али как?! - И угрожающе уставился своими черными глазищами на одного из них, самого горластого.
Мужик, не выдержав его взгляда, засуетился: - Дык, мы че, Никанор Степаныч? Мы ни че, мы так, рази, что из любопытства. Айда, мужики, к Марфе!
Кузнец с Прохором, очистив место от кусков глины, вновь закрыли его высоким забором и последние два месяца, оттуда можно было слышать: то стук молотка по зубилу, то - звук напильника и наждака по металлу, то, - просто вжиканье пилой по дереву. Мужики, сгорая от любопытства, крутились рядом с оградой, но войти во внутрь не решались.
Наконец, настал день, когда через старосту селяне были оповещены о полной готовности “орудии могутной и устрашающей”; и собраны перед кузней.
Никанор, державший в руках кувалду, торжествующе оглядел собравшуюся толпу, посмотрел на Прохора. Тот одобрительно кивнул головой и, кузнец, коротко, но мощно взмахнул кувалдой, и обрушил ее на бревно подпиравшее забор. Бревно упало, за ним рухнул забор и, взору селян предстало, великолепное в своей боевой мощи орудие.
Установленное на красиво выделанном лафете, оно сверкало в лучах восходящего солнца, особым, притягивающий глаз, орудийным блеском. Рядом с орудием, на двух шестах был натянут белый холст с надписью: “Единорог смертоубийца врагов наших и супостатов ротчих, которые ежели что, то и посягнуть могут!”
Толпа, ахнула и замерла в изумлении от этой демонстрации боевой мощи и грозного великолепия орудия. Потом загалдела, заохала, восхищенно зацокала: - Вот, энто да! Вот, энто орудия! Дык мы с ей!.. У-ух, че мы с ней наворотим!
Прохор, выждав, когда стихнет восторженный рокот толпы, обошел орудие. Небрежно похлопал его по огромному стволу и спросил: - Ну, как, оспода, селяне, и протчее обчество в совокуплении с бабами, глянется вам орядия?
- У-у-у! – Восторженно взревели селяне, - Хороша, - до невозможнастев!
- Так, тады, опробовать ее надоть. Стрелить, то ись, из ее куды-нибудь.
Мужики озадаченно молчали.
- Ну, дык че, будем пробовать, али как?
- Дык, а как же без пробы? Непременно надоть попробовать. Давай, Прохор, не тяни - стрели скорее!
- Стрели, стрели, а куды, - стрелить-то?
- А, куды она могет? Далеко ли, близко?
- Дык, хошь, - куда хошь. К примеру, и луну сшабить могем.
- Ты, Прохор, не шибко балуй с луною-то! – Испуганно подал голос дед Игнатий, - Ить, в полной темноте, тады останёмся! Глазов, как пить дать, все напрочь лишимся! - Опять же, - как в темноте такой кромешной к Марфе попадать будем?
- И то верно, - поддержали его мужики, - к Марфе, тады, ни в жисть не попадем! Не-е, в луну стрелить не будем!
- Дык, это я так, - для примеру, про луну сказал. А стрелить будем туды, куды обчество с мужиками и протчими бабами, а также женшинами в совокуплении решить. Ну, так че? Куды стрелить, оспода селяне?
- Давай-ка, Прохор, пальнем разок по Табольску! – Выкрикнул кто-то из мужиков.
- А, че по Тобольску-то? – Спросил кто-то из толпы.
- Дык, сказывали, что все енаралы белые в ем ошаваются, вот и пульнем, чтобы с емя со всеми, разом покончить, а потом на красных перекинемся.
- Я те, как пульну по Тобольску, так и ухи отклеются!– Пригрозил говорящему кто-то из односельчан.
-Эт, за че ж, так сразу? – Удивился кособокий мужик, - Непонятно мне, однако...
- А, то, - ответил плечистый мужчина, - у мине там мама хрестная проживаить, и я за ее... всякому и любому башку не глядючи откручу, понял?
