всеобщим почётом и уважением.
– Матушка! – смутилась Инесса.
Аббатиса взяла её за руку.
– Суетные мысли и гордыня – каюсь! Моя вина, моя вина, моя вина!.. Но что поделать, все мы грешницы: не можем до конца отречься от земных привязанностей, а ты за эти годы стала дорога мне, как родная дочь.
– Матушка! – повторила Инесса со слезами на глазах.
– Твоя мать в муках произвела тебя на свет, выкормила и вырастила тебя, за что ты ей вечно должна быть благодарна, но и я тебе не чужая, правда? – аббатиса погладила её по голове.
– Иногда мне кажется, что вы и есть моя настоящая мать! – сказала Инесса.
– Как приятно слышать! – аббатиса поцеловала её в лоб. – Но до конца ли ты откровенна со мной? – вдруг спросила она. – Ты истово молишься, смиренно трудишься, трепетно читаешь священные книги, – всему этому можно было бы только радоваться, но есть нечто настораживающее в твоём поведении. Я многое повидала в жизни, и многое видела в монастыре: подобное рвение можно объяснить лишь двумя причинами – истовой любовью к Богу, или… – она сделала паузу и пристально посмотрела на Инессу, – … или любовью к земному человеку.
– Нет, матушка, нет! – горячо возразила Инесса. – Я едва знаю его.
– А, значит, он существует! – воскликнула аббатиса. – Так я и думала! Кто же он? Ну, ну, не стесняйся, мне ты можешь признаться во всём.
– Да я почти не знаю его! – повторила Инесса. – Он живописец, его пригласил мой отец, чтобы расписать наш домашний алтарь.
– Он молод, твой живописец? Хорош собой? – спросила аббатиса.
– Он молод, а насчёт хорош собой… – Инесса не договорила и покраснела.
Мать-настоятельница слегка улыбнулась:
– Ну, и конечно, он умен и умеет вести приятную беседу… Бедная моя девочка, как же тебе было не влюбиться? О, я давно замечала в тебе этот огонёк: даже Иисуса ты любишь по-особенному! Я надеялась, что рано или поздно твоя жажда любви утолится через обретение любви надмирной, небесной, но извечный враг рода человеческого попутал все планы. Я не хочу сказать, что твой живописец – слуга Сатаны, но дьявол хитёр, и мы сами порой не замечаем, как попадаемся в его сети... Дочь моя, ты ни в чём не виновата, не казни себя, – ты просто поддалась зову своего сердца и женского естества. Однако ты не сдалась, ты боролась и продолжаешь бороться, и я верю, что дьявол будет побеждён!
– Матушка! – Инесса припала к её рукам.
–– Милое моё дитя, – растрогалась аббатиса. – Мы справимся с искушением, не сомневайся. Жаль, что ты не можешь принять постриг прямо сейчас, но уже близок июль: в день почитания святой Агнессы ты станешь монахиней.
***
Дабы не поддаться искушению, Инесса решила остаться в монастыре до пострига. Родителям она послала весточку через одну из монахинь – каждые субботу и воскресенье они ездили на городской рынок продавать выращенные в монастырском саду овощи и фрукты.
В следующее воскресенье она получила неожиданный ответ от отца. Он просил передать, что как и раньше не станет мешать Инессе в служении Господу, но просит её прийти домой хотя бы ненадолго: он заболел и, не зная, выздоровеет ли, хочет повидать дочь. Сколько себя помнила Инесса, отец никогда не болел, поэтому она сильно встревожилась; получив благословение матери-настоятельницы, она тут же отправилась в город.
С дурными предчувствиями она вошла в свой дом и вдруг увидела Игнация, который оживлённо беседовал с Мариусом.
– Ага, прибыла! А мы заждались, – сказал Игнаций. – Что это ты решила вот так вот, не попрощавшись, навсегда уйти в монастырь? Разве так поступают с родителями? Мать все глаза проплакала.
– Так вы здоровы, не заболели? – спросила Инесса отца, ощущая сильный жар во всём теле и стараясь не смотреть на Мариуса.
– Вот ещё, болеть! – фыркнул Игнаций. – Я не бездельник и лекарей к себе не подпускаю, – с чего мне болеть?
– Зачем же вы велели передать мне, что заболели? – с укором сказала Инесса.
