Без границ

Одеяло прикрывает ноги, сорочка, - одно название, - едва прикрывает грудь. Хм, Марго? Королева или Марго Николаевна? Ах, да, «на земле весь род людской…»!
- Значит, Марго? Ты мог бы явиться Маргарите?
- Я явился.
- Вагнер?
- Гуно…
- Господи…
- Не поминай имя Господа всуе.
- Суета сует, прихрамывающий мистер Брюс?
- Битте-дритте, fräulein Маргарита!
- Значит, сделка? Знаешь, в этой истории я, скорее всего, играла бы роль Марты - вдовы и престарелой кокетки, готовой отдаться хоть дьяволу. Но я не собираюсь умирать, по крайней мере, сегодня. Если только взамен на мою душу, ты не предложишь мне бессмертия…
- Так все просто? А как же «Ко мне вернись счастливая юность…»?
- Черт! – не очень весело смеюсь я. – Меня моим же оружием? Мстишь?
- Развлекаюсь.
«На земле весь род людской…», - он тихо напевает насмешливо-ироничным голосом, так как и положено ему в его вечном амплуа. Спросонья я туго соображаю, поэтому молчу. Честно говоря, я не читала Гете, и оперу ни разу не слушала, и сюжет помню в общих чертах. Он тоже смолк. Выжидает или не знает, что делать?
- Слушай, может чаю? Или водки? – неожиданно предлагаю я.
Он смеется то ли с облегчением, то ли с удовольствием. Пойми этого ч…, гм, мистера Брюса.
- Давай водку, - кивает он, потом подмигивает, - по рюмашке!
Я жду пару секунд, вдруг все появится само собой. Ну, или с помощью ч…, простите, герра Брюса. Кажется, для него когда-то были возможны подобные выходки. Жду. Ничего. Похоже, это всего лишь выдумки людей так падких на чудеса и даровую выпивку. Вздыхаю, придется идти самой. Иду.
- Знаешь, я был бы рад, если бы у тебя нашелся лимончик! – несется мне вслед.
- Какое изощренное желание! С солью?
- Разумеется.
Режу на кухне лимон. В приоткрытую дверь комнаты просачивается мутный свет. «Наконец-то», - думаю я с некоторым злорадством. Но в комнате меня ждет разочарование: мой гость всего-навсего включил торшер. Абажур из плотного шелка приглушает и без того неяркий свет лампы, и кровать с Брюсом тонет в полусумраке. Он снял черный кожаный пиджак и остался в черной майке. Прямо в черных джинсах полулежит у подножия фараоновых пирамид и сфинксов, сминая локтями лики Тутанхамона и Нефертити. Короткая черная шевелюра и небритая физиономия, он смотрит куда-то в пространство или спит с открытыми глазами. Я прислушиваюсь к звукам: две рюмки, бутылка – звон стекла о стекло, стеклом о стеклянную поверхность журнального столика. Шуршание металла о стекло – откручиваю пробку, и хрустальный звук льющейся адской жидкости. Какой же это сон, это звуки действительности!
- Будем! – снова стеклом по стеклу.
Водка обжигает язык и горло. Горько! Ничего это временно, солено-кислый вкус лимона во рту заставляет зажмурить глаза. Смотрю на …, на того, кто сидит напротив.
"Что дашь ты, жалкий бес, какие наслажденья? Дух человеческий и гордые стремленья таким, как ты, возможно ли понять?"
- Как ты думаешь, смогу я кого-то окрылить?
- А тебя кто-то может окрылять? – уголки его губ так и стремятся изобразить ухмылку, но он благоразумно сдерживается. – Есть желание летать?
- Кто может исполнить желание, если сам не можешь?
Мне хочется, чтобы он отвечал на мои вопросы, а не спрашивал меня. Брюс молчит, кривит уголки рта. «Тот, который правит бал» – не этот ли ответ подразумевается? У кого же, как не у него просить такой малости или милости – вечной или хотя бы долгой юности? Интересно, какую же цену он заломит, ведь это мой сон? Впрочем, я еще ничего не просила, а разглядывание себя в зеркало еще нельзя назвать просьбой. Возможно, мне хотелось всего-навсего кое-что подправить, так мелкие детали.