- Как не понять? Понял все, как есть. Хрестная мама, энто святое. Давай тады, Прохор, стрели по Тюмени.
- А за Тюмень, - откликнулся недалеко стоящий мужик, - я те и руки, и ноги повыдергиваю, - у мине там невестка на сносях, вот, вот родить должна. Так, что и с Тюменью, потиша.
- Ну, ты мотри, че деется! Туды стрелить не моги; сюды стрелить не моги! Эт, че ж за война за така непонятна?! Да ишо, и без ухов, и ногов останёсси. Да ну вас - я так больше не воюю! Нюрка! – Позвал он свою бабу, - Давай-ка сюды плат свой белай!
- А, энто для чего ишо? – Спросила та, стягивая с головы платок.
- Дык, раз я не воюю, то сдаваться в плен буду. Я слышал, кады сдаются в яво, так ряпку белу на палке поднимають. Дык, я и сдамся на всяку случку.
Мужики заржали: - Случаются кобель с сучкой, - а в такем случае, говорить надобно: “На всякую случаю, понял?” – поучали сдающегося селяне.
- Ну вот, - вмешался Прохор, - ишо и воевать не зачали, а некоторые, уже и в плен собрались сдаваться. Давайте-ка, мужики, посуръезней, что ли.
Начали обсуждать– “куды ишо стрелить можно”. Но какие города и села не называли – везде кто-то у кого-то был; то ли из родни, то ли из друззей.
- А, могет, нам по Москве разок шандарахнуть? – Предложил, вдруг, кто-то из селян, - Есть там кто-нибудь, у кого, али как?
Мужики ошеломленно замолчали. Никого, ни у кого в Москве ни оказалось.
- Ну, вот, - оживился Прохор, - наконец-то нашли селению, в которой никого из нашенских нету. Ну, что ж, как погляжу я, - ни у кого возражениев нету? Так, тады, и зачнем, пожалуй, банбить! - Он встал с лафета, потирая руки.
-Эт, как жа, так, - Москву банбить? – Неуверенно спросил заросший до бровей селянин, - Энто, - ить, - Москва-а! Белока-аменна! – Голос мужика звучал все тверже и уверенней, - Там жа, как говорять, красотишша не писана! Опять жа, - столица! А, мы ея - банбить?! Это кем жашь, надоть быть, чтоб Москву ту разбанбить?! Энтой бы бонбой, Прохор, да тебя бы по балде разочек.
Мужики согласно закивали головами: - И то, - верно! Не-е, Москву – белокаменну?.. Ну, никак банбить не можна.
Прохор смутился: - Дык я че? Я ни че. Я, как обчество. Куды скажете, туды и палить буду.
Вновь начали перебирать населенные пункты. Когда безрезультатно перелопатили всю историю с географией, вдруг поступило неожиданное предложение: - Мужики, а че б не пальнуть нам по Турции? Там, ить, наверняка, никого из нашенских нет.
- Во! – Поднял большой палец над головой староста, - Вот это - предложения! Дык, - точно, что никого там из нашей селении быть не могет?!.. Угу, - понятненько; опять же, - турка она и есть турка, - нехристь окаянныя. Давай, Прохор, на Турцию!
- Эт, как жа так, что никого там нашинских нет? – Подал голос дед Игнатий, - Там, должно быть, Федька Хромой, идесь обретается. Хороший мужик! Как выпьет, бывало, так и поёть: «…Теперь я турка – не казак». Дык, тешша евонная за энто, за пьянку, то ись, и погнала его совсем из дома. Иде ён, таперича?! Я, вот, как полагаю, мужики, – в Турциях - ён обретается! Идесь, в тех краях, все-таки! А, иде ж ему ишо быть, кады туркой назвался? Хорооший мужик! Не-е, - в Турцию стрелить никак не можна - Федьку - подстрелим…
Мужики замолчали. Затем раздался чей-то голос: - И кады ж, энто было, что погнала она ево бедолажнова?