– А как ещё было тебя вытащить? Пришлось обмануть, – простодушно признался Игнаций. – Ну да это грех небольшой, Бог мне его легко простит, и ты прости.
– Отец очень вас любит, – вмешался Мариус. – Он всё время вас вспоминает; вы должны простить его.
– Не мне судить вас, – сказала Инесса отцу, – но если вы здоровы, я возвращаюсь в монастырь.
– Куда он денется? Успеешь закрыться за его стенами, а пока побудь дома, – возразил Игнаций. – И не спорь со мной, а то вообще не отпущу!.. Иди к матери, обрадуй её…
Поговорив с матерью, Инесса заперлась в своей комнате. «Мне нет никакого дела до Мариуса, – твердила она себе. – Я просто поживу у родителей, а потом уйду в монастырь. Жизнь во имя Господа важнее для меня всего остального. Я стану служить ему». Стук в дверь прервал её размышления:
– Дочка, выходи! Успеешь помолиться! – раздался голос отца. – Иди, погляди, что получается у нашего богомаза, нужен твой совет.
«Мне нет никакого дела до Мариуса», – повторила Инесса, а вслух сказала:
– Иду! Только переоденусь.
Надев своё платье из дымчатой парчи, которое очень шло ей, она спустилась в алтарную комнату.
– Мадонна! – поклонился ей Мариус. – Извольте взглянуть на мою работу: я успел расписать центральную часть алтаря, пока вас не было дома.
– Я вижу, – сказала Инесса. – Всё, как вы говорили: Иисус в окружении своей семьи на небесах. Очень хорошо написано и цвета яркие, особенно, синий.
– Лазурит. Дорогая вещь, его привозят с Востока, – цвет действительно необыкновенный, – кивнул Мариус.
– Ты спроси её о том, о чём хотел спросить меня, – подтолкнул его Игнаций.
– Лицо Иисуса ещё не закончено, как вы можете заметить, – сказал Мариус. – Я сомневаюсь, какое выражение ему придать: полагалось бы просветлённое и немного отрешённое – он на небе, земные страдания кончены, больше уже ничего плохого для него не случится. Но мне хочется, чтобы в лице было сожаление о земной жизни: как бы ни была она тяжела, в ней есть много привлекательного.
– Это верно! – ухмыльнулся Игнаций.
– Главное, о чём он жалеет, – о любви. О простой земной любви, которой уже не будет на небесах, – продолжал Мариус. – Да, там будет вечная небесная, бестелесная любовь, но ведь это совсем другое, как вы считаете? – он посмотрел на Инессу.
Она почувствовала, как вспыхнули её щёки.
– Да, другое… – прошептала она.
– Что? – не расслышал Игнаций. – Чего ты шепчешь? Скажи громко!
– Я вас понял, мадонна, – сказал Мариус, а взгляд его значил больше чем слова. Инесса не отвела глаз.
***
– …Я полюбил тебя с первой минуты, едва ты вошла в комнату, – страстно говорил он ночью, покрывая поцелуями её руки. – Какое мучение было знать, что я могу потерять тебя навсегда!
– И я, и я полюбила тебя! – восклицала она, прижимая его голову к своей груди. – Я хотела убежать, спрятаться, – какая глупая! Если бы ты не пришёл ко мне сегодня, я не смогла бы жить, я умерла бы! Мы никогда не расстанемся, – никогда?
– Никогда! – он обнял её, целуя щёки и губы.
– Любимый мой, единственный мой, – шептала она, трепеща всем телом…
Когда утренней свет озарил комнату, Инесса, усталая и счастливая, с улыбкой спросила:
– Мы грешники? Нас искусил дьявол?
– Нет, – засмеялся Мариус. – Дьявол это зло, а какое зло может быть в любви? Не тревожься, всё будет хорошо.
– Я теперь ничего не боюсь, – возразила она. – Лишь бы быть с тобой рядом.
– Мы всегда будем вместе. Я попрошу твой руки, мы женимся; у нас будет свой дом и много детей, – сказал он, прижимая её к себе. – Ты думаешь, твой отец не отдаст тебя за меня? Отдаст, он человек практичный – он знает, что живописцы сейчас хорошо зарабатывают, и, в конце концов, ему же надо кому-то передать своё состояние? Кому же ещё, как не родным внукам?