- Молодость и красота проходят так же быстро, как цветение подснежников. – Говорит он совсем не насмешливо на этот раз. – Это временно, как простуда.
- Не пытайся меня успокоить. Думаешь, я «больна» вселенскими проблемами?
- Высокие стремления? – он снова криво улыбается. – Продолжай раскопки, может, что и нароешь исключительно музейной ценности, чтобы потом оно могло вечно пылиться под толстым стеклом.
Я смотрю на него и думаю: «Откуда, из каких глубин подсознания я тебя вытащила? Как будто слепила из той мути, что осела в самых потаенных уголках». А греза наяву уже давит на виски, заставляя сердце учащенно биться.
- Ты не хочешь заняться со мною любовью? – задаю я сакраментальную фразу женщины, зашедшей в тупик.
О чем еще может спросить женщина, которая решает загнать мужчину в тупик. Не тот, в котором она сама, но самый для него бесповоротный. Это вопрос, на который подразумевается только один ответ, хотя кажется, что ответов как минимум два. Но в отрицательном ответе кроется конец мужчины, как мужчины, хотя бы в глазах женщины. У него есть и третий вариант, когда не говоря ни «да» ни «нет», он старается увиливать, насколько хватит сил. В любом случае это все равно отрицание. Мужчина всегда думает, что, отказывая, это он отрицает женщину, и не понимает, что отрицает себя. Но как следствие возникает вопрос: зачем ты здесь со мной? Возможно, мужчина надеется, что обычная женщина его так никогда не спросит. Но женщина из сна не может быть обычной. Кто она, суррогат женщины, или квинтэссенция всех женщин сразу? Маргарита в белом саване или Марго в бриллиантах на голом теле? Все равно искушение. «Тот, который правит бал» считает это своей привилегией. О, заблуждение, обычное заблуждение мужчины. Женщина, позволяющая так думать любому мужчине, не стремящаяся отнять у него пальму первенства, поистине мудра. Будь мудрой, оставь мужчине все внешние атрибуты власти. Но, шепча ему на ухо кажущиеся глупости, ты повелеваешь тем, кто всегда готов править миром. Жажда страсти – жажда власти!
Мы молча смотрим друг на друга какие-то мгновения. Или вечность. Во сне нет времени. Но разве это сон?
- Хочу, - говорит он словами мужчины, который уже давно все обдумал.
Истома пронзает все тело почти до боли. Больно? Нет, горько. Я тихо плачу, чувствуя поцелуи на своем лице. Во рту горько-солено-кисло, на сердце больно-истомно-сладко. Мозг плавится, и горячим металлом течет вдоль позвоночника. Нервная дрожь как предсмертная агония. С какой высоты я падаю? Или лечу? Это как посмотреть. Падение – это всегда катастрофа, все равно в реальности ли, или только в твоем мозгу. А полет – это всего лишь затяжное падение.

4
Открываю глаза. Темно. Взмах руками, и я объемлю одиночество. «Нельзя объять необъятное!» Козьма, вы были правы, нельзя.
Кто-то сказал, что звуки и запахи – это признаки действительности. Я ничего пока не вижу, но слышу тонкий звук, как будто тихий свист и шорох. И запах чувствую. Вдыхаю полными легкими приглушенный аромат розы и корицы, он такой протяжный и упругий, не резкий, а обволакивающий - запах запертого пространства. Запах пыли и тлена. На пастели с египетским сюжетом, что еще может казаться?
На постели? Подо мной нет никакой постели, такое ощущение, что я лежу на голом каменном полу. Он холодный, но сухой.
Где я, куда попала? Мысли мечутся в черепной коробке, словно шарик в рулетке. Чет, нечет? Первое желание кричать, проходит, появляется более здравое соображение. Нужно перестать метаться, успокоиться и постараться приглядеться.