- Дык, годков… осьмнадцать, двадцать, могет, и более тому будет.
- А, сколь же ему тады годов было?
- Дык, хто ж ево знаить? Могет пятьдесят пять, али, - все шестьдесят.
- Ух, и стервь жа евонная тешша!
- Энто, надоть же, в такем возрасте мужика из дома выгнать!
- Что стервь, то стервь, - согласился староста, - однако, как мне кажется, мужики, преставился он, ужо на чужбине Федька- то наш! Царства ему небесная! – Перекрестился он, - Столько годов прошло ужо! Точно преставился.
- Угу, - преставился, - согласился, кто-то с ним, - у нас столько никто и не жил!
- Давай, Прохор, пали по Турции! Хрен на ея! Опять же, как бы, салют воинский будет в честь Федьки-то.
- Энта, че ж, окончательная решения, али как? – Посмотрел Прохор на старосту.
- Да, пожалуй, что и окончательная…, - чуток подумав, ответил тот, - все крепче и крепче думается мне, что, таки, преставился наш Федька. Ишо раз - Царствия ему небесная! - Снова перекрестился он.
Мужики последовали его примеру и тоже истово закрестились.
- Ну, тады, за дело, - вновь поднялся с лафета Прохор, - Тады, мужики, разворачивай орудию строго на юг!
Мужики бросились к орудию. Ухватившись за лафет и колеса, они, слушая команды “антилериста”, стали разворачивать ее.
- Так, чуток назад! - Кричал Прохор, поглядывая на солнце, - Много, - саму малость, вперед! Стоп! Подложи щепочку! Да ни энту, ту - покрупнее! Лево колесо ишо чуток вперед! Стоп! – Посмотрев еще раз на солнце, Прохор остался доволен.
- Вот таперича, - в самый раз! Ну, че, уважаемое обчество, и протчие мужики с бабами и женщинами в совокуплении, будем стрелить?
Толпа, неуверенно переглядываясь, притихла.
- Че ж, энто вы, как-бы затихли, селяне? Так и будем стоять? – Спросил Прохор, - Стрелить по Турци будем, али как?
- Да давай, ужо, стрели! Че, там кота за хвост перетягивать?!
Прохор, склонился над орудием; закрутил, завертел маховичками; вначале большими, затем поменьше. Наконец, еще раз посмотрел на солнце и, оставшись довольным, выпрямился.
- Бабы, и протчие, как есть, женщины с ребятишками, - отойдите подалее.
Подождав, когда бабы отошли на положенное, по его мнению, расстояние, Прохор перекрестился, и мигом стал важным, грозным и, никому не доступным воинским начальником.
- По Турции-и!.. – Торжественно, как командующий парадом, заорал он во весь свой зычный голос, - Трубка - пятнадцать, прицел - восе-емь!... За, Федь-ку Хромова-а! Погибшего от руки своей стервозной тещи-и! Из оруди-и… - “Единорог смертоубийца врагов наших... И супостатов протчи-их!” Огонь! – И дернул рукоять затвора...
Раздался оглушительный взрыв! Все вокруг окутало густым, черным дымом, из которого неслись: стоны, охи, и ахи, перемежающиеся отборным матом.
Когда дым рассеялся - взору перепуганных насмерть женщин предстали чумазые от копоти мужики. Они держались за раненые места и отчаянно ругались, свирепо поглядывая на Прохора и Никанора.
Прохор, совершенно целый, но тоже весь в копоти, саже, - ошарашено смотрел на развороченный ствол орудия, на все происходящее вокруг и, казалось, не понимал, что происходит.
- Осподи! – Истово крестился дед Игнат, - Спаси и сохрани! Ты мотри, че тут деется, а в Турции, небось, и зямля горить! Теперича, если и жив был Федька, так - точно сгинул! Царствие небесное, царствие небесное, прими, осподи, раба своего Федора!..
2004г. Нефтеюганск.
