ироничными? - будто заспорила подру-га, будто бы сама с собой и себе же отвечая: - Профессора - могут! хотя нашему… нашему, - всё тем же пальчиком потрогала профессора за плечо, лучше, за плечи-ко Софи, нашему Антонио не занимать, но докторá обязательно должны быть, и быть могут - только ироничны, иначе как им жить?..
Аэроплан, пролетающий назад вместе с красными теперь на белом буквами, так было заказано осветителю…
Однажды, во время представления одной шекспировской, а может не шекспи-ровской трагедии, машинист, согласно ремарке, дал молнию, но прогремел поче-му-то гром. Актёр произнёс монолог, свою положенную (на «молния», на мол-нию, на молнии) реплику «Хвала, - мол, - небу за то, что светом оно своим, - хотя света не было, был гром, - озаряет кромешную мглу его жизни.
…аэроплан с буквами отвлёк нашу любимую, любимую обоими друзьями, на-чальницу кукол, отвлёк нашу, тоже довольно ироничную, все уже, конечно, за-метили…
- Ах, профессор, я Вам так благодарна! Чудесная идея!.. «Теперь все флаги…»
…хотя, может кто-то и не заметил ещё, потому, что пролетающий обратно аэ-роплан с красными на белом буквами «Профессорские… - простите, - «Куколь-ные штучки» не дал договорить Софи про операции с летальным исходом, после которых неироничным, без чувства иронии докторам, ну просто никак…
Зная, что этому тексту жить и жить и во времена, когда уже будут рассказывать другие анекдоты, расскажу анекдот теперешний, тем более, что он, в некоторой степени, относится к одному из наших персонажей:
Студенты спросили однажды профессора патологоанатома, почему он перед вскрытием моет руки? «Действительно, почему?» - удивился философичный про-фессор .
"Жизнь коротка, искусство вечно, случай мимолётен, эксперимент рискован, судить трудно" – заявил (из Гиппократа) на это, т.е. на то, что докторам без иро-нии никуда, доктор Жабинский. И тут все (не только Доктор, но и профессор Де-лаланд, и Софи, и я, и вы), конечно же, вспомнили этого, этого насмешника, мо-нашка Рабле: «…залились таким неудержимым хохотом, - писал насмешник, - что чуть было не отдали Богу душу, - точь-в-точь как Красс при виде осла, глотавше-го репейники… таким образом, они изобразили собой гераклитствующего Демок-рита и демокритствующего Гераклита», - и вспомнили ещё неизвестного всему миру врача Лорана Жубера наставлявшего нашего известного всему миру Фран-суа уму и разуму и учившего его смеху и иронии, и написавшего целый трактат о смехе, и второй трактат под названием «La cause morale de Ris, de l'excellent et tres renomme Democrite, expliquee et temoignee par ce divin Hippocras en ses Epitres», что в переводе значит: «Моральная причина смеха выдающегося и весьма про-славленного Демокрита, объяснённая и засвидетельствованная божественным Гиппократом в его посланиях»)… о чём ещё будет, но потом, если получится.
- Ах, Александр! – улыбнулась и подтвердила тем наш тезис о её достаточной ироничности, и показала в улыбке не ровные, но как раз такие, какие любим мы, мужчины (во всяком случае, Профессор, Доктор и я) зубки, подруга Софи. - Ах, Александр, Вы бы ещё поклялись врачующим Аполоном, Асклепием, Гигией и Панацеей… что, мол, никому не поднесу лекарства смертоносного, даже если о том попросит, не допущу и беременных женщин до аборта. Не стану оперировать страдающего каменнопочечной болезнью… - при этом Софи изобразила из себя клоунессу Ми-ми-ми… из цирка «Карлик Нос», - но, это же смешно, Александр! но, Вы же чувствуете, как это несерьёзно и иронично: «…не допущу и беремен-ных женщин!..»
