. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …вот дурак стучит варёным яйцом по столу, чистит, разламывает, находит иглу. Так приходит конец вселенскому злу. Само яйцо, между прочим, он съест потом, посолив. Дурак раздражающе весел, удачлив, нелеп, болтлив. Даже сидя по пояс в трясине, не хандрит, не скорбит ни о ком. Если я когда-нибудь вырасту — вот бы статьдураком… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (Дана Сидерос. Ученик колдуна)
лабиринты памяти
Тьмой советов забит интернет — эрудитов он превзошёл. Но микстур для забвения нет! А было бы так хорошо, – как удобно не помнить про боль, зудящую в сердце осой. Для того нам и нужен контроль — блюститель эмоции злой. Память в этом затейна вельми́, — зацени, смирись, не перечь. Всяк, попавший в ея лабиринт, зна́мо в курсе о чём тут речь. Там подставы за каждым углом, от блужданий бросает в дрожь, – "мегабайты" фигни при том не стираются, как ни хошь! Вспомнишь мельком родительский дом, искорёженный мамин зонт, как пришлось кори́ться потом — от стыда признавать афронт. Выползает из детства кошмар дождевым осклизлым червём, – рядом с "монстром" фонарь нашарь... чтоб не съел он тебя живьём. Дальше — школьные будни, класс... в дневнике за неявку «два». Вот к чему "ностальжи" сейчас?! Ведь не сгинула же — жива. Столько мутных там уголков… Зря казалось: родитель строг, – ихний бдительный глаз суров, но хранил он тебя — как мог… Вот фрагменты первой любви... ищешь нишу себе под стать, сколько бабочек здесь — лови! Юный пыл не грех вспоминать! Шквал наплывов из прошлых лет бередит, как обрывки снов, по сей день тем теплом согрет и бесстрашней ступай — на зов. Водружая везде флагшток, странным юзером бродишь там… Видишь кровь на стене — подтёк? Или это портвейн «Агдам»? Словно жертва сакральных ид глупо тешишь себя мольбой, – память бережно всё хранит! Тот багаж и возьмёшь с собой.
Дана Сидерос. Грайндхаус Кто из них
оставил ему лазейку, бесполезно теперь гадать. Он приходит.
Садится.
И шепчет: зенки
подымите-ка, вашу мать,
на меня.
Что-то счастливы вы не слишком,
даже Май, и тот помрачнел.
Ну, смелей,
рассказывайте, братишки.
Кто душил?
Кто стоял на дне
этой ямы, когда вы её копали?
Кто командовал?
Кто тащил?
Август,
хватит реветь,
не позорься, парень,
выключай-ка сложные щи,
всё равно не поверю,
что был не в курсе.
Хорошо, что все собрались.
Подойдите ближе — брат не укусит,
брат готовит другой
сюрприз. Первым падает Март,
некрасиво, на бок,
обхватив руками живот. Истеричный Декабрь визжит,
как баба. Август плачет.
Ноябрь пьёт
напоследок
из мятой и ржавой фляжки
свой отвратный дешёвый ром —
тянет время, как может,
но тоже ляжет,
вслед за Маем и Сентябрём. Хладнокровный Январь
только после третьей
оседает в сугроб.
Июль
и Апрель
закрывают глаза,
как дети,
будто это спасёт от пуль. «Лучше целься,
держи пистолетик ровно» —
ржёт Июнь, но во взгляде — страх. Вся в калиновых каплях,
листвой багровой
истекает Октябрь. Сестра.
Чуть заметно дышит,
но постепенно
остывает.
Темнеет взгляд.
На лице не тают белые перья
победившего Февраля. Теле-СМИ сговорились — молчат о бойне
на поляне в тёмном лесу.
Все синоптики блеют в эфир «спокойней»,
факты путают,
чушь несут.
В соцсетях некий дурень спамит
коротким
сообщением на стене: Запасайте консервы, дрова и водку.
Впрочем, можно уже и не.