В темноте на уровне примерно человеческого роста слабо виднеется светлое пятно в клеточку. Н-да! Неутешительно, когда понимаешь, что пространство, в котором ты находишься, всего лишь тюремная камера. «Сижу за решеткой в темнице сырой…», Слава Богу, здесь сухо. Но темница, есть темница. Дверь должна быть напротив. Глаза постепенно привыкают темноте, теперь можно встать и постараться объемлить объемлемое пространство. Начнем с двери, она деревянная, окованная толстыми железными пластинами. Для таких выводов глаз мало, приходиться ощупывать руками. И точно также руками за стены и по периметру, чтобы понять в каком пространстве я нахожусь. И потом, такое занятие не дает сразу же сойти с ума.
Вам когда-нибудь приходилось просыпаться в темнице? Если вы легли спать в темнице, то это нормально в ней и проснуться. А вот если вы заснули в своей постели, мягкой удобной, такой привычной…, можно думать, что это всего лишь сон. А если не сон? Нет способа, чтобы знать стопроцентно спишь или не спишь.
Я прихожу к выводу после нескольких минут блуждания на ощупь, что темница невелика, восемь на десять шагов, в правом углу от двери лежит куча полуистлевшей соломы. Стены каменные, как и пол, сидеть и лежать не на чем, только на полу. И дверь, разумеется, закрыта намертво с той стороны.
Можно сесть и спокойно заняться умственным трудом, по крайней мере, попытаться вспомнить, что было до этого. Как я умудрилась тут оказаться? Западня, каменный мешок, и у меня нет совершенно ничего, ни толстого вязального крючка, ни железной ложки. Я передергиваю плечами, здесь довольно прохладно, а на мне всего лишь шелковая сорочка и такой же халат, отделанный кружевом, хорошо, что и то и другое до самых щиколоток. Но я босиком. Какой-то кошмар, из теплой постели прямо в холодную тюрьму. Чертовщина!
Я помню только сладострастие бытия, но нельзя же за это человека бросать в темницу? И потом, это было обоюдное желание. Что-то никакой вины за собой я не чувствую. Только досаду: как пить так за мой счет! А может, в пылу страстей я что-нибудь несусветное попросила и уже расплачиваюсь за свою дерзость?
Как будто у меня не было иных обычных способов получить желаемое? В конце концов, можно было продолжать жить, каждый раз вздыхая у зеркала, увидев на лице очередную морщинку. Хотя и седины никакой нет, а все же бес в ребро! Какое ребро, прямо в голову. Спокойствие, только спокойствие, я просто сплю. Жалкое утешение, когда мерзнуть ноги и ужасно хочется пить.
«На земле весь род людской…». Так, так…
Ну, если все идет по сценарию, то в скором времени герр Брюс должен прийти на свидание и попытаться умыкнуть меня отсюда, взамен на что-то существенное. Поторгуюсь. Я ухмыляюсь в предчувствии словесной, а может, не только словесной перепалки. Подогревать себя подобными мыслями – ощутимое утешение. По-моему, пол стал теплее. В таком случае нужно запастись терпением. Имей терпение? – Имею.
Запас моего безграничного терпения иссяк, мне начало казаться, что я проросла корнями в этой темнице, иссохла и зачахла. Меня никто не кормил, ни глотка воды! Здесь даже крысы не водились. Я оглохла от тишины и с тоской вспоминала графа Монте-Кристо и пани Иоанну! Больше никого не могла вспомнить.
Обезвоженный организм перестал сопротивляться, и только мозг бредил или бродил, но не в поисках выхода, а просто блуждал без всякой цели. Вспоминалась и грезилась всякая ерунда и глупости.  В них вплетались шорох и свист, ставшие как будто отчетливей и ближе. Я прислушалась, потом поползла вдоль стены, прислоняясь ухом к каменной кладке то там, то здесь. Моментами у меня не хватало сил ползти дальше, я старалась не смотреть на свои руки, ставшие сухими как пергамент и тонкими как веточки. Звук шел от той стены, где лежала солома. Я лежала и слушала, пока не сообразила поскрести ногтями по камню. Слишком тихо. Кулаком в стену! Ничего.
И я тихо заскулила, плакать слез не было. Дура, нужно было кричать с самого начала! А теперь нет сил, чтобы кричать, только хрипеть: «Я здесь». И темнота. Спасительная темнота. Надеюсь,