— Понял, — сказал мальчик.
Он с прежним невозмутимым видом пошёл на своё место.
— Итак, — сказал дьякон. — Может, всё-таки найдутся желающие отвечать? — Так как на просьбу по-прежнему никто не откликался, учитель стал говорить дальше. — Тогда давайте сделаем так. Пусть кто-нибудь почитает вслух о всадниках, а потом мы попробуем коллективно побогомыслить... Может, что и получится. Дежурный, ты первым начнёшь.
Ученики зашевелились, раскрывая Евангелия где-то в самом конце. Книжки были не шитые, а клееные. Страницы так и норовили закрыться, и потому их надо было придерживать обеими руками. Необученные такому тонкому штилю крестьянские дети пытались перегибать книги в обратную сторону, и тогда пересохший клей на сгибах у основания с треском ломался и страницы рассыпались, ничем более не удерживаемые. Дьякон, предвидя это, прохаживался между рядами, сварливо покрикивая:
— Осторожно, книжки не перегибать! Они ещё не только вам должны послужить! А и вашим младшим сестрёнкам и братишкам. А может, даже и вашим детям. Кто знает... Итак, Орлов, начинай.
Орлов начал. Он с хрустом разломил непослушную книгу на две неравные части, испуганно оглянулся и, увидев, что учитель стоит в глубине класса к нему спиной, стал медленно читать, наклоняясь чуть ли не к самому тексту:
"Откровение, глава 6
1. И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри..."
Под монотонный голос Орлова Бурдюгов, сидевший у окна, тихонько вытаил тёплым пальцем в заиндевевшем стекле крошечный кружочек, в который и стал с интересом смотреть. Там, по двору, бегали различные птицы — и вольные, и домашние: куры, гуси, галки, голуби, воробьи, — копались в снегу, время от времени что-то из него выклёвывая, и иногда воинственно наскакивали друг на друга. Потом через двор, одетый в расстёгнутый полушубок, прошёл сторож Тимофей, отставив руки, неся закопчённый, исходящий паром котёл — обед для Трезора. Сам Трезор, гигантский сторожевой алабай, уже приплясывал от нетерпения подле своей будки. Слышались нетерпеливое поскуливание и бряканье металлической цепи, которой Трезор был прикован к железному клину, торчавшему из земли. Откуда-то из-за пределов видимости донеслось лошадиное ржание. Бурдюгов зевнул и в который раз принялся ощупывать пострадавшее ухо. "Вот алабай, — подумал он, глядя на пса, которой чуть ли не всю морду засунул в котёл. — Такой здоровый, что и быка мог бы завалить, наверное. А вот в Кузьминках, говорят, такого же алабая волки сожрали, одна только голова и осталась". Он снова зевнул, раскрыв до предела рот, так, что затрещали скулы, но, вовремя спохватившись, прикрыл рот ладонью и с испугом посмотрел по сторонам — не видит ли учитель.
Орлов между тем продолжал:
"...И когда Он снял пятую печать..."
— Довольно, — прервал его тут дьякон Акакий. — Остальное мы почитаем потом... Сейчас же попробуем разобраться, кто такие эти всадники Апокалипсиса, о которых нам сейчас прочитал брат Орлов... Итак, есть какие-нибудь озарения по этому поводу?
В глубине класса кто-то рискнул поднять руку.
— Афанасьев, — сказал учитель одобрительно. — Ну, давай ступай к доске, раз такое дело.
— Я лучше отсюда, — пискнул Афанасьев, высокий и худенький мальчик, сын бывшего полкового писаря (что было во время англосакских войн), а ныне хранителя амбарных книг всего уезда.
— Ладно-ладно, — сказал дьякон. — Говори...
— Я думаю, все евангельские образы (и всадники Апокалипсиса в том числе) имеют некое реальное выражение в жизни человечества...
— Какого характера это выражение?
— В первую очередь, я думаю, духовного. И ещё, быть может, исторического...
— Верно, — сказал дьякон. — Садись, Афанасьев. Молодец...
Ученик сел. Дьякон между тем продолжал. Было видно, что тема всадников Апокалипсиса была его излюбленной темой, и за возможность поговорить на неё, он готов был многое дать и за многое простить. Ученики знали об этом и слушали учителя внимательно.
— В первую очередь, — говорил тот, — нужно уяснить, что всякие образы в Писании не сами по себе, но отражают ту или иную сторону жизни человечества в духовном смысле, как это сказал давеча наш брат Афанасьев... Не исключение тут и всадники Апокалипсиса... Сами всадники Апокалипсиса здесь выступают в роли человечества в целом, как один огромный метафизический человек вроде Адама Кадмона. Даже не столько само человечества в целом, а сколько его духовное состояние на данный момент. А кони под ними те или иные мистические силы, двигающие человеческую цивилизацию в те или иные исторические периоды... Например, всадник белый — кто это на ваш взгляд?
— Победитель, — сказал Афанасьев.
