Из хроник Нейона Ти.
На службе в БМБ у Нейона Ти была масса свободного времени. Под свободным временем он понимал время полёта на очередное задание. А как ещё можно было назвать то время, когда ты предоставлен самому себе и ничего не делаешь? Обычные задания, без форс-мажора, по продолжительности на девяносто процентов состояли из времени полёта. Лишь десять процентов времени уходило на само задание: прилетел, груз сдал – принял или выполнил – отметился и – домой. Опять у тебя свободное время. Нейон Ти не терял времени даром. Накануне старта он традиционно совершал визит в книгохранилище. Другие агенты БМБ посмеивались над ним, давно отвыкнув от книг и перейдя на компьютерное видео - и аудиочтение. Но Нейон Ти ничего не мог поделать с собой, не задумываясь о той власти, которую имели над ним древние КНИГИ.
Он просто брал в руки очередной фолиант и с замиранием сердца открывал первую страницу, вдыхая запах - запах букв, слов, строк, запятых и точек, заполнявших страницу, запах страниц, заполнявших книгу.
Нейон Ти держал книгу в руках, словно ребёнка, рождённого человеческой мыслью. Разве мог компьютер, напичканный микросхемами, вызвать такие чувства? С книгами Нейон Ти никогда не чувствовал себя в одиночестве. Особенно его привлекали старинные фолианты, в потрёпанных переплётах, в замусоленной обложке. Он благоговел перед ними, хранившими мудрость веков. Наушники нейропереводчиков позволяли читать книги на любых языках и наслаждаться подлинниками. Однажды эти наушники подвели его.
Не мог ведь он обвинить самого себя в тот раз, когда, углубившись в чтение, он забыл и про обед, и про ужин, и про время суток. Это бы ничего, не пролетай он рядом с Терпинией. Обитатели той планеты зарабатывали на жизнь сбором дорожных налогов с транзитных звездолётов. Нейон Ти не заметил, как пролетел мимо пункта оплаты пошлины за вход в воздушное пространство планеты. Он спохватился только тогда, когда кубарем слетел с дивана, ощутив шишку на лбу и исчезновение тяги двигателей. Наушники свалились с головы. Он услышал пронзительный, неприятный вой сирен, от которых не спасала обшивка звездолёта. Нейон Ти бросился к иллюминатору. Его звездолёт был окружён целой стаей сторожевых звездокаров Терпинии, удерживавших огромную сеть, в которой запутался его звездолёт.
Терпинии платили все. Она не признавала Бюро Межзвездной Безопасности, делая свой бизнес. Никогда в своих мемуарах Нейон Ти не рассказывал о том, что за свою любовь к книгам неделю просидел на штрафстоянке Терпинии. Он заплатил дорожный налог, штраф за нарушение границы, да ещё пришлось поделиться ядрами урана из бака ракетного топлива за ремонт ловушки звездолётов.
Всё это было давно. Сейчас вместо этого заслуженный отдых и стол, за которым он пишет мемуары. Нейон Ти повернул голову. Вот она, на полке, книга, виновница тех давних неурядиц. Он взял в руки обветшалый, затертый до потери цвета том. На обложке еле различимая надпись ЗАПИСКИ КОРАБЕЛЬНОГО ВРАЧА.
Это был единственный случай, когда Нейон Ти в свои мемуары вставил чужой рассказ, историю о чужих приключениях не в просторах космоса, а в далёких недрах истории Земли. Он ничего не смог с собой поделать. Вот и на этот раз, взяв книгу в руки, он сел и начал читать, забыв обо всём. . . .
Родом я из Йорка. Только не спрашивайте меня, знаю ли я того моряка, что известен миру под именем Робинзона Крузо. Как я могу его знать, если живу больше ста лет после той истории, что случилась с ним. Я знаю только его памятник. У нас его всем показывают. А в остальном это обычный портовый городишко, каких немало на побережье моей любимой Англии. Но я не моряк. И не собирался им быть. Так получилось. Я врач. Если бы не моя несравненная Абигаль, моя невеста, никогда бы со мной не приключилось того, о чём я хочу поведать, чтобы враз и навсегда избавиться от своих воспоминаний, настолько удивительных, что я сомневаюсь в доверии к ним со стороны тех, кто пожелает с ними познакомиться.
Несмотря на то, что население города состояло из одних моряков, и город не мог похвастать обилием врачей, практика у меня была никудышная настолько, что не позволяла подумать о женитьбе на моей несравненной невесте. Чтобы поправить свои дела, я устроился на судно врачом. За один рейс в Индию можно было заработать и на свадьбу, и на аренду помещения для приёма больных.
Для меня это было прыжком в неизвестность – морская служба. Ничего я о ней не знал. Не знал, что «минусов» в ней скрывается куда больше, чем «плюсов», о которых кричат, нанимая на корабль. Абигаль гордилась мной за такое решение. Я знал, что моряки – здоровый народ, поэтому не опасался большой работы.
