никаких открещиваний с целью показать свою
чистоту, никаких покраснений при виде всего, что еще возможно в человеческих
отношениях. Спокойная реакция не означает приемлемость или солидарность, или
безразличие или уклонение, но есть ступень совершенства, за которой должна
следовать в человеке Божественная мысль и Божественное деяние, которое
максимально точно, когда внутри человека мир и понимание не искажено
материальными чувствами. В этом случае и Голос Бога в человеке абсолютен.
На эту ступень совершенства невозможно встать, не пережив лавину
малых и больших потрясений от разного рода человеческих проявлений, без
открещивания от таких качеств, без сжигания этих эмоциональных восприятий на
огне повторяющихся эмоций, как и на огне ума.
Так ведет Бог. В этом Святое
Божественное Насилие, имеющее Божественную нравственную основу, Саму Любовь,
требующую жизнь каждому, но эта жизнь есть только развитие и преодоление, как и
достижение Всевышнего, что ни есть путь блаженства уже на Земле, но более путь
умеренных страданий, ведущих к основе Высшего блаженства – беспристрастию.
И Лена должна была увидеть и услышать то, что увидела и
услышала, и я должна была увидеть то, что увидела и услышала, и это должно было
смутить и возмутить. И так сегодня, завтра, послезавтра… Разными путями. По
разным слабым точкам человека. И так каждого. И только руками невежественных и
греховных, с их помощью сжигая всякие эмоции и отрешаясь.
Ибо все прошедший в большой степени, одухотворенный человек,
достигший Божественных качеств, такую службу Богу очищающего порядка в полной
мере уже не может сослужить, ибо, все зная, самое большое страдание
претерпевает, когда приносит другому
боль. Такие люди уже и не могут долго жить на материальном плане.
Все это негативное должно было по-своему преломиться в каждом и
не одним этапом, а целым повторяющимся рядом событий и так в процессе жизни, на
каждой ее новой ступени самосознания, чтобы оценивать, оценивать и оценивать,
выносить, выносить и выносить тот опыт и тот результат, который уже не придает
значение значимому, принижает проявленное и отпускает, не привязываясь, как то,
что есть данность и пусть себе будет, ибо за этим стоит Сам Творец, ибо Один
Бог и знает причины и следствия, что есть в тебе самом и какими средствами его
искоренять, а задача души в основном претерпевать и уповать на Бога.
На самом деле качества греховные призваны хорошо оттенять, что
позволительно, а что нет, что есть добро, а что нет, что благоприятно, а что
нет.
Однако и носители возмущающих сознание качеств, лишь на время
или относительно являются таковыми. Ибо Богу ничего не стоит человека, сегодня претерпевающего от качеств другого,
поставить самого в такие условия, где он сам станет носителем греховности и
крайнего невежества, а источник греховных деяний может проявить качества
небожителя и надолго.
Один Бог знает истинную ступень духовного развития каждого, а
потому, даже противостоя злу, не следует его осуждать, но видеть себя
помогающим или исправляющим то, на что Бог, побудив человека проявить себя, по
сути, Указал.
Также, проявленные низшие качества Волею Бога призваны будить и
укреплять, как и помогать проявляться лучшим качествам других, ставя перед
возражающим Божественную задачу помощи не отходя, как и помогая решить свои
духовные проблемы.
Поэтому в моем случае
никакая благочестивая деятельность самых праведных людей не смогла бы
меня так развить и так много мне сказать, и на так многое открыть глаза, как
греховные помыслы и деяния моего отца, действующие вперемешку с лучшим в нем, и
это в равной степени, хотя в своей мере имело отношение и к маме, и к Лене, ибо
только Бог абсолютно точно знает, кому что на пользу, какое качество одного
влечет за собой какое качество другого. И так ведет по Своему Плану.
ПРОДОЛЖЕНИЕ.
Школа всегда для меня была моим убежищем от отца, моей почти
стихией, если бы не мое одиночество, поскольку контакты с другими для меня были
почти болезненны, ибо ничего во мне не отзывалось, когда другие общались между
собой, я в эти контакты не входила ни словами, ни поступками, но только в то,
что могло быть по существу, что было реально правильно и давало мне изнутри
некое разрешение. Во мне проявлялась негибкость, максимализм, принципиальность,
нежелание идти на какие-либо компромиссы. В этих случаях я или молчала, или
говорила однозначно. Я не поднимала себя над другими, но чувствовала себя выше.
Этим «выше» я мысленно била себя, желая уровняться, желая приблизиться, но
класс вновь и вновь отторгал меня как один стойкий организм. Очень простые вещи,
высказанные мной, тотчас находили протест, полное несогласие и не желание тот
или иной вопрос даже обсуждать. Однако, уважение ко мне возрастало, и я это не могла не чувствовать.
