места стыков потом увидим? Ну-ка, набери его!
— …Сначала — грунтуете, шпаклюете, потом клеите сетку, потом — ещё два слоя шпаклёвки!
Может, я дурак, а может, сетка такая — сплошная, как под обои волокно?.. Ладно: «Было бы сказано!»
В любом случае, сделал я, как босс велел и как Адиль уверенно поддакивал. А вечером, когда все уже разошлись — разъехались праздник два дня праздновать, Слава трезвонил опять:
— Слушай, надо же сначала места стыков склеить — забыл я сказать! — а потом уж шпаклевать-то?
Нет — это не я дурак, и сетка совсем не такая… Я помолчал, соображая.
— Ну так, правильно… Только, как я теперь это осуществлю, интересно: прошпаклевал ведь я уже!
Теперь взял паузу раздумья Слава.
— А там не видно швов — под шпаклёвкой?
— Ну, не везде.
— Ты тогда, знаешь, как: поколоти этот потолок, чтобы на швах шпаклёвка треснула — будет видно!
Слава — ты молодец! Красавчик, как сейчас говорят.
Пошёл в субботу на работу:
Какая уже там кадриль?
И швы я шпаклевал без счёта:
Велели Слава и Адиль.
Закончена моя забота.
Как завершенье ей — звонок.
Придумал Слава вновь чего-то:
«Долбась, чтоб треснул потолок!»
* * *
Верно говорят: «Два раза переехать — один раз сгореть!» А, скажу я вам, один раз переделать — три раза сделать заново!
Сколько я печей и каминов за кем-то переделал — мне можно верить!..
Теперь надо было долбить потолок — до образования трещин. Потом колупать — скоблить трещины шпателем от своей же шпаклёвки, тщательнейшим образом зачищать на ширину сетки, грунтовать, клеить её, шпаклевать места стыков заново.
Вся недолга! Всего-то и «делов»! Подумаешь — день впустую: сколько у тебя их было — на Ушакова — таких дней? В месяцы сложились бы.
А ведь было Восьмое марта, и люди — нормальные люди! — уже жили во многих квартирах этого дома. А тут — в потолок колоти!
Я не любил этот праздник. Главным образом потому, что все мужи, сломя голову, дарят жёнам и дамам сердца цветы, становясь рыцарями ровно на день. А завтра всё пойдёт по-старому: на триста шестьдесят четыре дня… А ещё и оттого грустен был теперь этот день, что частенько Гаврила на него без денег оставался — сколько уж лет. В девяностые годы — с самого начала их, постоянно зарплату задерживали: голодны были те лихие вёсны. И не знал, куда в этот праздный день себя деть.
А вот сегодня был при деле — и то хорошо.
Постукал я чуть в потолок — без фанатизма, руками подавил: кое-где и обозначились трещины. Не факт, однако, что были они строго по швам.
Да ладно: хоть потолок колотить, лишь бы день проводить.
До пятнадцати минут первого времени было ещё достаточно…
Впрочем, в одиннадцать начал я уже дёргаться, и место лучшее для прочтенья выбирая, и крупными печатными буквами на картонном обрывке от упаковки плитки керамической текст аккуратнейшим образом переписывая.
Ни единой запинки быть не должно!
Место, в конце концов, было выбрано на крохотной лоджии. Здесь хоть и был пыльный завал инструмента и обрезков плиточных, зато и связь была, наверняка, хорошей.
«CERAMO MORAZZE»… Я уже и это заучил. А как же иначе — неделю уже только на этих обрывках упаковок и писал — карандашом строительным. Без конца его затачивая, без устали строку шлифуя… Спасибо тебе, «CERAMO»: покладистый у тебя картон, и тепло от него в ребро ладони, идёт. И добро, что не лощёная то бумага — не скользил мой карандаш.
Однако пора: двенадцать ноль семь… Не поздно, не рано!
Не рано — уж это точно! Скорей всего — наверное, уже поздно… А — всё равно!
— Алло, Люба?..
Восьмого марта женщину я эту поздравляя,
Ей искренне, от сердца и души желал,
Чтоб радовала красотой вокруг, день ото дня всё расцветая,
И праздником в году день каждый её стал…
Мой взор скользил по ярко освещённой весёлым солнцем многоэтажке напротив.