— Верно, — сказал учитель, радуясь такому понятливому ученику. — А поподробнее?
— Это тот, кому дано победить в конце времён, когда будет пройдены все вехи, стоящие на пути человечества. То есть само преображённое человечество в целом, иначе — Богоцивилизация, так сказать. А белый конь под ним — благодать Божия, благодаря которой это преображение станет возможным.
— Молодец, Афанасьев. Сегодня ты заработал пятёрку. А кто скажет, что означает лук в руках этого всадника? — В этот раз учитель не стал дожидаться ответов, а сам же и продолжил: — Это есть слово Божие, разящее врагов наповал... Перейдём к всаднику следующему — красному. То есть рыжему, я хотел сказать. Этот всадник имеет явную аналогию с пролитой кровью. Он красный потому, что разбух от выпитой им крови. В нём изобразилось всё, связанное с революциями и кровавым террором. О, как грозен он был в предыдущие эпохи, когда косил миллионы в войнах и ГУЛАГе, имея над несчастным человечеством неограниченную власть. Одно время он владел умами большей части человечества. Но отступил под напором всадника чёрного, вороного, как сказано в Писании, зловещего фундаментализма, выросшего до имперских размеров на нашей планете. Но самый страшный всадник, конечно же, есть всадник бледный. И как вы думаете, почему?
— Потому что имя ему смерть, — рискнул предположить Орлов.
— Не только поэтому. Ведь и красный, и чёрный всадники тоже сеяли смерть вокруг себя.
— Но они сеяли смерть физическую, — возразил Афанасьев. — А бледный всадник воплотил в себе смерть духовную.
Дьякон немного помолчал, раздумывая над словами ученика.
— А ведь верно, — сказал он. — И тут, наверное, к месту вспомнить другой отрывок из писания. "О, если бы ты был холоден или горяч..." Помните?
— О Лаодикийской церкви, — сказал Афанасьев.
— Точно... Ведь что есть самое главное в бледном всаднике? То, что он никакой. Бледный — это ведь не присутствие, а отсутствие цвета. Это в первую очередь можно понимать, как полное культурное и духовное вырождение человечества в предшествующую эпоху. Никакой стала музыка. Произведения классиков — Бетховена, Моцарта, Чайковского — были оттеснены в небытие, а вместо них массовым продуктом стали поделки, больше похожие на какофонию, чем что-то приятное сердцу и человеческому разуму. "Мальчик хочет в Тамбов... Я люблю тебя везде". То же самое и в литературе, живописи — править умами стали многочисленные Энди Уорхолы, бездарные и пошлые, как всякая серость. Появились всевозможные извращенческие меньшинства, политические пигмеи — вроде Ельцина, Трампа, Бориса Джонсона. Человечество стало жить пустотой. Воцарился всеобщий общепланетный нигилизм, едва не приведший человечество к гибели. Потому-то за бледным всадником и следует ад, потому что в пустоте не может быть жизни. И смерть эта тотальная, не только физическая, но и духовная тоже. Всё человеческое естество разрушается. После физической смерти душа ведь может уповать на милость Божью. Но из пустоты не может быть никакого покаяния, никакого вопля, никакой надежды... Вообще никакого движения — ни доброго, ни злого. Абсолютная пустота... "О, если бы ты был холоден или горяч!"
Дьякон Акакий, наконец, замолчал. Глаза у него взволнованно блестели. Он взял было журнал, потом отложил его в сторону, хотел было сказать что-то ещё, но не успел — за дверью раздался звон колокольчика. Это сторож Тимофей бродил по коридору, оповещая учителей и учеников, что время первого урока подошло к концу. Но ученики во 2-м классе пока что не шевелились.
— Что ж, — сказал Дьякон, глядя на них. — Многое, конечно, хотелось бы ещё рассказать, но... Время наше закончилось. К следующему уроку прошу подготовить эпизод из откровения Иоанна Богослова о великом землетрясении... Об этом, — он задумчиво полистал евангелие, — в одиннадцатой главе... И ещё в шестнадцатой... На сегодня же всё. Ступайте с миром и не грешите.
Ученики встали, снова пропели "Отче наш" и побежали на двор: играть в снежку, лепить снежную бабу, гоняться за птицами да и вообще — просто размяться после долгого сидения в классе. Один только Бурдюгов остался на месте. Он дождался, когда все, кроме учителя, выйдут, и поплёлся в дальний угол, где подле запыленных мониторов принялся бить поклоны. Дьякон секунду-другую молча на него глядел, потом неловко, с волнением в голосе, произнёс:
— Ты уж, голубчик, не серчай. Сам понимаешь, надо...
Вдруг лицо у него болезненно исказилось. Он закрыл его рукой и быстрым шагом вышел из класса. Мальчик, не замечая ничего вокруг, продолжал молиться, постепенно входя в какое-то восторженное умиление...
12.02.2020 год
Браво, Игорь!