В заброшенном захолустье, в западной его части, недалеко от Тюмени, жило своей неприхотливой и однообразной жизнью, небольшое крестьянское поселение. Жители поселка активно рыбалили, охотились на зверя, разводили скот, сажали: хлеб, картофель и, все то, что еще могло произрастать на суровых и, не всегда благодатных условиях для урожая, сибирских землях.
На общем сходе селяне решили не лезть “….ни за энтих, ни за тех. – Пущай оне, там себе; хучь в дрызг, хучь в перья, хучь в туман и еловые шишки, а мы, ни, ни, ни! Потому, как живее будем, - энто - раз; опять же, все будем при руках, ногах и ухах, - энто уже - два; и оба глаза, - ишо никому и никогда не бывали лишними, - энто, как раз, как говорится, - будет- три! Сами мы, конено, ни, ни, ни! И даже поболее! Но, ежели сунутся - те, али энти, - то охотку с их сбить надобно раз, и навсегда, чтоб не повадно было”!
Угрюмый, одноглазый мужик, потерявший глаз в какой-то драке с пришлыми, -
охочими до их селянских девок парнями, согласно кивнул голо-вой , подтверждая энту “ениальную и, отченно раздумчивую” мысль, и на том разошлись.
В подтверждение своих намерений, селяне выставили заставу, с которой они могли вести наблюдение за единственной дорогой, ведущей к их селению.
Говорить об их храбрости, значит - терять время, - им ее было не занимать.
Почти каждый из них ходил с рогатиной на медведя. Карабины были у всякого селянина чуть ли ни с детства, и белку они били только в глаз.
Прикупив, по случаю в городе, пару пулеметов, они выставили их на завале, перед заставой, и, теперь им был, - сам черт - не брат.
Красным, сунувшимся, было, к ним с агитацией за всемирную революцию,
пришлось отступить, увозя двух раненых. Так же поступили и белые: - “Да ну их к лешему, - решили казаки, услышав четкую дробь пулеметов, - не хватало, токи, кровя из-за их ишо проливать! Да, пропади оне пропадом!”, – повернули коней вспять и галопом покинули пределы селения.
Сход, собравшийся по случаю “отчередной, стлавной и бесткровной”, для селян победы, закончился быстро, и мужики, намерившиеся было, идти праздновать ее к тетке Марфе, славившейся своим “отченно хрепким” первачом, были остановлены, вдруг зычным голосом, недавно вернувшимся с войны “Еоргиевcким кавалером антилеристом“ Прошкой. - Оспода селяне! Протчие мужики и бабы, а также женщины! Прошу вашего дозволения, а также внимания и чести, чтобы мог я сказать к вам свою обращению, просьбу и предложению!
Мужики, недовольно крякнув, в раздумье (идти, - не идти?) остановились, но, вежливость, и уважение к ним были соблюдены и “выкобениваться” было бы, как-бы,и не к лицу.
- Ну, валяй, Прохор, че там у тя? – Добродушно разрешил староста.
- Дык, мысля у меня есть, селяне! И, как посмотрю я на нее со стороны, и немного опять же, чуть сбоку, так как будто бы и не плохая, а даже наоборот. И прошу я дозволения всего обчества, то ись, и протчих мужиков, баб и женщинов! А также, - других и протчих, - выказавших сегодня отчаянную храбрость и беспременную отвагу и ероизм, в бою смертельном супротив супостата, рассмотреть ее внимательно и категорически! - О чем ишо раз прошу вас всех чрезвычайно и до невозможности - почтительно. А, так-же, я к вам ко всем, так сказать, со всей своей уваженией и низким поклоном….
- Во чешет! Как, по писанному! - Восхищенно покрутил головой, кто-то из мужиков.
- А, че б ему и не чесать – антилерист, все-таки! И, как не поверни, а все одно, - грамотный чертяка, до изумления! – подтвердил второй, - рядом стоящий.
- Так, вот, я и говорю, - продолжал Прохор, - оспода селяне, мужики и, протчие бабы с женщинами! Севонни, мы все, как один, выказали всю свою беспримерную храбрость и мужеское, опять же, достоиство. И выказали ево, во всей своей красе, гордости и к тому же, - расчудесном велинколепии!..