— Чтоб грациозные и хрупкие те плечи
Забыли навсегда постылый груз забот.
Чтоб крылья за спиной расправились навстречу
Порывам ветра свежим, унося в полёт…
Мне, наверное, никогда не купить свою квартиру в таком доме — самой судьбой, верно, не суждено…
— Чтоб свет заморских далей заискрился
В распахнутых на мир открыто карих тех глазах.
Чтобы на пылкое то сердце свет любви ложился,
Счастливой плавясь позолотой в ясных днях…
И не жить, верно, в солнечных комнатах, и не тягать, под покровом ночи, никого от плиты…
— Чтобы спокойно оглядев одно мгновенье,
Увидела бы главное, за суетным не в счёт:
Самой собой — Любовью быть её предназначенье,
Даруя этим счастье в мир, любимою она живёт.
Так что стихи только и читай — умеешь… Заунывно.
— Спасибо, Лёша, спасибо!
Я поспешил повесить трубку — пока не поздно…
Молодец, Гаврила! Без сучка и задоринки выдал! С придыханием, и даже с надрывом лёгким — на последних строках четверостишья каждого.
…Остаток дня, в прострации тихой собачьей грусти, кружился по залу со скрипучими своими козликами, и радиоволна бередила душу: «…И девушки танцуют одни». Я такой песни у «Аквариума» до этого и не слыхал…
А ближе к вечеру приехали вдруг хозяева и очень изумились, меня увидав: «Вы и сегодня работаете?» — «Ну, так надо же спешить, заканчивать!» — Благо, успел я уже рытвины свои потолочные замазать.
Прямо, как на Ушакова!
Да куда уже там спешить — поздно…
* * *
Под ночь уж мои из европейской заграницы приехали.
— Не вздумай даже Нахимовой цветов дарить — слышишь?!. Её в пятницу уже задарили всю!
— Так любят?
— Попробуй не полюбить — она потом вспомнит!
Да: «Попробуй не полюбить»!..
* * *
Да я, собственно, особо и не рвался. Ладно — сто пятьдесят рублей этих, но совать одинокую розу после праздника, после моря подаренных букетов?.. Не убого — пошло даже как-то!
Впрочем, виновница моих терзаний сама дело решила, отзвонившись: не придёт она. На конференцию выездную, в область куда-то, отправилась. Будет под вечер, но за туфлями бальными, естественно, метнуться не успеет.
Как знаешь…
С работы меня выгнали. Слава с Джоном согнали меня с козел, когда мы втроём взялись шпаклевать потолок финишным слоем. Под моим шпателем всё катался какой-нибудь катыш, которым царапал я безупречный глянец.
— Слазь, давай!.. Мы с Джоном лучше сами — вдвоём!..
И справились-таки, спецы пробитые.
Оставалось лишь, не глядя на Саню, Вовку и Адиля, взять со Славы за моральный ущерб пару сотен — взаймы — и уйти с глаз долой — на танцы.
А в студии, перед занятием, Андрюша Центровой подарил своей партнёрше розочку, и та, подумав, клюнула его в щёку. Она была девушкой замужней и вне студии не признавала никого: когда мы с Любой шли мимо неё на остановке, она стеклянно смотрела поверх наших голов — благо, её рост позволял.
Появились две новые девушки- подруги, верно, златовласой Мечты Оккупанта. Потому что одна из них безоговорочно завладела Мечтой в паре и вела себя на правах партнёра так надменно и властно, что у Гаврилы даже зародились кое-какие сомнения.
Не его собачье дело!
Вторая же девушка, — миниатюрная и белокурая, встала в пару со мной.
Был медленный вальс.
— Я уже, похоже, ничего не помню, — на всякий случай подстраховался я.
— Ничего страшного. — Её ладошки отчего-то вмиг вспотели в моих.
— Та-ак, идём квадрат! — командовал Артём.
— Ну вот, — боялась улыбнуться мне она, — а говорите — не помните!
Она умела танцевать медленный вальс. Она была мила и спокойна, она была хороша собой. В ней было, кажется, всё. Но всё это было без какой-то шальной приправы, без изюминки какого-то колдовства.
