32.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 16. О СЕМЬЕ ВООБЩЕ. В СОЧИ.

исправлять
рикошетом. Бог давал ему нагрешить, хотя и этот процесс неизменно
контролировал, ибо  держал на меня не
малую цель.

 

 

Сочи во всех отношениях потрясающий город для отдыха и
никудышний для сосредоточения в себе. Здесь иллюзорная энергия Бога бьет ключом,
во всяком случае, для приезжих, хотя и не минует многих сочинцев,
приспособивших город и свои возможности к добыванию денег, неизменных
прародителей всех иллюзий. В сезон 
отдыхающие буквально облепляют все. Платановая аллея, особенно в
ненастную погоду, когда пляжи печально пустуют, становится живым человеческим
потоком, удивительно пестрым и достойным. Именно эта улица стала моим недолгим
прибежищем, но отрадным, излюбленным местом, где душа находила покой и все же
уединение, ибо и среди людей можно затеряться даже для самой себя, забывая напрочь
о своих бедах.

 

Достоинство этой улицы было для меня в том, что, устремляясь
прямо и прямо, ты постоянно находишься в центре и ни одно сочинское событие не
минует тебя, и ничто не укроется от взгляда, и везде ты есть, и нигде тебя нет
одновременно. Взгляд непременно рассеян, душа тиха… А море… Рукой подать. И
далее – безбрежная синь и небесная гладь, что 
и горизонта не видать… не пересекаются.

 

Приехали мы в Сочи ранним утром. Миновав все предложения услужливых
хозяек, карауливших поезда прямо на перроне, мы устремились по означенному
адресу вслед за отцом, подхватившем два чемодана, расхваливающем на ходу  квартирку на улице Роз, как и одну из ее
хозяев, с которой сошелся душа в душу и которая работала официанткой в
ресторане.

 

Вскоре мы обосновались все трое в очень скромной по размеру
комнате, неплохо обставленной, с двумя кроватями. Были обговорены условия
пользования, хозяева получили предоплату, были вручены ключи. Семья, сдающая
комнату, существенно ограничивала свое пространство,  и было видно, что это не просто, ибо здесь
были свои очень непростые, затянувшиеся, неприязненные внутрисемейные отношения,
но что не сделаешь ради денег. С человека в сутки центр брал по полтора рубля,  и это было, считалось дорогим удовольствием,
однако, мы приехали сюда не только для того, чтобы отдыхать, но и работать, и
это в основном. Поэтому денежный вопрос в этом плане вопросом не был.

 

 

Это сочинское лето было более дождливым, а потому отец, строго
держа перед собой свой план не упустить сезон, но выжать из него как можно
больше денег, купил огромный зонт, под которым легко умещалась вся наша
тарадановская семейка и еще можно было пристроиться, когда был просто ливень,  и некоторые так и делали, похваливая зонтик и
будя добродушие отца, который все же людей любил по-своему и многим не был
известен своим крутым нравом, включая наших хозяев, которые охотно с отцом
могли болтать часами, находя его очень эрудированным, толковым, весельчаком и с
многими другими бесценными и редкими качествами.

 

 

Превознося себя в кругу семьи, к слову сказать, отец, однако,
никогда не принижал других, ибо властью своей распространялся только на нас с
мамой, поскольку считал себя кормильцем и ответственным. В его глазах мама была
дура дурой, но и умной, но и твердолобой хохлушкой…,  но в отношении меня он все же как бы предчувствовал
ум и характер, как и сопротивление, как и натуру, но все как-то косвенно и
готов был склониться к мысли, что здесь ничего нет особенного, хотя до и
после   моего рождения,   ведомый неведомой внутренней силой, ожидал от
меня нечто, что должно все же прославить тарадановский род, род испокон
талантливый, род самородков, многообещающий, но так и не выдавший ничего путного,
включая его самого, хотя на горизонте нет-нет, да и мелькала мысль о своем
предназначении личном, как и о своей некоей избранности или божественности,
которую никто не видит в упор, ибо и не доросли до этого, которым объясняй, не
объясняй, хоть лоб расшиби, не понять величие 
обуявшей отца идеи преобразования мира, в которой он не видел ни малейшего
изъяна.

 

 

Но, жизнь, возведя его на личный несгораемый в его глазах
пьедестал, однако, запросила от него изначально вещи банальные, просто
содержать семью. Этот вопрос зарабатывания денег разрешался отцом много раз и
разными путями, да так, чтобы не дай Бог быть у кого-либо в подчинении, так,
чтобы не затронуть его самолюбия и не сделать зависимым или подчиненным тем,
кому на роду не написано, ибо все эти милые люди в его глазах не могли иметь
над ним таких прав и им управлять даже по роду деятельности.

 

Философия отца была никудышняя, результат  своеобразного преломления в его неуемном уме
многих чужих философий, где религии, как таковой, он почти не отводил места, но
иногда проскальзывали мысли, которые поражали и меня, не знающую Бога, но
восстававшую, например,  от таких
пониманий, что Бог присутствует во всем, даже, в животном, например в собаке.
Не зная Бога, я защищала Бога всеми возможными словами,  утверждая и стоя на том, что Бог слишком
высоко стоит, чтобы быть в теле животного, хотя на самом деле отец  мне приоткрывал  истину,  ту часть Вед, которая осела в нем и как-то
закрепилась, ибо не было, наверно, ни одного религиозного Писания, которое бы
он не прочел, но умудрился так, что религиозность в нем не осталась ни в каком
виде, разве что в понимании, что, возможно, он сам Бог? А значит и ему все,
почти все дозволено и на этой почве, имея каламбур в голове, называл себя аморалом,
этим отвечая на все вопросы к себе и дав себе, таким образом, не очень-то
утешительную оценку, которая углублялась до такой степени, что по ночам от
такого аморализма начинали сниться кошмары, и он выходил на диалог с мамой, а
то и со мной по поводу своих качеств, и было непонятно, то ли он собирается
посыпать себе голову пеплом, то ли хочет уловить, как к нему после всех его
выходок еще относятся.