- Дык, знакомы мы уже с вашим мужеским достоинством, осподин антиллерист, - перебила его молодая вдовушка Катерина, демонстративно одергивая подол своей пышной юбки, - и скажу я вам, бабы, такого мужеского и ероического достоиства, я ишо и не встречала. Потому как его достоинство – всем достоинствам достоинство!
Бабы зашлись смехом: - Нут-ка, Катерина, расскажи об ём поподробнее, об достоинстве, то ись, евонном, и-иха-ха-ха! Опиши, как есть, его ероизм, охо-хо-хо, - давились смехом бабы, - и ероические зачинания со свершениями, ох-ха-ха!
- Катя, - взмолился Прохор, - я, ить, об другом достоинстве речь веду, об всем нашем, так сказать, мужеском и селянском, как есть, - по настоящему достоинстве…
- Так, и я, ить, тоже об ём, об мужеском и настоящем, – ничуть не смутившись отвечала Катерина.
- Цыть, Катька! – Вмешался староста, - Суръёзную делу, понимашь ли, превратила в балаганищщу со срамотищщай! Тут, как не смотри, хучь спереду, хучь сзаду, а, хучь-ба и сбоку, а вся бчественность селянская издеся собралася! Гляди, Катька! Я те задам перцу под хвосТы, у меня, допрыгаисси! - пригрозило начальство напоследок вдовушке кулачищем, - Кажи далее, Прохор, - разрешило оно “антиллеристу”.
- Дык, я че? Я со всей уваженией к вам, оспода селяне. А вот некоторые, - возмущенно посмотрел он в сторону Катерины, - которые не дають, и вапще мысли сбивають напрочь, окончательно и совсем в другую, как есть, сторону! Ну, да ладноть, - мы с емя ишо разберемся, – пообещал он вдовушке.
- Дык, я и не супротив никогда, чтобы по справедливости, и, как есть сразу же и разобраться. – вызывающе отвечала Катерина, - А вот, напраслину городить, насчет того, что не “дають и вапше'', - дык и не надо, – несколько обиженным голосом промолвила она, - потому как вам, Прохор Инокеньтич, никогда, никакого и, ни в чем отказу, как зараз помню, и не был`о.
Опять дружный смех баб огласил окрестность: -Ну, даеть, окаян-ная! – Восторгались они Катериной.
- Цыть! Я сказал! – Рявкнул на вдовушку староста, - не то, прикажу принародно выпороть за сказы твои бесстыжие и охульные! - Держи речь далее, Прохор.
- Дык, я и говорю, оспода селяне, а не соорудить ли нам страшно сильную и могутную орудию?! Мы тады с ей!.. - погрозил он, кому-то длинным указательным пальцем, - То ись, нас, тады, с ей!.. – запнулся Прохор, - Убоится всякий постылый враг, неприятель, и даже недруг! Да мы тады!... Мы тады всю Тюмень! На коленки поставим! А, там глядишь, и всю Рассею матушку под себя подгребем! И сделаем одну могутную и справедливую, для всех, как есть, наших, и протчих селян, инперию с государством крестьянским!
Мужики озадаченно полезли руками в космы: - Мысля, ить, и взаправду стояшшая. - скребли они свои затылки.
- Стояшшая, то стояшшая, токи, как жа сооружать нам ее, - орудию энту?! - Верно! Неграмотные мы все, как есть и напрочь! – Выкрикивали селяне в безысходной своей растерянности, - ни в жисть нам ее не сработать!...
- А, вот об энтом беспокоиться вам, обчество честное, мужики и протчие бабы с женщинами, не след. Ежели мы, со всей уваженией и просьбой великой, обратимся к нашему мастеру и умельцу, руки которово, все, как есть, - девятьсот восемьдесят шастой, али, ишо, какой пробы золота, к кузнецу нашему, то ись! - К дорогому Никанору Степанычу, - посмотрел Прохор в сторону высокого и могучего мужика в кожаном фартуке, - и ежели он!.. Ежели он не откажет обчеству в такой настоятельной и безотлагательной просьбе, дык мы с им и соорудим орудию энту! Могутную и беспошшадную, как есть, к врагам нашим заклятым и протчей нечисти посягнувшей, ежели на что...