Не знает латыни, говорите? Наша подружка, до того как стать хозяйкой кукол (почему, всё-таки, кукол, разъяснится позже), почти закончила медицинский ин-ститут, факультет сестринского образования, где, кстати, впервые и встретила нашего друга парадоксов, теперь челюстно-лицевого хирурга (разбросанные по операционной, простите, по операционному столу кости), и, поэтому, по-латыни знала и, я думаю, достаточно, чтоб понимать что значит «Aquila non captat mus-caus» и уж, конечно, не могла не быть знакома (пусть даже уже не в полной мере – забывается со временем) с сочинением под названием «Клятва». Кто не слы-хал?.. зайдите во всемирную сеть, наберите Гиппократа и узнаете всё… всё об этом, я бы сказал, кодексе врачебной чести… но об этом, если представится такая возможность, позже… позже… а почему позже? теперь, теперь…
история… эпизод из истории («я часть той силы…» - ух и тянет же пристроиться, прилепиться, прикоснуться, из-вините, извините, об этом ещё будет), из истории знакомства с Софи доктора Жабинского и профессора Делаланда.
«It was many and many a year ago» .
Это было давно, это было давно
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
Называлася Аннабель-Ли.
Я любил, был любим, мы любили…
(Э. По, «Аннабель Ли», пер. К. Бальмонта. «Эдгаровый перегар»)
В трамвае. Зимой. Холодно. Воздух от холода синий. Студент Жабинский, ци-тирует другу студенту профессору Делаланду:
- Древний ученый Авиценна сказал так: «Врач должен обладать глазами соко-ла, руками девушки, мудростью змеи и сердцем льва».
Софи, стоящая тут же, рядом, за друзьями, прислушивающаяся (не прислуши-вается, а прислушивающаяся) к друзьинскому разговору, тогда ещё не подруга – просто, ехали в одном, замёрзшем синим воздухом трамвае - не выдержала и вставила:
- И иронией!
Кондуктор тормознул, Софи повалилась прямо на будущих: доктора и профес-сора. Представили? Все остальные тоже повалились: домино называется. Повали-лись все: студенты, дедушки и бабушки… две подружки-школьницы на двух дру-зей-школьников, повалились друг на друга, словно они костяшки домино, а не инженеры, кастелянши и проводницы поезда дальнего сообщения, следования, это как кому, у кого что больше болит.
- Держаться надо же! не на пляже же!
- Вы же мне…
- А что там у Вас?
- И иронией, - извиняясь и улыбаясь за водителя или извиняясь за водителя и улыбаясь не очень ровными, но как раз такими, как уже было сказано, какие лю-бим мы, мужчины, зубками, повторила Софи и добавила всё то, что я уже сказал раньше про операции с летальным исходом и необходимой, поэтому, докторам, иронией, без которой им никуда.
Доктор оценил и представился. Профессор-студент тоже хотел вставить своё незначительное Антонио (не знаю, не знаю, Владимир Владимирович, но моего звали Антонио; Антоном называла бабушка и вторая бабушка и оба дедушки – про них бы ещё разойтись, - отец называл – Антонио, мама, Антоша, друзья-школьники, да и студенты-друзья дразнили: Антошка, Антошка Пойдём копать картошку), но трамвай жёстко остановился, и доктора, вместе с Софи, снесло к передней двери, потому что им или, да им и всё равно, обоим, надо было выхо-дить. Студент-профессор, качнувшись, остался стоять, зацепился за поручень.
