5.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 4. МОЕ ДЕТСТВО.

сестра
ее отца. У нее было трое своих детей и очень больной муж Сергей, с которым мой
отец частенько играл в шахматы. Дети были чуть старше меня, сыновья – Шурик и
Коля и средняя сестра Валя, впоследствии ставшей матерью восьмерых детей. В
день моего рожденья, рано утром к нам в дверь раздался стук. Отец открыл. На
пороге стояла Валя, держа в руках 
подарок для меня. Это была очень красивая шкатулочка, полная шоколадных
конфет. Реакции моего отца всегда были непредсказуемы. Правильно было бы
впустить ребенка и напоить ее хотя бы чаем и поблагодарить за внимание. Отец же
сделал грубо и жестко. Он молча взял подарок для меня и закрыл перед ее лицом
дверь. Таков он был весь, такова была его неотесанная суть и мнимая культура.

 

 

Родственники мамы никогда не любили отца, были с ним сдержаны,
не звали в гости и не приходили сами. Боль за Валю, за тот поступок отца и до
сих пор живет в моем сердце. Таким образом, он давал мне замечательные уроки,
каким быть нельзя и в умении сострадать другим. Другое день рожденье мне также
запомнилось и вошло в меня той же болью. Как бы то ни было, я всегда свои дни
рождения ждала и надеялась на хоть какой-нибудь подарок. Мой день пришелся на
будний. Это был весенний погожий день. Отец должен был вот-вот возвращаться с
работы. У меня были свои несложные обязанности по дому, в число которых входило
в теплое время  брать ведро, набирать во
дворе воду с крана и  выливать ее у
порога нашей двери, чтобы не было пыльно, чтобы было свежо и чтобы грязь не
неслась в дом. Но я заигралась и этого не сделала. Когда отец пришел, он
устрашающим голосом позвал меня и грубо, ничего не объясняя, больно и сильно
ударил меня ногой что называется «под зад». Потом заставил меня сделать, то,
что должна была сделать и на этом мое день рождение закончилось. До сих пор я не
люблю свои дни рождения, я не люблю ничего в честь себя, не люблю к себе
никакое внимание, я патологически не переношу подарки, я буквально страдаю,
когда кто-либо хвалит меня. Все это были жесткие пути, они были и более крутыми
и еще более жесткими далее. Но это была Воля и План Бога. Через вот такого
отца, самого не знавшего дни рождения и похвалу, не знавшего особого к себе
внимания, чрезвычайно скромного, не тянувшего на себя, всегда делящегося со
всеми поровну,  Бог давал мне те аскезы и
прививал те качества, без которых Он со мной никогда бы не заговорил.

 

 

Поэтому, не имея особого к себе внимания и не испытывая на себе
особой любви, я уходила во двор или в институт, проявляя интерес к своего рода
бродяжничеству и моталась целыми днями вне дома, облазивала стройку,
заглядывала в  зияющие бездны в
развороченной земле на территории института, которые взрослые называли
катакомбами, ходила на свалку у мастерских и выбирала себе макеты домов для
кукол, как и бумагу и копирку, чтобы рисовать, как и ходила в институтскую
столовую поесть, как и находила там себе друзей, котят, собак, находила на
свалке себе игрушки, прыгала с высоты, пытаясь понять, что чувствует птица в
полете, и в результате зарабатывала себе болячки, которые гноились, ломала руку
и порою была очень близка к серьезной опасности… и так питала свой ум и убивала
свое свободное время.