Начинались те подростковые игры, когда ребята присматривались к
девочкам и пытались как-то ухаживать за ними. Такие симпатии к себе испытывала
и я, но это было как-то грубовато и было трудно понять, увлечение ли это или
неприязнь, и было вне моего сознания и понимания. Я также не могла со своей
какой-то обособленности снизойти, как ни желала, поскольку моя фамилия уже звучала и даже для
меня становилась авторитетна. Я начинала понимать, что можно человека уважать и
не любить его одновременно. Но путь ко
мне шел через то, что у меня отбирали портфель, вытаскивали оттуда тетради с
домашними заданиями и переписывали, не
смотря на все мои возмущения. Давать списать домашнее задание для меня казалось
верхом неправильного поступка. Я говорила, что если надо, я позанимаюсь с
человеком, останусь после уроков или приду в школу в семь утра и объясню до
уроков и параграф, и домашнюю работу. Я
настаивала на этом и ко мне действительно многие приходили домой, и я объясняла физику, математику, химию,
английский. У меня была достаточно большая черная школьная доска на всю стену,
которую мне сделал дядя Улхан по моей просьбе еще летом, и я с большой радостью
растолковывала материал с мелом и тряпкой в руках. Или иногда оставалась после
уроков, или порою приходила в школу чуть
свет и уже за час до звонка объясняла материал. Я всегда на этом стояла,
считала это возможным, честным, и имеющим результат.
Моя принципиальность и настойчивость снискали ко мне уважение и
очень многих учителей, моя фотография появилась и на доске почета, но первая влюбленность
потихоньку закрадывалась в меня и это чувство я даже ощущаю теперь и с болью
понимаю, как тяжело испытывать это чувство к человеку, который в этом плане
никак на тебя не смотрит, который от тебя по своему пониманию на внушительной
дистанции, но который постоянно как-то задевает тебя, и ты точно знаешь, что
это не всерьез, что это что-то другое. Я влюбилась в Мугаддами Чингиза. Это был
мальчик, который остался на третий год…
Только годы спустя, когда я случайно встретила его, будучи уже
студенткой, я выразила столь большую радость при виде его, что он все понял и
почти готов был мне ответить взаимностью. Но каждому суждено было идти своим
путем.
К тому, что одноклассники приходили ко мне заниматься, отец относился положительно и никогда не
привязывался по этому поводу. Я уже росла характерной, настойчивой, знающей,
что мне надо и, не смотря на все психи отца, начинала отвечать ему без слез, стойко и
отправляя его без грубости подальше, как он того хотел, иногда просто ставя
перед своим решением и на любое возражение говоря: «Я так решила и точка». Чаще
всего такие отказы были, когда он предвкушал очередную вылазку на природу. Это
означало, что он хотел отвезти нас или на озеро Гель-Гель, или в горы, или на Мингичаурское море. Эти вещи я
категорически не любила, планировала свои дела и, как отец ни упрашивал, не соглашалась, как и не соглашалась ходить с
ними в гости к Лене, предпочитая это делать сама, когда мне лично захочется,
отказывалась от отцовских культпоходов в кинотеатр, что был в минутах
пятнадцати ходьбы от дома, отказывалась от поездки в Сочи, предпочитая
оставаться одной и заниматься своими делами. Я становилась достаточно самостоятельной,
но не устремлялась далеко от дома и все более читала, училась, изучала, ходила
по магазинам в поисках книг или часами торчала в библиотеке.
Однажды ко мне заниматься должна была прийти девочка из моего
класса. Она была внешне очень необычна. Звали ее, как и меня, Наташей. Высокая, несколько
сутулая, всегда одетая в длинную юбку и кофту, с продолговатым прыщавым лицом с
большим носом, она была внешне какая-то болезненная, и лицо было с оттенком слабоумия или
дебильности. Такие лица очень редко встречаются или в заведениях с
недоразвитыми детьми. Она училась плохо, с трудом понимала предметы, говорила с
некоторым религиозным говорком. Поговаривали, что она живет в семье
старообрядцев, людей очень религиозных и никого и никогда к себе домой не
пускающих и на порог. Я сказала отцу, что ко мне придет девочка, внешность
которой пусть его не пугает, что она немного не такая, как все, что он сам
увидит. В назначенный час Наташа пришла. Я ввела ее в зал, представила отцу и
пошли заниматься в мою комнату. Через некоторое время, когда Наташа ушла, я
спросила отца, как она ему показалась.
Отец ответил, что она такая же, как все. Ничего особенного, отличающего ее от
других детей он не заметил, что я сильно преувеличиваю.
Таково было его мнение. Но оно для меня было лучшим уроком. Я
осознала в полную меру то, что отец равно относится к людям или пытается так
относиться, не желает, чтобы я на фоне других
себя возвеличивала и никак этому не хочет способствовать. Все, где я хоть
чуть-чуть пыталась увидеть себя выше, им
безжалостно раскритиковывалось. Он критиковал мои стихи, мои рисунки, мой даже
малейший намек, что я выше кого-то. Отец никогда не смотрел на богатство и бедность, на известность и
бесславие и, если что-то хотел сделать, то объяснял это скорее некоторой
идеей, что призвана была усовершенствовать мир. Таким образом, мнением отца Бог
не позволял мне вырываться особо вперед, хотя именно туда я устремлялась, и не только потому, что желала оставить всех
позади, но и влекло туда силой, которую
преодолеть было невероятно, ибо это был путь к познанию и неосознанного
устремления к совершенству, в основе чего я неизменно клала качества человека,
как определяющую и ведущую ценность, которую себе желала прежде всего.
Поневоле, не видя таких же устремленных, появлялась мысль о
своей обособленности, и она как-то
поддерживалась другими, отторгающими меня от свой среды и тем замыкающими на
себе самой и своей цели, которая также казалась все же расплывчатой, ибо я не
могла знать, куда же все же меня занесет и насколько это хорошо или плохо. Но в
совокупности все действовало так, что я постоянно находилась относительно себя
и своих возможностей и целей в крайнем замешательстве, ибо, обладая видимой целью, основывающейся на знаниях
и немалой работоспособности, которая иногда
