириться с ролью любовницы, с ролью второй, но и не требуя первой, да и имея свои, другие цели. Один Бог знает, сколько раз открывалась дверь настежь и из моего закутка летел его  портфель и куртка, на что он только смеялся, подбирал и неизменно возвращался, не имея предела свой наглости.

Вообще, мужское насилие мне приходилось претерпевать. Это были вещи печальные,  но, видимо, необходимые для меня, ибо сама на такие контакты не шла никак и не находила в этом для себя ничего интересного никогда, как и внимание мужское мне было,  можно сказать, безразлично, хотя нравиться хотелось. И не более того.

Очень скоро Саша признался мне в любви и сказал, что никогда и никому этих слов не говорил, включая Лену, что в свое время она подтвердила. И все же, семью разбивать я никак не желала, не видела в этом для себя необходимости, не испытывала особых чувств к Саше и недолюбливала его жадность. Действительно, она в нем была. Это были отклики, видимо, трудного детства, но это было и неприятно.

Хотя…  Трудно понять человека, ибо проявляя себя одним образом, он может и проявить себя так, как и не ожидаешь. Ибо было и то время, когда он становился щедрым до неразумности, ибо Бог изнутри давал ему такие энергии великодушия, зная и мое к нему расположение, ибо начинал это расположение к нему давать. Вот, как объяснить всем и себе, что та, которая не желала уводить мужчину из семьи, тоже готова была и желала хоть за кем-то,  но поухаживать, чисто по человечески, не неся в себе подспудной мысли. И мне уже хотелось на уровне души проявить к кому-то хоть малую заботу, хоть кому-то помочь, хоть кому-то сказать по-доброму, хоть с кем-то посмеяться или поговорить ни о чем. Саша становился  устойчивым другом, ибо было в нем что-то душевное, благоприятное для меня. Он был прост, был  весел, необидчив, тепл, ласков на слова. Когда он приходил в обед с работы в своей робе и тетя Аня разогревала ему еду в летней кухне, я украдкой бросала ему в суп хороший кусок сливочного масла и даже покупала пиво и радовалась, что он рад. Устремлялась ли я его отвоевать – нет, нет и нет. Но все же дело заходило далеко, приближалось время родов у Лены,  и я начинала уже серьезно требовать прекращения отношений и обещала обо всем, если он не отстанет, рассказать Лене сама. На это он говорил, что любит меня и только меня, что без меня не может, что поживем и увидим, что пока ничего не может предпринять…

Как-то, дело было уже поздней осенью 1977 года, я познакомилась с парнем прямо на улице. Он просто остановил меня и спросил не спешу ли я. Далее мы некоторое время шли по Энгельса (нынешней Садовой) и  разговаривали на английском  языке. Языком он владел хорошо, постоянно подправлял меня, рассказал о себе,  и в итоге было назначено свидание у цирка. Увы. И надо же было  так случиться, что именно в этот день в этот момент судьба привела Сашу к тете Ане. Увидев меня собирающуюся куда-то в поздний час и узнав, что я иду на свидание, он ничего лучшего не мог придумать, как перекрыл собою дверь и не выпустил. Все мои доводы, что он никто, что у него есть жена, что пусть отстанет,  что он не прав, были игнорированы. И снова летела его куртка вместе с туфлями и снова все закончилось продолжительными поцелуями… И как тут быть.

События закручивали меня так, что сессия становилась не самой главной в моей жизни, ибо невозможно было сосредоточиться, Саша явно мешал, добавляя собою проблемы и унося мои мысли и сосредоточенность не в ту степь;  тетя Аня, хоть больше и отлеживалась, однако, требовала внимания и к себе и приходилось и выслушивать ее, и помогать,  и ходить в магазин, так что полной изоляции не получалось,  и тяга к наукам начинала подменяться мольбой хотя бы не завалить сессию, хотя бы как-то удержаться, ибо, иначе, терялся смысл жизни. Этот смысл жизни придавал как-то силы бороться с Сашиным вторжением в мою жизнь, но ему, кажется, это было всё-равно, хотя факт, что я учусь в университете,  был ему приятен, льстил самолюбию и был почти основанием не опускать меня из виду. Где ему было знать, что я так неустойчива в плане учебы, и что собою он очень в немалой степени мне мешал, как и досаждал.

Но эта любовная игра была для судьбы важнее, Бог в моих сопротивлениях делал меня слабее, податливей, не умеющей яро сопротивляться, переходящей на просьбы и увещевания и не знающей абсолютно, как выбраться из этого возникшего тупика, каким он мне казался. Сессия была сдана, но с хвостом. И что делать. Видно на роду было написано жить с вечными тупиками и хвостами, не зная никогда удовлетворения в себе, но болезненное,  чуть опечаленное состояние, которое они неизменно влекли за собой.

Лена родила сына 19 января 1978 года. Сын был назван Иваном в честь ее отца. Пока она лежала в больнице, Саша решил ей сделать облегчение и принес к нам с тетей Аней огромную гору нестиранного белья, которое накопилась, когда Лена была на последних месяцах, и было мне дано задание все перестирать. Как я не отнекивалась, но Саша натаскивал воду из колонки за воротами за магазином, а я усердно стирала весь день, понятно, что руками, ибо так я у судьбы зарабатывала милость и к себе. Тетя Аня накормила меня своей едой, требуя так настойчиво, что отказаться не представлялось возможным, а Саша сказал:  «Спасибо» - и утащил на кровать в качестве благодарности. Увы. У него были свои понимания, для меня достаточно примитивные. Увы, противиться я не имела сил и снова начинала задумываться о том, чтобы оставить тетю Аню и столь навязчивую и непонятную для меня, как и непрошенную Сашину любовь.

Вообще, Саша проявлял внимание ко мне по-разному. Иногда топил печь в моей крошечной комнате, когда я была на работе, иногда, было и так, убирал или полоскал и развешивал белье, которое я не успела развесить накануне,  иногда протирал у меня пол и натаскивал воду из колонки, иногда приносил мне пирожные, но съедал сам, ибо я неизменно отказывалась, иногда приносил мне хлеб, но я деньги возвращала,  и он, зная меня, брал безропотно и с удовлетворением. Порою,  он относился ко мне с непрекрытым восторгом, носил на руках, кружил и целовал, веселясь, как ребенок… или включал магнитофон и приглашал на медленный танец и готов был часами медленно двигаться со мной в обнимку, пока мне это не надоедало. Но иногда был трусоват, насторожен, закрывал все щели в окне, дверь на задвижку и крючок. И это было неприятно. 

В Ростове на Дону уже стояли лютые морозы. Кухонька, где квартировали Саша с женой, промерзала основательно, до инея по углам и медведей на окнах, как бы ни протапливалась, и было решено Лене уехать к родителям с ребенком до весны, а Саша оставался жить у