 

Друзьями в институте у меня были две девочки. Одна из них
принадлежала к семье, живущей на территории института. Однако с этой девочкой
случилась беда. Она уехала летом погостить к бабушке в деревню и была там сбита
на смерть грузовиком. Другая девочка тоже слонялась, как и я,  и оказалась дочкой работницы столовой. Звали
ее Людой. Она росла без отца. Мы скоро подружились. Желая ей помочь, я как-то
взяла из дома рубль (деньги всегда в небольшом количестве лежали на этажерке и
были доступны) и, придя в институт, найдя там Люду, пошла с ней как обычно
гулять. Выбрав подходящий момент, я бросила рубль на землю и, подтолкнув ее,
сказала: «Смотри!». Люда с такой прытью схватила деньги, так радостно зажала их
в кулак, что мне стало неловко. Однако я желала в ней увидеть добрые качества.
Я напомнила ей, что мы как бы вместе эти деньги нашли. Не желает ли она со мной
поделиться, зная наперед, что я не возьму. На это Люди ответила мне решительным
отказом. Тогда,  недолго думая, я
рассказала ей природу этих денег, сказав, что я бы непременно поделилась. Люда
мне не поверила. Но трещинка в дружбе появилась. Далее я познакомила ее с
детьми своего и соседнего двора, что окончательно разорвало наши отношения, и
она ко мне интерес потеряла. Уже перед самым отъездом из Одессы мы встретились
с ней в кинотеатре, где смотрели Старик Хатабыч. На мое приветствие она
ответила сдержанно и показала своим видом, что более нам говорить не о чем.

 

 

Хочу сказать, что качества человека почему-то с детства были
часто предметом моих размышлений. Даже будучи пяти-шестилетним ребенком, я
отмечала качества свои и других людей постоянно, однако постепенно познавала
или открывала саму себя и была далеко не всегда собой удовлетворена, давая себе
оценку. Всю жизнь, сколько я ни жила и далее, мои качества были полем
деятельности и исследований моего ума, и многое во мне я понимала, как
проявленную необходимость, но противоречащую моим внутренним убеждениям, на
которых я с детства стояла, как и приобретала по ходу взросления.

 

Мне было пять лет, когда отец взял меня за руку и повел в летний
кинотеатр на сказку «По щучьему велению». Однако, я уже вначале сеанса хотела
по малому, но страшась отца и испытывая стыд, я, как могла, терпела, но уже
когда вышли из кинотеатра  и даже когда
оправилась, ощутила такие боли, что едва дошла до дома и слегла. Мои стоны и
жалобы не прекращались, температура поднялась до сорока, губы сохли и белели и,
наконец, все это убедило отца, что здесь серьезно и что само собой не пройдет.
Была вызвана скорая. Диагноз был – воспаление аппендицита. В больнице меня
быстро повели в душ, искупали и на мое недоумение, что со мной собираются
делать, ответили, что сейчас мне дадут игрушку. И снова вожделенная игрушка. Я
ее ожидала и когда меня купали, и когда везли на каталке, и когда положили на
стол и привязали руки. Но вместо игрушки мне на лицо одели маску (наркоз)  так, что я испытала несколько секунд
страдание неимоверное, ибо стала задыхаться, втягивая в себя что-то зловонное и
удушающее. Так я отключилась. Маме было сказано, что они могла меня потерять.

 

 

В себя я пришла в очень большой палате, где лежали дети с самыми
разными заболеваниями, как и после несчастных случаев. Это был новый потрясающий
для меня мир страданий. Я в основном слушала и рассказы и шутки и невеселые
повествования детей о себе, не участвуя в разговоре, ибо была неинтересна
никому. Никогда не забуду девочку обгоревшую так, что лицо ее, как и шея, как и
руки были изуродованы огнем до неузнаваемости. Но она как бы забывалась и
начинала рассказывать в веселом тоне какие-то житейские события и смеялась порою
так, словно не осознавала произошедшего с нею несчастья, и так постепенно стала
обращаться и ко мне. Я потихоньку уже начинала подниматься после операции,
ходить, общаться…  и мы подружились. Не
помню, как получилось так, что в чем-то мы не сошлись мнениями и я, не понимая,
почему она так рассуждает, желая ей досадить или вызвать у нее более подходящие
для ее положения рассуждения, указала ей на ее уродливость, ибо  понимала, что перенесенные ею страдания
должны сделать ее речь печальней, немного отрешенной, сдержанней, учитывающей
свое положение... Как вылетели из меня столь постыдные слова? Но и понять не
могла…

 

 

.