Наш трёхмачтовый парусник «Кэтти» вскоре вышел в море и взял курс на Индию. Мне всё было в новинку и в удовольствие во время трёх первых недель рейса. Я ошибался, думая, что так будет всегда. До Индии я так и не добрался. По словам бывалых моряков, мы уже обогнули Африку, когда налетел шторм. Первый и последний в моей жизни. Всю оставшуюся жизнь я буду задавать себе вопрос - выпадет ли мне случай испытать в жизни что-нибудь пострашней того шторма? До написания этих строк ничего подобного пока не было. Даже ураган, вернувший меня в цивилизованный мир, не идёт ни в какое сравнение с теми ощущениями.
Уже после первых ударов шторма я в ужасе обхватил руками голову в своей каютке, пытаясь усидеть на кровати. Под шум и завывание стихии я чувствовал себя спичкой в пустом коробке, который пинает нога великана. Меня швыряло из стороны в сторону. Я начал терять представление о том, где пол, а где потолок моей крошечной каюты. Вдруг раздался страшный треск, от которого даже притих шум урагана. Я в ужасе вскочил и бросился наружу, прочь из каюты, гонимый этим звуком. Казалось, что корабль разваливается на части.
Наверху, на палубе, меня встретила мгла вперемешку с водяными валами, перекатывавшимися через палубу. Шквал налетел внезапно. Моряки не успели убрать паруса. Буря обломила фок- и грот-мачту, словно это были жалкие соломины. Страшный треск стоял в моих ушах, а перед глазами вырастал водяной вал, верхушка которого терялась во мгле. Вал этот обрушился и смёл в пучину обломки мачт вместе с реями, с обрывками вант, с кусками парусов. Остатки мачт безобразными щепками торчали из палубы, как страшный памятник былой красоте и величию изуродованного корабля. На палубе не было ни души. Где все?! Где команда?! Неужели я тут один?! Может, они спаслись на шлюпках? Но какое спасение может быть человеку в этом буйстве стихии?!
Я понимал, что от меня ничего не зависит. Мне страшно было выйти на палубу. Мне страшно было спуститься в каюту. Зачем я поднялся оттуда?! Лучше бы принять смерть, не видя ничего этого!
Вдруг я услышал какой-то звук в рёве урагана, совсем неуместный для голоса стихии. Обернувшись назад, в сторону кормы, я увидел штурвальное колесо. Оно знаком беды торчало посреди палубы. Брошенный моряками, штурвал теперь бросил наш корабль на волю разбушевавшейся стихии. Но штурвал к слабому звуку не имел никакого отношения. Он не мог кричать человеческим голосом, а голос раздался вновь и был еле слышен сквозь шум волн и свист ветра.
Тут же я увидел фигурку человека. Она копошилась возле бизань-мачты. Я уже кое-что успел узнать об устройстве нашего корабля. Моряк видел меня и призывно махал мне рукой, другой рукой ухватившись за мачту.
- Что он там делает?! – ужаснулся я: Как его не смыло за борт?!
Моряк продолжал звать меня к себе, размахивая рукой.
- Зачем? Что ему надо? Может, ему нужна помощь? - спохватился я, и мысль эта толкнула меня вперёд. Я сам не ожидал, что был способен на такое – сделать шаг вперёд и выйти на палубу, туда, в пасть стихии. Но фигурка моряка всё заслонила у меня перед глазами. Действовал я машинально, словно тело руководило моими действиями, а я лишь подчинялся ему, положившись на его инстинкт самосохранения, который помогал выбрать время для очередного броска вперёд в промежутках между волнами, обрушивавшимися сверху.
Сам не понимая, как мне это удалось, вскоре я был на корме и изо всех сил цеплялся за мачту, за её пеньковый бандаж. У мачты оказался боцман. Бывалый моряк. Он знал, что надо делать, в отличие от меня, ожидавшего своего конца. Для него это была рабочая обстановка, даже не изменившая выражения его лица, к которому я привык за три недели. Он был не растерян, не напуган, а сосредоточен и спокоен, как будто делал обычную работу.
- Держи! - крикнул он и протянул мне длинную веревку.
- Зачем?! - прокричал я, не слыша своего голоса.
- Держи! – ещё громче заорал боцман и показал рукой на себя. Я увидел, что он был обмотан толстой верёвкой, привязанной к мачте.
- Привяжись! - крикнул он мне. Я обмотался верёвкой и мы вдвоём, с трудом держась на ногах, обмотали её вокруг мачты. Боцман затянул её узлом.
Буря не собиралась стихать, швыряя корабль с гребня волны в бездну и обратно. Сверху, над головой, оглушительно хлопали паруса, каким-то чудом всё ещё оставаясь на реях. Вдруг порыв ветра ударил по ним. Они затихли, выгнувшись в дугу и потянув за собой мачту со всем рангоутом и такелажем. Всё происходило словно в замедленной съёмке моего, застывшего от ужаса, сознания. На самом деле прошёл один миг, и я снова услышал страшный треск, перекрывший шум урагана. Казалось, что треск раздавался из-под наших ног. Мачту наклонило и бросило в бушующий океан, туда, мимо штурвала, ломая планширь, выворачивая наизнанку палубу. Мелькнуло лицо боцмана, перед глазами сверкнула серьга в его ухе, и всё ушло в клокочущую пучину, скрывшись под водой, в царстве тьмы и неожиданной тишины. Так хотелось тишины!
Но мне не