Селяне, все, как один, повернули головы в сторону кузнеца и выжидательно, с изрядной дозой любопытства, смотрели на Никанора.
Кузнец, польщенный всеобщим вниманием, солидно крякнул, прокашлялся: - Дык, я че? Ежели, обчество ко мне с такой просьбой и уваженией, дык, и я, к обчеству, завсегда, и, как есть, с той же уваженией и старанией, и прилежанией дажа. А, ежели, ишо, каки-никаки чертежи и бумаги с ими, дык, и соорудим мы ее, орудию, то ись. Ну, а, ежели понадобится, то и броненосну машину сварганить могем.
- А, энто ишо, че такое? – заволновались мужики.
- Кака-така, энта броненосна машина? И че на ей делать? Броню носить, что ли на ей возить? И куды, и, опять же, откуда ее возить?
- Верно! И, вообче, зачем она нам броненосна машина энта?
- А мне дедушка сказывал, что Ермак Тимофеич броню носил, кады в бой на лошаде своей ездил. Это ж, каку большу лошаю под энту машину надоть?
- Броненосна машина, - вмешался в спор селян Прохор, - прозывается танкой, и об ей речь будет итить опосля. Как соорудим мы орудию! Тады и об ей можно покалякать будет. Ну, так что, оспода селяне, протчие мужики и бабы с женщинами в совокуплении, как насчет орудии? Даете вы свою согласию на ее производству и выделку, али как?
- Дык, раз Никанор Степаныч берется за ее построению, - солидно произнес староста, - дык и мы тады, как бы тожа, не супротив. Энтат, ить, че хошь те соорудит! Ён, и черта лысого подкует и в оглобли вправит, не то, что орудию. Валяй, Прохор, с нашей обчей согласией, опять же, с почтительной просьбой и низким поклоном к Никанору Степанычу. А, зараз, мужики, к Марфе! Победу нашу, всенепременно, отметить надыть. Айда, я всех угошшаю!
Месяца через полтора, селяне могли видеть, как кузнец Никанор с Прохором, разобрав деревянный забор, окружающий нечто огромное и уродливое из обожженной глины, разбивают это кувалдами.
Сбив глину, они открыли на всеобщее обозрение длинную и толстую трубу из металла. Внешний вид ее был – крайне непригляден. Вся, в каких-то заусенцах, корявая, шершавая, как кора столетнего дуба, она совсем не глянулась селянам, и они разочарованно поглядывая на нее, недоверчиво хмыкали, поцокивая языками.
- И, че? Вот энта железяка, - орудией прозывается? Ни виду в ей никакого, ни боевитости с угрозою.
- Никанор, ты скажи нам, дуракам, - грамотке необученным, как она, труба энта, стрелить будет, ежели вся така корява и перекарежена?
- Вот-вот, и я об энтом жа. Коли есть у мине карабин, пулей стрыляюшшый, дык ён гладкий весь, свыркаюшшый, а энто че? Крокодила, кака-та уродлива, что в африках проживает, да и токи!
- Угу, опять же, ни лафету у орудии энтой, ни курков, на каки для выстрелу нажимать надоть. Ни мушки, ни колесов круглых со спицами, и, как жа, и таперича, - опять жа, - перетаскивать с места на месту ее, - дуру этакую огромады невиданной?
- Да энто ладно, а как из ее белку стрелить будем? От, ее же, от белки энтой, ни хрена не останется. Она, - орудия, то ись, и ведмедя в клочки разнесет.
- Дурак ты, однако! Орудия энта; ни на ведмедя с белкой, а на…, как ен там сказал?.. О, вспомнил! А, на супостата нашего, который, ежели что, - то и посягнуть могет.
-5-
Никанор Степаныч, зло глянул на селян: - Шли бы вы, мужики, от греха подале. Кады будет орудия готова, - мы вас, тады покличем. Ясноть,