 

 

Но,  как бы то ни было,
зарабатывать было необходимо, ибо Кировабад не гарантировал заработков, и не
известно было, как дальше сложится со мной, с моей работой, ибо и тут он нес
ответственность, входя в себе в противоречия и никак не имея возможности
уклониться и от этого долга, хотя я была уже в возрасте почтительном  и меня просто можно было выставить за дверь  навсегда. Но Бог ответственностью его держал,
 как и меня изнутри обнадеживал
бесконечно. 

 

 

Под моросящим дождем или почти проливным мы направлялись  к месту работы.  Этим летом отец работал официально, получив
разрешение от администрации города.  Мы
заходили в  столовую, каждому был
обеспечен приличный завтрак, далее мать с отцом направлялись на место, где он
разворачивал свой этюдник. Ставил его на ножки, доставал из него и расставлял
на подставке все необходимое, куда входила стопка нарезанной с размер открытки
бумага, перетянутая резинкой, с одной стороны 
покрытая тушью, а с другой засохшим клеем. Далее доставалась кисточка, внутри
полая, заполняющаяся водой, предмет его гордости, ибо, будучи токарем на
заводе, он время зря не терял, доставался зажим, или маленький механический
пресс также собственного производства из двух 
ровных металлических пластинок, которые винтом сходились и прессовали
все, что угодно, но был предназначен для фиксации и приклеивания силуэта к
открытке. И это было необходимо. 

 

Главным во всем делом была витрина, где было написано «Силуэт свой
знать интересно, изготавливаю моментально, цена 
-  тридцать копеек»  и сама витрина, за зиму обновленная, под
плексигласом, не боящаяся ни ветра, ни солнца, ни дождя. Здесь были приведены
образцы силуэтов, черных на белом фоне. Это на самом деле были очень
талантливые работы, не мелкие, как у многих других силуэтистов,  а достаточно выразительные, разнообразные,
детей с бантиками и косичками, девушек-красавиц с распущенными волосами, дам в шляпах
или  с укладками, мужчин в пиджаках с
галстуками, в шляпах, кепках, лысых, кудрявых, старики, старушки, полные,
худые, парами… Отец, что тут скажешь, работал очень неплохо, был известен не
только в Сочи, его снимали на кинокамеры, брали интервью, просили автографы,  некоторые воздыхательницы целовали в лысину, когда
он работал сидя, быстро бросая взгляд на очередной объект и вырезая его силуэт,
напрашивались в жены, любовницы, на времяпрепровождения, полагая, что у него
несметные богатства и такие же духовные и нравственные достоинства.

 

Отец устоять не мог. Он на этот период возносил себя достаточно
устойчиво, хотя и не соблазнялся ни на что практически или это было за кадром
семейных отношений, но своей высотой  нас
с мамой изничтожал, как мог, хотя и не это считал своим основным даром, а все
же вопрос о переустройстве мира, беря на себя роль творца, на сколько Творец
ему это позволял, однако, собирая в его багажник  многие его греховные деяния, как и каждому,
чтобы однажды показать, кто здесь Бог.

 

После столовой мне отец давал на весь день три рубля, что было не
мало, а сам с мамой  начинал работать,
расставляя этот громадный зонт, где прятались и от дождя, и от солнца.
Непременно скоро погода разгуливалась, и 
они, родители, только и успевали обслуживать клиентов. Отец вырезал
силуэт и передавал маме. Она  его
смазывала с обратной стороны водой, что была в кисточке,  и приклеивала к открытке. Эту открытку
вкладывала в обрезанную книжку, а книжку в станочек, который ее плотно зажимал
поворотом винта. Минута и произведение искусства было готово. Так, с помощницей,
отец вырезал много и  к концу дня, когда
порой уже темнело, начинали с мамой собираться, все сворачивая, подбирая, где
упали, обрезки бумаги, засовывая в подходящую урну все отходы, далее уединяясь
с мамой где-то на лавочке, подсчитывая 
деньги, прикидывая, сколько примерно мелочи в рублях и отправлялись
домой. 

 

Иногда мне было сказано подменить маму,  и она уходила искупаться или по магазинам.
Иногда к родителям во время работы подходила я, видя, как восхваляют отца и как
много желающих не только сделать себе на память такой сувенир, но и выучиться,
а потому просились в ученики. Как-то, когда я подошла,  это оказалось кстати. «Да вот она, плод нашей
любви» - сказал отец, указывая на меня. Дело в том, что кто-то из окружающих
вдруг стал совестить мою маму, якобы польстившуюся на деньги. Отцу было
сказано, что  с этой дамой он, наверно,
изменяет своей жене, которая отпустила его в Сочи. Действительно, мама была роскошная,
очень красивая, просто глаз не отвести, 
В свои сорок один год она была молода, статна, эдакая дородная дама с
примилым лицом не имеющем и следа строгости или характера, или увядания, или
малейшей морщинки. В ней была какая-то детскость, непосредственность,
непередаваемая миловидность. Мужчины очаровывались ею всегда. Отец же гордился
своим выбором и стойко держался ее, хотя считал,  что по умственным данным… Увы.

 

Мама была умна. Но по-своему. Она могла понимать, она была
добродетельна, но не понимала никак мою суть, хотя и часто говорила, что что-то
чувствует она, что  далеко я пойду,  и сама же в себе сомневалась, и не могла
понять, откуда в ней это предчувствие и эти надежды.

 

Все это было внешней все же мишурой, и