Всем известно, что первые пары в университетах бываю рано утром, и добросо-вестным студентам приходится рано утром ездить на трамвае на первую пару, а профессору, как все понимают, пришлось потом пожалеть об этом (я хочу сказать, о том, что его не снесло на остановке к передним дверям, и, что он не вышел вме-сте с ними - ему ещё надо было ехать и ехать… три остановки). «Лучше бы я то-гда пошёл вместе с ними в морг, лучше бы я сдох тогда…» (что равносильно, если кто заметил) - ловил себя на мысли, потом, профессор, понимая, с другой сторо-ны, что в морг его, пожалуй, и не пустили бы, потому, что он не учился в меди-цинском институте, он учился в другом, немедицинском институте, и, естествен-но, у него не было белого халата в портфеле, без которого в морг не пускали. У них же, у будущего лицевого хирурга и должной стать в будущем менеджером сестринского дела, или заместителем главного врача по работе с сестринским персоналом, или старшей или главной медицинской сестрой, или заведующей от-деленим сестринского ухода, но ставшей, как уже все прочитали… ах, этот style administratif (что в переводе с французского - канцелярский стиль, но об этом позже)… у них же халаты были, и сейчас, стоя над трупом в морге, где было не теплее (халаты надевали на пальто и шубы), чем в трамвае, хотя здесь окна не бы-ли расписаны всякими вызывающими изморозями и процарапанными на них про-рицаниями, типа: «Крепитесь, креститесь (снова невидимые миру слёзы)… крепи-тесь люди, скоро лето» (и правда, кому там в морге креститься?) - они - будущий, которого назовут в узком Zirkel (круге) «парадоксов другом» и будущая, в буду-щем не ставшая главной медицинской сестрой, уже не могли думать о всяких ню-ансах внутреннего (по правде говоря, и внешнего) строения современного мёрт-вого человека (nämlich, мертвеца и трупа), нюансах патологий, аномалий, анорма-лий и норм, о которых рассказывал грустный патологоанатом (увеличенная пе-чень, прокуренные лёгкие, нетронутый (с печальным восторгом), как у младенца, мозг, селезёнка, к тому же…) Их мысли уже превращались в помыслы и устрем-лялись в какое-нибудь уютное место, чтоб поговорить, иносказательно пока, ко-нечно, о вдруг нахлынувшем на них чувстве и о нахлынувших чувствах.
Никак не обойти этот деликатный вопрос (это чувство, эти чувства), деликат-ный вопрос: в кино, романах, шоу, цирке, цирке на льду, олимпийских играх и олимпиадах, семинарах по патологоанатомии в морге (кстати), других играх и представлениях - вопрос размножившийся так, что кажется других чувств и стра-стей на свете нет, и можно страдать только от любви, быть счастливым только от любви, только от любви сходить с ума, пьянеть, быть помешанным…. Только лю-бовь ставит на место, только из-за любви стреляться, идти на плаху, к звёздам (ле-тит на Андромеду, а думает о любви, например), куда-то ещё, чёрт знает куда и на чём летит. Словом, Антонии и Клеопатры, Ромео и Джульеты… и любой школь-ник продолжит ряд и не закончит Каем и Гердой, и любая домашняя хозяйка… «Жюли и Джимы», «Скарлет и Эшли», «Рабыня Изаура», «Просто Мария», «Ди-кая Роза», «Друзья», «Богатые тоже плачут», «Санта Барбара», «Спрут», «Betty and Bob»!.. А что уж говорить о христианской любви! Словом, оmnia vincit amor! что значит: любовь рулит!
ИМПРОВИЗАЦИЯ ИЛИ ТРАНСКРИПЦИЯ на любовный сюжет (здесь должна быть, но, наверное, не будет, потому что…)
Да. Им хотелось выйти и поговорить. Патологоанатом (о-о! о нём ещё впере-ди… вас ещё ждёт Überraschung, suprise и удивление, сейчас хочется только ска-зать, что часто, глядя на череп, черепушку китайской уточки мандаринки (Aix ga-lericulata L.) на своём письменном столе, он часто говорил себе: «Огня! Огня!», «A horse, a horse! My kingdom for a horse!», - говорил, как король в «Гамлете», как Ричард в «Ричарде», а то и совсем, извините, шёпотом: - «Быть или не быть?» - и думал, при этом, о вечном или о том, что самая дивная красавица отнюдь не пре-красна, когда лежит на столе… как писал Флобер в письме своему другу Эрнесту Шевалье: «самая дивная красавица отнюдь не прекрасна, когда лежит на сто-ле…»)
Патологоанатом, простите за такое философическое отвлечение, не возражал, и они вышли. Вышли теперь уже совсем в другой мир (метафора родившейся, снова извините, любви).
ужасно работой завалена, буду по частям...