Помню также и другие события, где я поступила отвратительно. Это
случилось, когда мне было года три. Когда мои родители еще работали дворниками
в Высшем мореходном училище и наша дверь выходили на его территорию. Видимо,
была весна или начало лета. У нашей двери вился виноградник, у земли столь
многоветвистый и густой, что там было впору спрятаться даже мне. Играя у двери,
я вдруг увидела кошку, преследующую воробья, который никак не мог взлететь. Он
едва укрылся в густых зарослях виноградника и этим озадачил кошку, отнюдь не
желающую отступать. Куда же делся он? В одно мгновение подумала я. Мысль, что
искать его не следует, как бы предупредила меня, поскольку было очевидно, что я
этим укажу его кошке, и он станет быстрой ее добычей. Но… моя неразумность
спасла кошку от голода и погубила воробья. Так я стала свидетельницей и
участницей, по сути, трагедии живого существа и своей неразумности, которая к
этому привела. И этот факт стал причиной большой неудовлетворенности собой и
своих качеств.

 

 

Также во мне никогда не было прилежности, желания трудиться, был
изворотливый и хитроватый ум, защищающий меня от гнева отца и от крика матери.
И об этом я буду рассказывать, не забывая говорить и о тех своих качествах,
которые я считала более- менее сносными.

 

 

Многие черты моего характера никак не могли быть воспитанными в
тех условиях, в которых с рождения я оказалась. Они, несомненно, (я могу
говорить, исходя из своих духовных знаний теперь) унаследовались мной из
прошлых моих воплощений. По крайней мере, два воплощения, предшествующие этому
моему рождению, я знаю, и они многое мне объясняют, включая мои качества.

 

 

Тот, кто следил за моим повествованием сначала, помнит, что у
моего отца было два старших брата, Макарий и Афанасий. Макарий  был человеком религиозным, познавшим
скитания, голод, бродяжничество, много читал и искал свой смысл, как и другие
братья, жил в монастыре, где и умер в возрасте двадцати лет и далее родился,
был зачат у своего младшего брата Федора, как его дочь, которая была желанна, о
которой Бог дал ему многие предчувствия и указал то имя, которым надо было
ребенка, т.е. меня, назвать. Бог Кришна открыл мне, что  я и была в прошлом рождении Макарием и стала
дочерью его младшего брата Федора, для которого Макарий был всегда пример. Так
что отец мой в моей прошлой жизни был моим младшим братом. Что хотел Бог этим
рождением дать мне до того, как должен был заговорить со мной? Придержать в тех
нормах и пониманиях, которые и могли меня вывести снова к религии, но так,
чтобы сознание не изнежилось и мир не предстал убаюкивающим, но таким как есть,
без иллюзий. Ибо отсюда и можно было меня отшлифовывать дальше, но беря за
основу все же природную склонность к доброте, справедливости и аскетизму. Но
какой путь я прошла до жизни Макария, я опишу потом, когда будет более
благоприятное стечение событий в моем повествовании, когда это будет уместно.
Здесь же могу только сказать. Что мой отец родился в 1924 году. Макрий родился
примерно в двадцатом году и умер примерно в 1940 году, как отец говорил, перед
самым началом войны. И в 1954 родилась я, т.е. душа Макария получила рождение
спустя немногим более десяти лет. До Макария душа моя была в теле женщины,
умершей в семнадцатом году. Но и об этом я пока рассказывать не буду, ибо это
очень интересная вещь и требует тщательного изложения. К этой теме я вернусь
скорее всего, когда буду описывать свою жизнь в Ростове-на-Дону.

 

 

Однако,
говоря о качествах своих и других людей, я и теперь смотрю