Инесса тоже засмеялась:
– Ты такой же практичный, как он, а мне всё равно, что скажет отец, лишь бы быть с тобою.
– Мы всегда будем вместе, – повторил Мариус. – А сейчас мне надо идти: в доме скоро проснутся.
– Побудь со мной немного, – Инесса ещё крепче прижалась к нему. – У нас ещё есть время…
– …Плохо спала? Круги под глазами, – встретил её отец, когда она сошла вниз. – Нельзя так много молиться, ты себя погубишь… А я уезжаю: прибыл посланец от моих друзей, намечается выгодное дельце, – надо срочно ехать. Обещай, что ты не уйдёшь в монастырь до моего возвращения, а не то прокляну!
– Обещаю, – Инесса покорно склонила голову.
– Вот и умница, – он поцеловал её в лоб. – И не спускай глаз с богомаза: пока тебя не было, он работал ни шатко, ни валко. Вот, где он сейчас? Спит, бездельник!
– Не беспокойтесь, отец, я придумаю, как его занять, – сказала Инесса.
…Мариус быстро рисовал что-то грифелем на небольшом листе.
– Ты мне покажешь? – спросила Инесса, сидевшая перед ним.
– Какая ты нетерпеливая! – ответил он. – Подожди немного, последние штрихи… Смотри, – он снял лист с подставки и повернул к ней.
– Это я? – выдохнула она. – Как красиво!
– Какая красивая, – поправил он её. – Тебя надо писать в цвете: твои золотые волосы, синие глаза, алые губы, нежную просвечивающую кожу. Когда-нибудь я напишу твой портрет.
– Мне и этот нравится, – сказала она. – Ты мне подаришь его?
– Бери, он твой. Нос только немного не получился – твой чудесный, слегка вздёрнутый носик, – Мариус шутливо дотронулся до него.
– Щекотно!– засмеялась Инесса. – Но ты совсем забросил алтарь.
– Скучно, – я уже знаю, как всё будет выглядеть, осталось изобразить, а это скучно, – пожал он плечами. – Замысел всегда интереснее его воплощения.
– А со мной? Со мной тебе тоже скучно теперь? – спросила она.
– О, нет! – возразил он. – В тебе столько загадочного, волнующего, необыкновенного – я никогда не перестану восхищаться тобой.
– Ах ты, проказник! – она погрозила ему пальцем и добавила, спуская платье с плеч. – Я награжу тебя за портрет…
– Что, прямо здесь? А если кто-нибудь войдёт?.. И это скромная послушница, которая готова была похоронить себя в монастыре? – воскликнул он, целуя её вновь и вновь.
– Не вспоминай, – прошептала Инесса. – Я большая грешница, но мне ничуть не стыдно…
В другой раз она сидела и смотрела, как Мариус пишет Деву Марию, кормящую маленького Иисуса.
– Ты волшебник, как тебе это удаётся? Пресвятая Дева совсем как живая, – говорила Инесса. – Сколько в ней радости, сколько умиления, с какой любовью она смотрит на своего ребёнка! Ты будто сам познал радость материнства – ты, случаем, не вынашивал и не рожал дитя?
– Каждый мой герой – это я, – отвечал Мариус совершенно серьёзно. – Я Дева Мария, я Иосиф, я апостолы, я Спаситель, – и я Иуда, прости Господи! Я должен стать каждым из них, чтобы понять, какие они, и написать правдиво. Иной раз я настолько вхожу в образ, что действительно становлюсь тем, кого изображаю: вот сейчас мне кажется, что это я кормлю своё дитя – посмотри, мои соски не набухли, из них не сочится молоко? – он шутливо обнажил грудь.
– Дай попробую, – она прильнула губами к его соскам. – Молока нет, но они очень чувствительные; как напряглись!
– Не искушай меня, – взмолился он. – Погоди, руки помою, они в краске…
Когда он писал сцену ухода Иисуса из отчего дома, Инесса была печальна.
– Отчего ты грустна? – спросил Мариус.
– Мне жалко Марию, – вздохнула Инесса. – Какая она несчастная – расстаться с тем, кого любишь больше всех, зная, что его ждёт ужасная судьба! Нет ничего хуже для женщины,
