любовными похождениями. Это создание было похоже на мадонн старых итальянских мастеров. Для того, чтобы хоть что-то делать, а не заниматься созерцанием своих душевных ран, я подбежал к Декарту, который все сидел за столом и смотрел, как расходятся люди из зала философских заседаний. Он первым заговорил со мной, видя, что я не в состоянии внятно спрашивать: «Она подруга и фрейлина королевы, графиня Эбба Ларсдоттер Спарре. Когда успокоишься, тогда поговорим. Давай завтра утром. Утро вечера мудрее». В его глазах я прочел все то, что он думает о человеческих чувствах, как аффективных, так и интеллектуальных. Было понятно без слов.
22 декабря 1649 г. Встав ранним солнечным утром с теплой постели, я открыл окно, которое выходило в сад. Удивительно, но если бы не прохладный воздух северного края, то я подумал бы, что никуда не уезжал, а по-прежнему нахожусь в своем фамильном замке Вертей в Шаранте. У меня было прекрасное настроение. Передо мной раскрывался отличный вид на луг, который лежал перед небольшой и неглубокой речкой, окаймлявшей королевский замок. Под окном стояли в редком снегу фруктовые деревья. Но на лугу снег растаял. С него доносился прелый запах опавшей листвы. Невдалеке от луга в туманной дымке чернел хвойный лес. Было хорошо после холода прошлых дней.
И вдруг я вспомнил, как ночью вскочил с постели в ужасе от того, что не знаю, кто я. Мне показалось, что я механическая кукла, у которой внутри нет ничего, кроме железных колес, цепей, муфт, шарниров, шпонок, шпинделей, цилиндров, подвески, приводного ремня, шатуна, коленчатого вала и прочих механических деталей. Я думал, что меня нет, что это не я, а кто-то другой наблюдает за тем, что во мне происходит и приводит меня в движение или держит в покое. Где сам я, где моя душа? Ее не было на месте. Не страшно то, что душа не на месте, а то, что ее нет. Есть место, но оно пустое.
Напрашивается вопрос: «Есть ли душа?» Если она есть, то ей есть место. Может быть, она находится не там, где следует ей быть, на месте, но не на своем, а на чужом, в другом теле? Может быть, она где-то задержалась или ее держит кто-то, не давая ей возможности вернуться на свое место, в мое тело? Или я ее потерял? И все же я чувствую пустоту, значит, я есть потерянная душа. Я себя потерял. Или меня кто-то похитил? Я догадывался, кто меня похитил. Но не это меня сейчас занимало.
Кто я есть? Телесная кукла? Ничего больше, чем протяженная вещь, имеющая массу и как-то действующая, энергично функционирующая согласно законам механики? Эта кукла и есть я? Или я есть побочный эффект работы этой куклы? Почему же я чувствую себя потерянным? Или это научное самоистолкование себя, наведенное вчерашней беседой, есть попытка защитить себя от того, что со мной на самом деле произошло, что я был восхищен кем-то для чего-то, стал восковой магической куклой? Потому-то я и чувствую себя потерянным? Моя душа находится не во мне, а в этой восковой кукле? Вероятно. Значит, не все потеряно. Я есть душа, и она не умерла, она жива. Я жив. Но я живу не в живом, естественно выросшем и сжившемся с душой, осознавшем себя душой, мыслящем теле, а в мертвом теле, искусственном, искусном теле магического обряда.
Что за ночной кошмар. Не надо умножать сущности, субстанции без необходимости, как советовал старина Оккам. Не проще ли сказать, что у меня душа не на месте в том смысле, что она расстроена, потеряла себя, как строй, который должна держать в качестве настройки подвижного или покоящегося тела. В результате у меня возникло чувство потери я. Что такое это «я»? Отвлеченно от всего, оно есть нечто внутреннее, ушедшее внутрь или на дно всего, располагающегося в отношении него снаружи, как нечто внешнее. Что мы наблюдаем? Тело. Что является его гармонией, единением различных частей, их связью, или я, душой? То, что скрывается, а скрывается то, что внутри. Так, себя успокаивая, как заправский последователь «нашего Эпикура», отца Пьера Гассенди, я готовился к встрече с Декартом.
Моя беседа с Декартом многое прояснила, но не все расставила по своим местам. Последнее может сделать только время. Декарт выслушал мои бредовые и разумные доводы и подвел под ними черту заключения. Он сказал, начав не с них, а с обстоятельств своего пребывания во дворце.
- Франсуа, ты знаешь, королева Кристина приютила меня, и я желаю ей добра и помогаю в том, что в моих силах, - в философских и научных трудах. Поэтому я прошу тебя, ты не обижай ее. Она итак настрадалась от своих родителей. Отец видел в Кристине не нежную дочь, а своего наследника, относясь к ней в полном соответствии с поговоркой: «Отсутствие доброго молодца – выход для женского лица». Мать ей пренебрегала, ибо видела в ней не себя, красавицу, а нечто не то, что на нее похоже, а прямо противоположное, безобразное. Отца убили на войне, мать уехала от греха подальше из-за того, что постоянно срывалась на дочери. Девочка рано осталась одна наедине с хитрыми царедворцами. Что из нее могло получиться? Иногда она совершает необычные поступки. Дело доходит до скандала. Я бы не хотел, чтобы ты был виновником подобного. Я же твой друг. Я понимаю, что ты к ней неравнодушен. И она вот-вот за тебя возьмется («это мы еще посмотрим, кто за кого возьмется» – от автора). Не провоцируй ее. Одной постелью это не кончится. Но и брак вам заключить не удастся. Королевские особы по любви не женятся.