В общем — не сидел в ней чёрт!
В ней не было Любы.
* * *
— Артём, спасибо, за занятие!..
— Да не за что…
— Скажите, Артём, а сколько у вас стоит индивидуальное обучение?
— Шестьсот рублей в час. Но у меня сейчас абсолютно нет окон.
— А если я — на полчаса раньше: перед следующим занятием?..
Маэстро в растерянности кивнул.
* * *
Я должен стать ей достойным партнёром! Что я, в самом деле?! Как на Ушакова — камешек за камешком, так и здесь — шаг за шагом!.. Ужели не смогу я этого осилить, коль то осилить смог?
Должен!
* * *
В среду на квартире висела абсолютно дурацкая на мой счёт ситуация, когда и работы мне уже не было, и уйти бы я был не прочь, да хмурившийся Слава так безмолвно против был, что и заводить с ним об этом разговор Гаврила не решался.
А по «Наше радио», то ли как издёвка, то ли как свыше знак, затеялась просветительная тема дня о бальных танцах.
В любом случае — душу бередило…
— …Вальс. От немецкого «Вальсо» — кружиться и вращаться. Изобретено в Вене.
Как это Маргарита на балу у сатаны приветствовала Штрауса: «Приветствую вас, король вальсов!»
Я срочно выудил из сумки походную свою записную тетрадь в твёрдой обложке — записать на ходу. В порядком уже потёртой тетрадке, отданной с самого первого листа танцам, вальс как раз стоял первым. Далее, с промежутком в пять чистых листов, шли ча-ча-ча, танго и румба. Деловых, по танцам, записей набиралось считанные строки, тогда как тетрадь была исписана почти вся, включая корки, — черновые и чистовые муки стихотворчества Гаврилы. На синей обложке в стиле Пикассо был изображён явно тропический берег, и две сеньориты топлесс, повернувшиеся шарообразными попами. Жизнеутверждающая, в общем, была обложка, экзотическая — за что тетрадку и купил, и берёг для чего-то уж очень душевного…
Самое интересное — у Славы обнаружился точно такой же блокнот, только форматом поменьше, в котором он вёл бухгалтерию выданных парням авансов и текущих за ними долгов.
Долго мы в момент обнаружения родству душ умилялись, безмолвно головами покачивая.
Такой же, выходило, страдалец по сеньоритам! Только — помельче…
— Сальса — острая и пикантная, как соус. Есть сальса венесуэльская, колумбийская. Пришла с Кубы.
Опять же!
— Партнёры без устали меняются партнёршами, а те радушно принимают партнёров.
Верно — это по-кубински. У них, говорят, с этим просто — главное, на пляже в воду зайти по самый подбородок: сам по телевизору видел… А вот «живьём» на Кубе не был ни разу: транзитные часы в аэропорту — не в счёт. Жаль! Хотелось бы… А ведь была там и ремонтно-подменная, по советским временам, команда, и менялись там экипажи, и ремонтировались, и даже на дачу-музей Эрнеста Хемингуэя работать в помощь ездили. Говорят, ещё и с неохотой.
Пиндюки! Полжизни бы сейчас за то дал!..
— Танго. Изобретено в Буэнос-Айресе иммигрантами из Африки…
Ой ли?..
— …И вобрало движения африканских плясок.
Да путают, верно, чего-то!
— Первично был мужским танцем — кавалеры танцевали друг против друга в желании залучить сердце женщины. Причина — демографический дисбаланс: мужчин прибывало
гораздо больше, чем женщин.
Где- где, а в Буэнос-Айресе-то Гаврила побывал — повезло дураку! Спасибо судьбе!.. Аргентина!.. Даже из детства — как они голландцев в финале 1978 обыграли: я ведь страстно за команду Кемпеса болел! За тысячи миль морских и километров сухопутных, за одиннадцать ещё лет детства и юности, в которых дальние дали разве что снились, но звали настойчиво… Всё тогда было в руках — только захотеть! И осуществить — через тысячу терний. «…Баба Тася чувствует себя нормально. Картошку нынче посадили в Бобровке. Алексей улетел в Буэнос-Айрес» — в такой точно