Любишь ли ты ее? Не уверен. Я вчера увидел, что тебя «задела» La belle comtesse Ebba. Если я прав, ты телом и умом с Кристиной, а душой, сердцем с Эббой. Это вдвойне опасно. Между ними есть связь, какая связь я не буду уточнять, я не светский сплетник. Представь, что они тебя любят, а ты разрываешься между ними. Вывод: три несчастных человека, которые не могут не мучить друг друга. Или ты думаешь, что вы заживете счастливо, создав шведскую семью? Даже если ты будешь жить с Эббой, Кристина допустит, что ты предпочел фрейлину королеве? Ведь это женщины. Я уже не говорю, что ты давно женат и у тебя есть дети. Это твое дело. Я тебя не осуждаю, я просто говорю то, что обо всем этом думаю. По тебе я вижу, что ты, за исключением некоторых подробностей, все это знаешь, но делать будешь по-своему. Делай, раз не можешь иначе, но только без лишних движений.
Твое рассуждение о душе напомнило мне самого себя. Но к твоим фантазиям с механической и магической куклой я отношусь скептически, хотя Эбба неравнодушна к мистике, - у меня с ней был об этом разговор.
Как я смотрю на сложный союз души и тела? Как только мы начинаем его исследовать, то возникают непреодолимые сложности. Если же мы по отдельности их изучаем: одно исчисляем, другое понимаем, и там, и там используя интуицию и опыт чувств и мысли, то путь к ним становится легким на подъем. О спуске я уже не говорю. Вот им надо пользоваться с умом, умеренно, иначе упрощение приведет к опустошению.
Душа ведь есть не только мысли, но и чувства и решения. И все они есть не только мысли, чувства и решения, о осмысленные чувства и дела, а также переживаемые и решительные мысли. В ней все они связаны друг с другом. Естественно возникают вопросы: Чем они связаны? Что есть их единство? Что придает им душевную целостность, гармонию? Может показаться, что ответ очевиден: логика. Но что она есть? Вот наш общий знакомый «мыслящий тростник» говорит, что есть логика исчисления и логика образов, логика ума и логика чувств, математическая и поэтическая логика. У него получается, что уже логика раздвоена, точнее, удвоена. И в этом я вижу не столько свое влияние, сколько характерный вывод раздвоенного, но и сдвоенного человека: и математика, и мистика, и монаха, и светского человека, чье увлечение азартной игрой приводит к научному открытию теории вероятности.
У меня не такое понимание логики. Логика имеет место везде, где есть нечто. Она едина во всем, только все различно, а порой и противоположно, и в сочетании противоречиво. Поэтому получается так, что у одного res, например, у тела, она одна, а у другого res, например, у души, она другая. Но для понимания единства логики требуется интуиция интеллекта, которую нельзя выработать или заслужить, получить в качестве выводного тезиса. Она есть естественный свет разума. Только в его свете «я» обретает свой смысл, а логика действует. Если этот свет разума есть, то есть и возможность и описания, и объяснения, и толкования, разъяснения всего того, что мы узнаем в качестве искомого ответа – истины.
Условием логической работы является естественный свет разума. Чувство тобой потери «я» есть пропуск, затемнение прямого света разума преломляющим его аффектом. Аффект начинает искажать истину как открытости этому свету разума, его закрывает в силу рассеивания или перенапряжения, от чего сбивается его настройка. Для того, чтобы он ровно заработал, следует отвлечься на что-то простое, привычное. На нем собрать свои силы, приведя их в равновесное состояние для фокусировки прямого луча света разума, чтобы следом пробить тьму губительного незнания. В этом равновесном состоянии любой аффект будет погашаться прямо противоположным, и ничто не сможет помешать свету разума просвещать твою собственную тьму.
Я внимательно слушал размышление на словах Картезия. Очевидно, он повторялся. Но это повторение того, что я от него неоднократно слышал, не переставало быть тем, что есть. И даже больше, оно наводило меня на мои собственные размышления относительно условности исходных положений, так называемых «метафизических предпосылок», которые не могут не приниматься на веру. Взять хотя бы его принцип сомнения. Он сам определил его в качестве методического основания естественного познания того, что нельзя не знать и назвал его «естественным светом разума». Сомнение у него стало прямой противоположностью себя. Несомненно сомнение и есть мышление. На каком основании? На основании сомнения или не-сомнения? У Картезия важно не само сомнение, а его ограничение самим собой, важно понятие сомнения. Так понятие сомнения, его понимание, он выводит из сомнения и ставит его перед сомнением в качестве условия. Условием понимания сомнения является его несомненность. Субъект сомнения играет служебную роль в качестве фигуры обращения сомнения на само себя. Самоповтор сомнения становится его основанием. И на этом основании или самоотождествлении уже можно строить логику, которая в каждом шаге своего движения себя повторяет и тем проверяет на истинность или соответствие своему основанию. Такая метафизическая предпосылочность допустима, а потому условна. Она держится на том, что не принимается как нечто безусловное, но каждым шагом размышления себя отсылает к тому, что допустимо как собой ограниченное.
Мое собственное размышление я додумал по дороге в свои покои. Но мне не дали отдохнуть. Лакей-гонец принес мне весть о приглашении королевы на испытание в зал для фехтования, где я как вторая шпага моего отечества после бравого мушкетера Шарля д' Артаньяна, моего противника по Фронде, могла бы показать, на что она способна. Удивительно, как вчерашние враги могут стать близкими друзьями. По приезде обратно в Париж меня ждет
